Дядя Саша сам увез почтарят на конечную остановку трамвая и выпустил на привокзальной площади.
Вернувшись, он не спеша проследовал мимо молчавших юнг на балкон и заглянул в голубятню. Повернувшись ко мне, старик смешно заморгал глазами:
— Нету?
— Нету.
— Дураки! — внезапно закричал дядя Саша. — Носачи беспонятные!
Уже давно разошлись юнги, потемнело небо на востоке, а почтарят все не было.
Не было их и на следующий день.
Дядя Саша уже немного успокоился. Он сидел на балконе, грыз свою трубочку и размышлял:
— Выходит, породу мы испортили. Плёвые голубята у нас получились.
В следующее воскресенье у дома с самого утра творилось нечто невообразимое. Юнги разбили в палисадничке лагерь, и их самодельные тельняшки плескались под балконом. Шум и гвалт стояли отчаянные.
— При попутном ветре за час дойдет! — кричал Аркашка Ветошкин.
— Как бы не сел он на якорь, — солидно сомневался кто-то из юнг. — Всякое в жизни бывает.
— Ты не знаешь, что там мальчишки собрались? — спросил я дядю Сашу, когда он появился у меня.
— А то нет. Знаю.
— Что же?
— Я сказал, что карьера повезу. Такое нельзя таить.
Я рассердился:
— У меня работы полно, а ты нагон начинаешь.
— Какая уж там работа! — согласился дядя Саша.
Он достал карьера из гнезда, взял его на вытянутую руку и прищелкнул языком от удовольствия:
— Царь-птица.
Потом обратился к мальчишкам, во все глаза глядевшим на могучего носатого голубя:
— Сейчас увидите, как он у меня домой побежит.
Опустив птицу в садок, старик спросил:
— Откуда кидать?
— Да бросай, откуда хочешь. Верст за двадцать пять, что ли.
Слесарь прищурил глаза:
— А может, с вокзала кину? Для начала.
— Ведь это ж — почтарь, — ответил я дяде Саше. — С вокзала он и пешком дойдет.
— Воля твоя, — смиренно согласился старик.
Он ушел на остановку, провожаемый шумной толпой юнг.
Прошло несколько минут, и лагерь снова зашумел дискантами и тенорами, и снова под балконом плескалось и кипело неугомонное море.
Через час позвонили, и на пороге вырос дядя Саша. Он смотрел мимо меня и молчал.
— Что случилось?
— А ничего. Прилетел?
— Кто?
— Карьер, а то кто ж?
— Да ты его откуда выпустил?
— Я? А с вокзала.
Больше я ничего не стал спрашивать. Было ясно: старик в последнюю минуту оробел и не решился рисковать голубем. Выпустил он его там, откуда любому почтарю хватило бы пяти минут хода до дома.
Мы прошли на балкон. Заглядывать в голубятню не имело никакого смысла: раз юнги молчали — карьера не было.
Но дядя Саша все-таки осмотрел гнездо. Королева одиноко сидела в ящике, выпаривая вторую пару яиц.
И вдруг я услышал под балконом такое, отчего сразу заныло под ложечкой. Кто-то из юнг бубнил:
— Ну так и что ж — что шишки? Видом орел, а умом тетеря...
Такое вынести было трудно.
— Ребята! — сказал я, выйдя на балкон. — Вы мне мешаете. Подите, пожалуйста, к реке и кричите там. Я все равно услышу
Юнги, посмеиваясь, выстроились в кильватерную колонну, и Пашка Ким, пренебрежительно посмотрев в мою сторону, отдал команду:
— Малый вперед!
Мне даже не хочется рассказывать здесь, как мы с дядей Сашей ждали голубя. Опять начнешь волноваться, как тогда.
Время от времени мы вынуждены были отвечать парламентерам Пашки Кима, с азиатской вежливостью справлявшимся о судьбе карьера. Но после обеда не стали появляться даже и парламентеры. Это значило, что мы потерпели окончательное поражение.
На следующий день, вернувшись с работы, я зашел к дяде Саше, и мы вдвоем отправились на вокзал
Нерешительно прошли к знакомому голубятнику и спросили у него, не слышал ли он чего-нибудь о карьере.
— Ванюшка Гречкин кого-то поймал вчера, — ответил тот. — Может, и ваш.
Мы прошли по указанному адресу.
В глубине двора стоял маленький мальчугашка и, подперев щеку языком, строгал какую-то доску. Рядом с ним, у голубятни, прохаживались птицы.
Делал он не то кораблик, не то подставку для самоката и был совершенно поглощен своей работой.
Это спасло нас. Я совсем уже хотел было его спросить о пойманном голубе, но осекся, будто язык свихнул.
В двух шагах от мальчугана, гордо поблескивая глазами, без всяких связок, рывок и резок, непрерывно уничтожая перепревшую пшеницу, расхаживал Король Голубей. Древняя почтовая птица. Из Аравии и Египта.
Хоронясь от позора, я резко повернулся и почти бегом выбрался на улицу.
Дядя Саша догнал меня у остановки трамвая. Тяжело отдуваясь, он озорно хлопал глазами и, наконец, не выдержав, рассмеялся:
— Что ты? — мрачно спросил я.
— Ну, и король! — похлопывая себя ладонями по бокам, веселился старик. — Ну, и царь-птица!
Посмотрев на меня ясными, честными глазами, дядя Саша заключил:
— Я ведь сразу тебе говорил, что не работник он. Не слушаете вы, молодежь, стариков-то!
Я хотел было уличить дядю Сашу, но раздумал. Мне было грустно. Впрочем, не стоило грустить. Ведь короли действительно не любят работать!
ДИЧОК АРКАШКА
Я немножко прихворнул и сидел на балконе, запахнувшись в шинель, когда внизу появились юнги во главе с Пашкой. Ким держал в кулаке пичугу такой непонятной окраски, что я поначалу решил: галчонок. Однако пичуга оказалась голубем. Правда, это был не домашний голубь, а полудикий — сизак, каких немало в наших городах.
Голубятники относятся к дикарям со смешанным чувством почтения и насмешки. Улыбку вызывают у голубятников длинный тонкий нос сизака, голые красные ноги, плосковатая голова. Зато все эти недостатки вознаграждаются отличными крыльями, с помощью которых сизак быстро покрывает большие расстояния. Попытки спарить сизака с домашним голубем давали иногда хорошие результаты: голубята наследовали от родителей их лучшие качества.
Пашка быстро поднялся ко мне на балкон и разжал кулак. Голубенок неуклюже спрыгнул на пол и заковылял к стене.
— Иду, — рассказывал Пашка, — а он сидит возле дороги и пищит. Видно, решил раньше времени крылышки попробовать. Возьмите. Может, что выйдет?
Голубенок не мог еще ни летать, ни есть, ни пить. Сначала он совершенно равнодушно смотрел, как голуби клевали зерно. Но потом его стал мучить голод, и дичок подбегал то к одному, то к другому голубю, пищал и растопыривал крылья, прося покормить его.
Убедившись, что это бесполезно, голубенок подошел к сковородке с кормом, долго смотрел на зерна и осторожно клюнул одно из них. Правда, он его не проглотил сразу, а подержал в клюве, но все-таки голод взял свое, и зернышко исчезло.
С водой обстояло хуже. Подражая голубям, дичок опустил клюв в миску, но жажда от этого не уменьшилась.
Тут что-то было не так. Птенец походил по балкону, переваливаясь на своих длинных красных ногах, и снова подошел к миске. Он долго тыкал клювом в воду, но вот случайно глотнул мутноватую теплую жидкость. Наверно, ему стало очень хорошо, потому что голубенок захлопал крыльями и весело запищал.
Через несколько дней внизу появился Пашка Ким и спросил:
— Вы его как назвали?
— Еще никак, — сознался я.
— Тогда назовите Аркашкой, — распорядился Ким. — Он сильно похож на Ветошкина, того тоже с ложечки кормить надо.
— Аркашка так Аркашка, — согласился я. — Тогда уж давай заодно и отчество.
— Ему еще рано, — серьезно заметил Ким. — Пусть сначала на хлеб заработает.
Дичок рос удивительно быстро. Через неделю после появления он совсем неожиданно взлетел на крышу. Я уже решил, что его придется «выписать из домовой книги», как любил говорить дядя Саша. Но Аркашка и не думал исчезать. Он походил по крыше, постучал своим длинным носом по жести и так же внезапно слетел на голубятню.
Во время вечернего гона Аркашка тоже поднялся на крыло. Надо отметить одну удивительную особенность: неуклюжий на земле, будто утенок, молодой голубь становился легкой и ловкой птицей в воздухе. На лету его трудно было отличить от синего почтового голубя.
Это в первое время наделало немало шума в нашем районе. Голубятники, заметив в моей стае новичка и точно определив его возраст, всполошились. Охотясь за «почтарем», они то и дело выбрасывали возле моего дома голубей, пытаясь затащить Аркашку на свои круги.
Действительно, молодой сизак несколько раз отрывался от стаи и улетал с чужаками. Но проходило пять, десять, пятнадцать минут, и над моим балконом раздавался свист крыльев. Аркашка садился на крышу и тут же слетал в голубятню.
Я попробовал тренировать сизака на дальность прилета. Результат превзошел все ожидания. Аркашка приходил домой вместе с почтарями, оставляя далеко позади всех остальных голубей.
Очень сильным оказался этот дикий голубишка! Птицы нередко действуют клювом и крыльями, когда отстаивают свое право на место в голубятне или на корм. Аркашка обладал удивительной смелостью и силой удара. Его длинный, чуть изогнутый клюв наводил страх не только на молодежь, но и на старых, видавших виды бойцов.
Крыльями в драке Аркашка работал еще лучше. С такой быстротой выбрасывал крылья, что противник отлетал от него, так и не поняв, что произошло. Только с почтарем Пашей Аркашка не рисковал меряться силой. В первый раз, когда дичок попытался выкинуть Пашу из его же гнезда, почтарь угостил его таким ударом, что Аркашка потом еще много дней топорщил перья, когда ему попадался на дороге этот удивительный храбрец и силач.
У Аркашки было отменное зренье. Голуби вообще дальнозорки: ты еще ничего не видишь в голубом просторе, а они поворачивают головы, нацеливают глаз на не видимую человеком точку. Молодой сизак раньше других замечал и сокола вдали, и стрекозу над соседним домом, и самолет, идущий в десятке километров от города.
И еще одну неожиданную черту заметил я в молодом голубе: любопытство. Аркашке до всего было дело! Он, к примеру, специально забирался на верхнюю полку голубятни, чтобы посмотреть, как красная голубка высиживает яйца или как ее сменяет белый синехвостый голубь. Найдя на балконе какое-нибудь стеклышко или гвоздик, Аркашка долго катал незнакомый предмет по полу, клевал и теребил его: нельзя ли здесь полакомиться?