– Маша, признайся, – спросил я ее дорогой, – ведь ты тоже, наверное, хотела в фонтан прыгнуть? Скажи честно: очень хотела?
– Я? – удивилась она. – Нет, не хотела. Я на мальчика смотрела. Мальчик очень смешной. В фонтане купался. А мы-то с тобой на море поедем!
«Принцесса Аврора не сделала бы этого!»
Дети с мамой уехали отдыхать на море, а я остался в Москве. Осиротели не они, а я.
Оттуда, из-за границы, вторую неделю поступают отрывочные сведения. Вторую неделю идут позиционные бои по всем фронтам с переменным успехом.
– Мама, – говорит Маша, – мы жили в Москве, в голубом доме. А теперь наш дом – гостиница, да?
– Да, дочка, так уж получилось, – успокаивает ее мама. – Зато здесь есть море.
– Ну так пойдем на море, – говорит Маша.
– Сначала завтрак, потом бассейн, потом море.
– Нет, мама, сначала бассейн, потом море. Про завтрак речи нет вообще.
– Маша!
– Аленка! – грозит она пальцем матери.
– Маша, ты меня расстраиваешь.
– Мама, – говорит Маша, – не расстраивайся. Зато ты у нас молоденькая. А папа у нас высокий.
Ее брат Ваня, которому еще нет двух лет, тоже вспоминает меня. Он приходит в лобби отеля, встает у автоматически открывающейся стеклянной двери и подолгу ждет меня. Это ожидание наполняет мою душу чувством непреходящей вины, а мою жизнь – смыслом.
По телефону я объясняю ему, что приеду со дня на день, а он говорит: «Дядя, би-би». Это значит, что кто-то катает его на машине. Кто? Я спрашивал у жены, она говорит, что никто, что он катается только на игрушечной машине в зале игровых автоматов. Но откуда же там дядя? А это механик, объясняет мне жена. Я думаю, она говорит правду. Но слышать ее все равно больно.
Маша не интересуется машинками. Ее устраивает ворох сладкой ваты на деревянной палочке. Когда мама первый раз купила ей сладкую вату, она взяла ее, подержала перед собой и сказала:
– Вот настоящее счастье для маленькой девочки.
Один итальянец сфотографировал Машу за этим занятием. Ему, чернявому, понравилась девочка с длинными льняными волосами, голубыми глазами и с ворохом белой сладкой ваты в руках. Пока она позировала ему, ее мама, засмотревшись на все это, споткнулась и упала.
– Ничего, мама, до свадьбы заживет, – успокоила Маша.
– Да все, Маша, я уже замужем.
– А, ну да, – согласилась Маша. – Хорошо тебе? – Да.
– И что, белую фату не хочешь?
– Нет, фату не хочу.
– Ну тогда до моей свадьбы заживет.
Она мечтает о белой фате и о принце Филиппе, но знает, что его сердце занято. Она не страдает, ничего личного. Она понимает, что свадьба – это игра. Серьезно у нее с одним мальчиком из детского сада.
На танцах вечером она сторонится других детей, хотя любит танцевать. Ее брат не понимает, как можно не танцевать, если играет хорошая музыка.
– Давай, Ваня, давай, – равнодушно говорит она ему, – иди, танцуй. За все заплачено.
Только когда дети повторяют за взрослыми их фразы, понимаешь, насколько эти фразы тупые.
– Маша, – говорю я ей по телефону, – ты же любишь танцы. И не притворяйся, что они тебе безразличны. Ты весь год мечтала о них. Помнишь, сколько раз ты заставляла меня рассказывать тебе, как мы из Москвы приезжаем на море и сразу идем на танцы?
– Помню, – говорит она. – Мало.
– Да, зато каждый день. И почему же ты теперь стоишь в сторонке?
– Папа, – тихо говорит она, – я тебе скажу, только пусть мама выйдет из комнаты.
– Ну пусть.
– Папа, она не хочет.
– Я не могу оставить их двоих в номере, – сразу говорит мне жена. – И не проси.
Это ревность. Все равно ведь придется. Когда она выходит, Маша, решившись, говорит:
– Папа, это же измена! Ты что, не понимаешь?
– И кому ты изменяешь, Маша?
– Васе. Принцесса Аврора не сделала бы этого.
– Хочешь, я спрошу разрешения у Васи? Вася ведь остался в Москве.
– Спроси, папа! Пожалуйста!
На следующий день я сказал ей, что Вася не против. Вечером она танцевала буквально до изнеможения.
Вопрос: должен ли был я на самом деле поговорить с Васей? А если бы он не разрешил?
«Разве не с кем поболтать на небе?»
Маша шла берегом моря. Ее зимняя мечта исполнилась месяц назад. Вот уже месяц она с братом и мамой живет здесь. Хорошо ли ей? Да. Вот идет она берегом моря и видит смуглого мужчину лет 35. Он останавливается, здоровается с ней и гладит по голове.
– Кто это, Маша? – спрашиваю я ее, когда он нехотя отходит от нее и идет не спеша дальше.
– Это мой друг, – отвечает она, пожав плечами.
– Друг? Маша, да ты его в первый раз видишь! – поражается мама.
– Ну и что? Он же со мной поздоровался, мама! – отвечает Маша.
Таким образом, ее другом становится всякий человек, который с ней поздоровался. Это логично. Так и должно, по идее, быть. Но так не бывает ведь никогда, мне казалось до тех пор, пока я неделю назад не присоединился к ним здесь.
Можно было бы все списать на ее детскую наивность. Но вот администратор ресторана подходит к нашему столу, смотрит на стул, где только что сидела моя дочь, и спрашивает меня:
– Где Марша?
Я пожимаю плечами. Она только что сидела здесь. Спросил бы он меня, где Ваня, и я бы точно ответил. Ваня ушел еще 10 минут назад, и искать его надо в зале игровых автоматов. Он сидит в машине перед бесконечно повторяющейся на экране картинкой бьющихся спортивных автомобилей и бешено крутит руль. Он может крутить его час. Может два. И три тоже может. Никто просто не проверял, сколько он может крутить этот руль. Только не надо говорить, что мы оставляем ребенка без присмотра, чтобы самим спокойно поесть. Ваня и Маша находятся под постоянным пристальным наблюдением. Их провожают, взглядом и за руку, из ресторана и встречают с распростертыми объятиями в зале игровых автоматов. Там обижаются, если Ваня полдня не кажет к ним носа. Но это может означать только одно: что мы в этот день уехали кататься на яхте.
– Где Марша? – раздраженно повторяет администратор.
Я опять пожимаю плечами. А может, она уже на танцах.
– Марша – мой друг, – наставительно говорит администратор.
Можно было бы предположить, что просто у него работа такая в этом отеле, предназначенном для детей, а не для взрослых.
Но вот Маша сидит на гальке с итальянской девочкой и о чем-то болтает с ней. Но о чем она с ней может болтать? Я подхожу поближе: точно, ни о чем. Маша не знает итальянского, а девочка русского. И все-таки они не могут наговориться. Подходит отец итальянки и говорит мне по-английски:
– Они подружились, правда?
– Да, – говорю я. – Но о чем они говорят?
– Море, – отвечает он. – Парашют. Они говорят о парашюте.
Да, точно. Маша показывает рукой на парашют, который тащит на себе маленький катер. Известное развлечение.
– Папа, – говорит мне Маша, – я тоже хочу туда.
Она снова показывает на парашют, под которым болтается чье-то безжизненное, как представляется отсюда, тело. Я понимаю ее. Она тут везде уже была, кроме этого неба.
– Маша, – говорю я ей. – Там скучно, на небе.
– А почему? – задает она любимый свой вопрос.
– Ну видишь, под парашютом дяденька скучает. Он там один. Ему не с кем поговорить. Поболтать просто.
– Не с кем поболтать на небе? – после долгого молчания уточняет Маша.
– Не с кем, Маша, – с сожалением подтверждаю я и вдруг спохватываюсь. Но поздно.
– А бог? – уже спрашивает она.
– Что бог?
– Можно с богом поговорить.
А я ведь ей сам же только что рассказывал про бога. Рассказывал, когда мы ехали в автобусе. Она сидела во втором ряду и напевала какую-то песенку. Гид, сидевший впереди, незаметно подсунул ей микрофон, чтобы песню услышал весь автобус. Но Маша вовремя заметила этот маневр и замолчала.
– Скажите ей, что если она сейчас споет, то будет звездой, – попросил меня гид по-английски.
Я сказал, неожиданно Маша запела: «Мамочка, милая мама моя, пусть эта песенка будет твоя…» Она спела ее всю, но, впрочем, торопилась поскорее закончить. Раздались аплодисменты.
– Все, папа? – спросила она меня.
– Что все? – переспросил я.
– Я теперь звезда?
– Да, – признал я. – Ты звезда!
– А что это значит?
– Что ты лучше всех.
– Лучше бога?
– Вряд ли. Но где-то близко.
– Да, – сказала она тогда. – Бог на небе. И звезда на небе.
Это все уже было слишком сложно для меня.
«Это не смешно»
Дети вернулись с моря. Я думал, они расстроятся, увидев, что их здесь ждет. Я ошибся. Я вернулся в Москву раньше их на три дня. И я думал, что они похожи на меня. То есть вот они думают только о том, что приедут и опять с головой уйдут в эти непоправимые и бессмысленные московские хлопоты.
Но сходство между нами, к счастью, только внешнее. Они не поехали, как я, из аэропорта на одно производственное совещание, а потом на одну встречу, насчет которой было предположение, что она может изменить ход истории, и не заехали поздно ночью на работу, потому что надо было совершить несколько поступков с использованием Интернета, и не встретили там рассвет.
Они сели в машину. Был поздний вечер. Начался ливень. Я ждал их три часа, потому что самолет задерживался, и за это время заметно похолодало, градусов на пять-то точно. Маша посидела молча минуты три, оценивая сложившуюся обстановку, и спросила:
– Папа, а куда мы едем?
– Домой, Маша. Ведь у тебя есть дом.
– А-а, – сказала она. – А когда мы поедем обратно?
– На море?
– Нет, к Павлику.
– А Павлик где? – удивился я.
– Павлик на море, – согласилась она.
– А кто это?
– Мой жених, – сказала она.
– Ас родителями ты не хочешь жить?
– Я буду приезжать к вам в гости.
Кто-то, может, и обрадовался бы, услышав эти слова. Но Маша произнесла их рано. Чтобы они прозвучали убедительно, ей надо прожить еще лет, мне кажется, двадцать.