Сперва, как и во всякой больнице, Лешку кормили разными витаминами, пичкали медом и настоем шиповника. И еще держали в гипсе, чтоб не шевелился.
Но главное было не в этом. Главное было — солнце, ветер и даже снег.
— Ты, Лешка, не сахарный, — уверял Борис Яковлевич, — и не растаешь, если тебя немножко попрыскает дождичком. Глотай, сколько влезет, воздуха, жарься на солнце, нечего тебе лежать в этих противных палатах, где воздухом вашего брата кормят только из форточки. На земле — тьма кислорода, и ужасно глупо не попользоваться этой даровой благодатью. Понял?
Лешка, конечно, понял, но ничего не ответил: все у него болело и отвечать было лень.
Почти весь год мальчик пролежал в саду, и когда первые снежинки упали ему на лицо, стало хорошо видно, что Лешка загорел.
Борис Яковлевич приносил к нему лису Таисию и голубей и, раздувая усы, говорил:
— Главное, парень, что-нибудь очень хотеть. Человек, который ничего не хочет — тьфу! — а не человек. Желаешь голубей гонять?
— А то нет! — поражался Лешка наивности доктора
— Отлично! — подхватывал врач. — Только ведь для этого руки и ноги нужны. Здоровые. Значит, уговор, — ты обещаешь выполнять мои приказы, и я тоже обещаю тебе: ты будешь здоров, малыш!
Лешка поздно спохватился, что попал в ловушку. Приказы у доктора были очень строгие и скучные. Мальчишка хотел забрать свое обещание обратно, но доктор обозлился и задвигал усами:
— Закон суров, но это — закон, Ерохин.
И Лешка Ерохин безропотно стал пить рыбий жир и съедать четыре с половиной тысячи калорий, то есть пять раз в день набивать себе живот котлетами, яблоками и медом.
Через год Лешка уже мог сидеть в кровати.
Однажды Борис Яковлевич опустился на скамеечку рядом и стал ругаться. Мальчишка никак сначала не мог понять, чего он топорщит усы, а потом оказалось: пришло время вытрясать из Лешки душу.
— Работай! — приказал доктор и стал сгибать и выпрямлять свои ноги, поднимать руки и надувать щеки воздухом, показывая, как надо «работать».
Лешка попробовал, но получалось плохо, и болела спина. Сразу тяжело задышал и откинулся на подушку.
Но Борис Яковлевич был беспощадный доктор, это всем известно. Усы у него поднялись торчком, глаза стали круглые, и мальчик скорей задвигал руками и ногами: бог с ней, со спиной!
Все шло очень хорошо, но как-то врач прибежал страшно не в духе, размахивал руками, будто ему тоже надо было лечиться, и заявил:
— Женщины сведут меня с ума, Лешка! Что я с ними буду делать?
Ерохину даже стало жалко доктора, и он поинтересовался, о каких женщинах идет речь.
— О каких! — обозлился- врач и ткнул пальцем куда-то в угол сада.
Лешка посмотрел туда — и вздрогнул от радости. Там стояла мама. Она вытянула худую шею и старалась издалека разглядеть сына.
— Ладно, идите уж! — крикнул Борис Яковлевич и стал хмуро жевать усы.
Мама тискала Лешку, плакала, сбиваясь и путаясь, благодарила доктора за спасение сына.
— Какое спасение? — злился доктор. — Мы его через год на ноги поставим, а вы увозите.
Из всего этого Лешка понял, что мама очень соскучилась о нем и теперь везет домой. Она обещает Борису Яковлевичу делать все, как он прикажет, только пусть отдаст сына.
— Вы мне ответите, если что случится! — грозился доктор. — Я вас в суд закатаю!
Потом поцеловал Лешку, пожал руку маме, — и голубой автобус потащил их к станции.
Через пять дней они были уже у себя на Урале. Мама вынула все стекла из веранды, сколотила фанерную голубятню и велела сыну «работать» вовсю.
Но за дорогу руки и ноги стали совсем тяжелые, и хотелось лежать и ничего не делать.
Тогда мама сказала, что голуби — Лешкины и она не намерена за ними ухаживать. И еще прибавила, что когда люди обещают, то надо держать слово. Она не хочет, чтобы доктор «закатал ее в суд».
О суде доктор сказал в шутку — это Лешка понимал — но с голубями дело было серьезное. Отца нету, он, говорят, бросил маму, а она весь день на Тракторном. Не нанимать же няньку для птиц!
Одним словом, Ерохину приходится теперь очень туго. И птиц корми, и голубятню чисти, и рисунки рисуй. И все — один!
Выслушав в десятый раз Лешкину историю, дед Михаил сурово крутит усы и говорит совсем как доктор:
— Вполплеча работа тяжела, Лешка. Оба подставишь — легче справишь.
Ерохин вздыхает и, хмурясь, показывает старику свой рисунок:
— Можно лучше нарисовать, только руки у меня деревянные. Ты поменяй, что ли, воду в поилке...
Этот неожиданный переход — мальчишечья хитрость. До миски с водой — руку протянуть, но Лешке трудно.
— Ты не темни! — сердится старик. — Я за тебя выздоравливать не буду!
Тяжело вздыхая и сопя, Лешка ползет по мягкому половичку Сменив воду в поилке, садится около голубятни и говорит, утирая пот:
— Скоро у Ватки голубята выбьются. Яички уже потемнели. Я тебе одного подарю. Хочешь?
— Знамо! От Ватки каждому голубенка охота.
Лешка явно польщен. Он хорошо знает, что взрослые скупо хвалят птиц у мальчишек.
— Только я не возьму, — вдруг заявляет дед Михаил.
— Это почему? — настороживается мальчик.
— У Ватки породистые голубята, их крепко обгонять надо. А у меня времени нет. Испортятся они у меня.
Лешка иронически улыбается:
— А как я гонять буду? Вот на этих палках? Он тыкает пальцем в ногу и отворачивается.
— Отчего же — палки? Это хорошие ноги. Только они у тебя немного подпортились. Не будешь лентяем — через месяц пойдешь.
— Это как сказка про белую ворону.
— Не сказка. И белые вороны есть.
— Ну?! — удивляется Лешка, сразу забыв о споре. — Расскажи! Какие это белые вороны?
— Ладно, расскажу. Иди в постель.
Наблюдая, как мальчик, пыхтя, взбирается на кровать, старик думает: «Ничего, ты будешь здоров, малыш! Только не вешай носа!».
— Давай белую ворону! — требует Лешка, откинувшись на подушку.
Дед Михаил рассказывает о белых воробьях и галках и даже о белой фазанихе, о которой он вычитал в журнале «Природа».
— Конечно, — говорит он мальчику, — это редко бывает, как все равно снег летом. Все же случается.
— Ворону, ворону белую давай! — ежится от нетерпения Лешка.
Дед Михаил садится на краешек кровати, поджигает табак в трубке и кивает головой.
— При царе Петре это было, — начинает он свой рассказ. — В Переяславле-Рязанском — так тогда называли Рязань — поймали мальчишки чудо-птицу. И башка у нее воронья, и тело, и лапы, все до последней запятой — воронье. И только одно навыворот: цвет. Белая была ворона, как молоко.
Узнал об этом Петр Великий — отчаянный охотник до редкостей.
И вот уже поскакал в Переяславль солдат Преображенского полка, в шапке — указ царя: доставить ему небыль эту.
Получил военный начальник в Переяславле полковник Кривцовский указ Петра и перепугался: «А ну как не устережет солдат в обратной дороге белую ворону?» И дал в помощь тому солдату еще своего солдата.
— Вот вам, ребята, клетка, вот — подвода, а вот — мясо баранье. Не вам мясо — птице. Езжайте!
Едут солдаты и трясутся; путь неблизкий — двести верст. Пока один спит, другой караулит, чтоб вороне в пути какой гибели не учинилось.
— И довезли? — торопится Лешка.
— Довезли. С тех пор она всегда над столом царя на палочке сидела. И даже слух был — говорить научилась...
Дед Михаил испытующе смотрит на мальчишку.
Лешка вздыхает:
— Вот бы мне хоть раз такую ворону увидеть. Только — нет. Я ведь всем нездоров.
Старик сердится.
— Ты про Павлика Морозова читал?
— Ага.
— Хорош человек?
— Ага. Крепкий.
— А ты — нытик, Лешка.
— Это почему я — нытик? — хмурится мальчик, не ожидавший подвоха.
Дед Михаил молча курит трубку.
— Нет, ты скажи!
— Я тебе хоть раз врал? — не отвечая, говорит старик. — Нет? Ну, вот. И сейчас не вру. Ты еще много чего в жизни увидишь. Только хотеть надо. А ты не хочешь.
— Не хо-очу! — морщится мальчик.
— Хотеть — значит делать. Вот что я тебе скажу, парень. Маши руками и ногами. Вот тогда...
Дед Михаил умолкает и снова принимается за трубку.
— Что — тогда?
— В лес вместе пойдем — грибы брать, на ворон глядеть. Может, и белая попадется.
Лешка не отвечает.
— Отчего не спросишь, как это — грибы брать?
— А как? — вяло справляется мальчик.
— Ох, интересно, Лешка! — зажигается старик. — В лесах и местечка такого нет, где бы гриб не работал. Он и деревьям помогает расти, и цветам, и травам. Вот какой работяга!
Мальчик немного оживляется.
— Грибной суп — вкусный. Я люблю.
— Ну, вот и добре. Как пол-июня минет, мы с тобой — в лес. И белых наберем, и осиновиков, и лисичек. И на земле будем брать, и на деревьях.
Лешку не очень увлекают грибы. Он никогда не видел леса, не брал грибов.
Дед Михаил меняет разговор.
— Ты заметил, что птицы по-разному летают?
— А то нет! — быстро откликается Лешка. — У каждой птицы своя взмашка.
— Это как?
— Крылья у птиц разные, — поясняет мальчик, — и летают неодинаково. Это ты и сам знаешь. А еще бывает: одна и та же птица, а летает то так, то так.
Заметив во дворе кошку, во все ноги улепетывающую от собаки, Лешка кивает деду Михаилу:
— Вот видишь, и кошка неодинаково ходит. То шажком, то бегом, а то и вприпрыжку. Так и птицы. В гости летит — бежит, гуляет — чуть крылом машет, а то и совсем отдыхает в воздухе.
У Лешки острый глаз. И мыслям своим он находит необычные слова. Этому его, может быть, научила болезнь, и оттого он кажется старше своих восьми лет.
Трясун взлетел на кровать больного и спокойно ходит в Лешкиных ногах. Мальчик любовно оглядывает птицу и говорит:
— Надулся пузырем да так и ходит. А маленький был совсем заморыш. И плохо ел. Я его вынянчил и выберег. А то помер бы.
Ватка сменила на гнезде своего мужа, и ее голубь, забиячливый и встрепанный Ежик, сейчас же ввязался в драку с трясуном.