— А у тебя никого в море? — спросил я Степана.
— Как никого! — тряхнул он головой. — Отец там и брат тоже.
Он заметил мой удивленный взгляд и сказал, усмехаясь:
— Все бывает в море. Буря там или рыба хорошо идет — вот и задержка. Мы-то знаем. И бабка Варвара знает. Все равно трудно ей, бедной.
Он решительно наморщил лоб и заключил:
— Чтой-то придумать надо. Помочь Варваре.
Я давно не был дома, не видел своих детей, и меня сейчас потянуло обнять этого белобрысого вихрастого парня с отзывчивым сердцем.
Заметив мое движение, Степан отодвинулся и, нахмурясь, проворчал:
— Ну ладно, если вы не можете, мы сами придумаем.
На другой день мы снова сидели с Варварой на скале, высматривая голубей, когда к нам прибежал взъерошенный Степан.
— Бабка Варвара! — закричал он. — Голубь!
Женщина вскочила на ноги и, схватившись за грудь, пошла навстречу мальчику. Подойдя к нему вплотную, Варвара пристально посмотрела в лицо Степану и глухо сказала:
— Врешь, Степка!
— Ей-богу, бабка Варвара! — уверял мальчишка, торопливо шаря в карманах рубахи. — Он не в твою, он в другую избу зашел. Устал, видно.
Варвара еще раз внимательно посмотрела на Степана и, стараясь предупредить судороги на лице, жалко улыбнулась:
— Врешь ведь!
— Да нет же! — почти закричал Степан, нащупав, наконец, что-то в кармане. — Вот тебе записку голубь принес.
Женщина резко подалась к мальчику.
Степан отдернул руку и протянул записку мне:
— Пусть он прочтет: у него глаза помоложе.
— Читай! Читай! — торопила Варвара, заглядывая в клочок бумажки, который мне передал Степан.
Я быстро пробежал записку глазами и, стараясь улыбнуться через силу, прочел ее женщине.
На листке из школьной тетрадки квадратными, старательно выведенными буквами было написано:
«Дорогая наша мать Варвара! Ты о нас не беспокойся. Идем с полным грузом и на этой неделе будем дома.
Степан, пока я читал записку, напряженно следил за мной. Закончив чтение, я взглянул на мальчика и заметил на его лбу капельки пота. Они скопились между хмуро сдвинутыми бровями и стекали на нос.
— Ну, пошли домой! — весело сказала женщина.
Внезапно она остановилась и строго посмотрела на мальчишек.
— Голубя принеси, Степан! Баловаться будете, загу́бите птицу.
Степан, видно, ждал этих слов. Он жалобно сморщил лоб и схватил бабку Варвару за руку:
— Оставь нам голубя! Ну, оставь хоть на три денька, ничего мы ему не сделаем. Окажи милость!
— Конечно, оставь, Варвара, — посоветовал я женщине.
— Ну, бог с вами, — согласилась довольная рыбачка.
Через два дня на горизонте появились еле заметные точки: рыбацкая флотилия шла к родному берегу.
Весь поселок высыпал к морю. Плач, смех, громкие разговоры — все слилось в неровный гул, в славную музыку, которой встречает рыбаков своя земля.
Одним из первых выскочил на берег широкоплечий красавец, с глубоко посаженными глазами, с небольшой русой бородкой, и кинулся к Варваре.
Но прежде, чем он подбежал к матери, возле него оказался Степан и повис на шее у рыбака.
— Да ты что, Степан? — силясь вырваться из цепких объятий мальчишки, засмеялся Григорий. — Чай, я не барышня, а ты не кавалер! Чегой-то тебя развезло?
Когда к Григорию, тяжело ступая по прибережной гальке, подошла мать, Степан успел сообщить рыбаку все, что было нужно.
— Спасибо, Степушка! — весело крикнул Григорий вслед мальчику, бросившемуся к своему отцу и брату. — Спасибо, пионерия!
Ночью, когда утомленная встречей женщина впервые за весь месяц спала спокойно, Григорий сказал мне, огорченно покачивая головой.
— Не прилетели голуби-то. Как же так, а?
— Путаются, должно быть. Впервые в такую даль отправились. Может, и придут еще.
— Знаешь что? — тряхнул головой Григорий. — Пойдем к морю, вдруг и увидим их.
Мы опустились с молодым рыбаком на тот же выступ, на котором сидела его мать, и стали вглядываться вдаль.
— Хорошо все же у нас, в Студеном море, — промолвил Григорий, раскуривая такую же, как у матери, вересковую трубочку. — Любит оно верных людей. Любит!
Он помолчал.
— Можно бы и раньше уплыть к берегу, да под самый конец на косяк сельдяной наткнулись. Как тут уйдешь? Ну, и потрепало маленько. Не без этого.
Через полчаса, вздохнув, Григорий поднялся с камня и кивнул мне:
— Нет их, однако. Пойдем спать.
Мы уже подходили к избе, когда в стороне, противоположной берегу, заметили голубей. Они приближались к нам, тяжело перебирая крыльями.
Не успели птицы сделать и круга над поселком, как рядом с нами вырос Степан со всей своей компанией. Он молча, смеющимися глазами следил за птицами, и торжественное выражение не сходило с его лица.
Григорий открыл дверь в сени, и голуби, зайдя в избу, сейчас же бросились к воде и корму.
Рыбак взял одну из птиц и снял с ее ноги записку.
На небольшом листочке бумаги быстрым мелким почерком Григория было написано:
«Мама! Не беспокойся, скоро будем с полным грузом дома.
Степан торжествующе посмотрел на меня, и, взяв у рыбака голубя,спросил:
— Будить бабку Варвару или как?
— Буди! — махнул рукой Григорий.
Когда женщина встала и, счастливо улыбаясь, подошла к сыну, Степан протянул ей голубя и сказал, смотря женщине прямо в глаза:
— На, бабка Варвара, твоего голубя. Можешь проверить — мы ничего ему плохого не сделали!
ПРАВО НАЗЫВАТЬСЯ МУЖЧИНОЙ
Их было трое в занесенной снегом палатке, если не считать собаку и голубей. Андрей Сероштан, Васька Варавва и Иван Кочемасов мало походили друг на друга.
Людей свело вместе временное дело, и оттого они чувствовали себя случайной артелью, где надо потрудиться сообща, однако дружба не обязательна.
Непогода спутала им все карты, и трудно было гадать, когда они выберутся отсюда.
— Гудит, — сказал Сероштан и хмуро потер щетину на подбородке. — Теперь пойдет завирушка.
— Пойдет, — согласился Кочемасов, пришивая латку к прохудившимся почерневшим унтам.
От моря к Корабельному ручью глухо и грозно катился ветер, дергал и выгибал палатку из задубевшей парусины.
Снег бил в слюдяное оконце, скребся в него тяжелой медвежьей лапой, непрерывно взвизгивал и бормотал что-то сердито.
Воздух за окном из бурого стал серо-лиловым и клубился дымом.
Кочемасову казалось, что где-то над головой прогнило небо, и теперь из дыры на землю с ревом н свистом валится сухое черное крошево.
Сероштан присел на корточки перед буржуйкой, нащипал лучины и, не дыша, высек огонь.
«Худо, — подумал Кочемасов, — спичек в обрез».
У южной стены палатки на нарах молча лежал Варавва. Ему было почему-то зябко и душно, противно кружилась голова, горчило во рту.
«Сдохнем с голода, — соображал Варавва. — Не стихнет буря — обязательно сдохнем».
К нему осторожно подошел Мальчик. Вежливо обнюхал руки Вараввы и присел у нар.
«Полпуда муки да три банки консервов, — вяло думал Варавва, — юколы[38] немного. На две недели — впроголодь».
— Довольно тебе лежать, Васька, — сказал Сероштан, услышав, как загудела буржуйка. — Принеси снегу. Ужинать надо.
Варавва поднялся с нар, отыскал грязное брезентовое ведро и, отодвинув тяжелый, тоже брезентовый полог, прошел к двери.
Было слышно, как он толкал дверь плечом и трудно дышал.
Прошло несколько минут. Сероштан и Кочемасов взглянули друг на друга и, не сказав ни слова, прошли за полог.
Втроем, навалившись на дверь, они открыли ее и, набрав снегу в ведерко, вернулись к себе.
— Так во́т, — заговорил Сероштан, когда вода в котелке запенилась и покрылась сизым дымком, — режем норму. Буря.
— Режем, — согласился Кочемасов.
Васька молчал. Ему хотелось сказать, чтобы Сероштан разделил и муку, и консервы, и юколу на три доли и каждому дал его часть. Когда Сероштан делит еду, то Варавве всегда достается меньше всех. Это оттого, что его не любят.
Ваське стало грустно.
Черт дернул его пойти в эту экспедицию, искать какие-то бухты и ставить рейки для теодолита[39]! А как сейчас славно гудят печки в деревянных домиках Колы[40], щедро распространяя запахи борщей и жареной трески! Ах, какой дурак Васька! Какой он темный дурак!
Варавва проглотил густую слюну и испытующе поглядел на Сероштана.
«Сейчас скажу ему, чтоб поделили запас», — решил он и тут же понял: у него не хватит на это духу. Чтобы оправдать свою робость, Васька стал внушать себе, что его никто не обделяет и все любят.
Ему стало так приятно от этих мыслей, что он рывком поднялся с нар, подозвал Мальчика и потрепал ему уши.
Старый ездовой пес поднял на Ваську глаза и облизал себе опавшие бока. С его желтых клыков падала на землю мутная клейкая пена.
И тут Ваське вдруг пришла в голову мысль, которая сразу заставила его возненавидеть собаку.
«Юкола!.. Псу скармливают юколу! Сухую вяленую рыбу, которую мог бы есть он, Васька. Да еще голуби! Пока не поздно, надо убрать собаку!».
Еще не зная, как сказать об этом, Варавва подошел к печке и стал разглядывать небольшой сетчатый ящик. На его дне, устало перебирая перья, сидели, голуби.
«Черт бы побрал это показное благородство Сероштана! Мало ему собаки! Зачем он тащил сюда голубей? Кормить их пшеницей, когда люди третий день хлебают пустой суп, едва пахнущий мясом! А какой обед вышел бы из этих птиц!».
— Послушай, Андрей, — стараясь взять добродушный тон, заговорил Варавва, — сколько же каждый голубь съедает зерна? Сорок граммов? Боже мой — это же полфунта в сутки на всех! А Мальчик!..
Васька даже застонал от возмущения: