Ответ уже довольно смешной, но как выигрывает он от следующей реплики собеседника!
«— Ну что вы! — возражает тот. — „Тихий океан“ — первоклассная гостиница. Лучше вы вряд ли найдете».
Впрочем, комизм недоразумения, столь характерный для книги Андрея Некрасова, частенько возникает и без каламбуров. Достаточно вспомнить переход через экватор, где Врунгеля, намеревавшегося, по старому морскому обычаю, «купнуть» своих подчиненных, «купнули» самого, да так, что он едва не захлебнулся. Когда он вышел в одежде Нептуна и стал задавать «странные» вопросы от имени морского бога, Фукс с Ломом решили, что «старика хватил солнечный удар» и он слегка повредился в уме…
Фукс и фараон
Хотя повесть о Врунгеле и не назовешь познавательной, полностью отрицать ее познавательности нельзя. То, что относится к тонкостям морского дела, к политической географии середины 30-х годов, когда «Беда» вышла в свой кругосветный рейс, почти все передано точно. Да и в смешных эпизодах книги всегда учитываются местные, специфические условия. В Египте Фукс «кусочек саркофага отколупнул на память, а фараон как стукнет!» И хотя мы сразу смекаем, что этот фараон не из тех, что лежат в саркофагах (на «блатном» жаргоне слово это обозначает полицейского), мы все-таки чувствуем, что дело происходит в Африке. Тут же, в Африке, случается история с жирафом, чуть не съевшим обед у наших путешественников, и с крокодильими яйцами, из которых Фукс, лежа с высокой температурой, высидел нечаянно крокодилов. История с огнетушителем и удавом развертывается на берегах Амазонки, именно там водится гигантский удав анаконда. На Гаваях герои наши появляются, балансируя на досках по океанским волнам (где такое занятие весьма распространено) и поют куплеты, конечно же, под гавайскую гитару. «Пингвиноподъемник» изобретен в антарктических водах: в других местах пингвины просто не водятся. Наконец, мяч от гольфа, пущенный Врунгелем, попадает прямо в сумку кенгурихе — где? Разумеется, в Австралии…
Птичка, будь здорова!
Для полноты картины отметим еще несколько комических приемов, характерных для повести о капитане Врунгеле.
Прием перевертыша нам уже знаком. На этом приеме построены куплеты, которые сочиняют прямо на ходу и поют под гитару Врунгель и Фукс, когда им приходится выступать перед гавайской публикой:
Сидела птичка на лугу…
Подкралась к ней корова…
Ухватила за ногу.
Птичка, будь здорова!
Даже неверное ударение (ритм требует здесь сказать «за ногу») вносит в этот смешной текст свою долю комизма…
Парадокс близок перевертышу: он тоже переворачивает наши представления о жизни. Но лишь в первый момент; когда же все объясняется, видишь, что удивляться-то, собственно, нечему.
Жалоба на низкие кулинарные качества обуви, конечно же, парадоксальна. Но если вас настиг многодневный голод и обувь эту вы собираетесь есть, совсем другое дело! А у бравой троицы с яхты «Беда» как раз такой случай. От голода им приходится сварить штормовые сапоги Лома. Но проку выходит мало: одежда-то у путешественников синтетическая — «ни вкуса у ней, ни питательности»… Реплика, бесспорно, смешная, но в данном случае вызывающая и сочувствие: герои-то наши как были, так и остались голодные…
Бывает, что Некрасов переворачивает и сами парадоксы; мысль получается вроде банальная, но поданная в комической «упаковке». Смешит нас ее ложная многозначительность, как смешат выдаваемые со сверхумным видом банальные афоризмы Козьмы Пруткова.
«Аппетит приходит во время еды» — пословица сама по себе парадоксальная, неожиданная. Врунгель, однако, еще раз выворачивает ее. «Но у меня, — замечает он, — в этом отношении несколько необычный организм. Когда голоден, только тогда и ощущаю присутствие аппетита».
Еще одному приему, не раз применяемому автором «Врунгеля», название подыскать трудно. Примерно на том же приеме основана знаменитая острота Марка Твена, который, узнав, что некоторые газеты сообщили о его смерти, заметил по этому поводу: «Слухи о моей смерти сильно преувеличены».
А. Н. Лук, автор уже упомянутой книги «О чувстве юмора и остроумии», причисляет эту шутку к остроумию нелепости. Мне это кажется не вполне точным. Ведь если бы Твен выразился более прямолинейно: «Да, я умер», это было бы тоже нелепо, но почти совсем не смешно.
Нет, механизм этой остроты иной. Он в неполном утверждении очевидного факта, когда на вопрос, требующий ответа категоричного — «да» или «нет», дается ответ «промежуточный», с оговоркой. По сути дела, и смешит-то нас больше всего эта оговорка.
Двух абсолютно одинаковых шуток, пусть и основанных на одном и том же приеме, почти не бывает, потому так разнообразны лики юмора и юмористов. Но остроты, схожие с твеновской, в книге Некрасова встречаются. Вот рассуждение Врунгеля об опасности плавания на досках по океану: «Тут и акулы могут быть, так что лежи на доске, не двигайся. А начнешь маневрировать — привлечешь внимание хищников. Налетят — и не заметишь, как руки или ноги не досчитаешься».
Здесь вместо неполного отрицания неполное утверждение очевидного факта (акулы налетят — тут тебе и конец!). Но механизм остроумия сходен с тем, что мы видели у Твена.
Живой Врунгель?!
Остается сказать об истории создания этой уникальной книжки. Оказывается, автор почти не выдумывал ни своего героя, ни его приключений. Он обработал и дополнил занимательные истории, рассказанные в свое время — в начале 30-х годов — тогдашним директором Дальневосточного китобойного треста Андреем Васильевичем Вронским. (Его тезка Некрасов служил тогда заместителем начальника морского управления.)
В юности Вронский учился в школе подготовки советских капитанов морского флота и вместе со своим другом Иваном Александровичем Манном задумал, как позднее и Врунгель, совершить кругосветный поход на двухместной парусной яхте. Был разработан уже план этого похода, подобраны карты, изучены лоции. Нашлась и подходящая яхта, правда, еще не успевшая получить названия…
Однако время было суровое — поход не состоялся. Яхта, так и не дождавшись своего часа, сгнила на берегу Финского залива. Карты и лоции затерялись. Осталась только мечта — страстная мечта юности, продолжавшая волновать теперь уже бывалого моряка. И вот чтоб оживить эту мечту, Вронский в редкие свободные вечера рассказывал друзьям необычайную историю своего несостоявшегося путешествия. «Он как бы превращался, — вспоминает Некрасов, — в добродушного старого капитана, в своих рассказах о былых походах невольно переступавшего границы правды».
Крестный отец
Как литератор Андрей Некрасов ученик замечательного советского писателя Бориса Степановича Житкова, мастера на все руки, а уж море знавшего как свои пять пальцев. Однажды, уже за полночь, учитель и ученик бились над особенно трудной главой какой-то важной книги, которую они писали вместе. Головы обоих соавторов устали, и они решили немного отвлечься. Тут Некрасов и рассказал Борису Степановичу несколько историй, сочиненных Вронским.
Житков слушал эти рассказы с улыбкой. Потом вдруг посерьезнел.
— Послушайте, Некрасюк, — сказал он, — а не написать ли вам небольшую повестушку о капитане, который рассказывает о своем кругосветном плаванье и к былям небылиц без счету прибавляет?
«Слово Житкова было для меня законом, — вспоминает Некрасов. — Я задумался… и в эту минуту родился капитан дальнего плавания Христофор Бонифатьевич Врунгель…»
Впрочем, нет: имени у капитана пока еще не было. Его надо было придумать. Фамилия Вронского натолкнула автора на мысль, что имя героя должно перекликаться со словом «врать». Тут же вспомнился барон Мюнхаузен, за ним — барон Врангель (не тот, что в 20-м году напал на Советскую Россию, а другой — русский моряк, чье имя получил остров в Северном Ледовитом океане). И вот наконец появился нужный вариант — капитан Врунгель.
Вовремя вспомнился и приятель Вронского Манн. С немецкого его фамилия переводится как «человек», а по-французски это слово звучит как «лом». Вот и разгадка имени старшего помощника Врунгеля. Ну, а прототипом Фукса стал… Фукс — участник перегона советской китобойной флотилии из Ленинграда во Владивосток. Матрос этот то и дело попадал в разные смешные истории.
Последние штрихи в облик Врунгеля и других героев повести внес художник Константин Ротов, с блеском оформивший сначала журнальное (повесть печаталась в «Пионере»), а потом и первое книжное се издание.
Рассказов Вронского, понятно, не хватило на книгу, пришлось дополнить их разными байками и анекдотами из морской жизни, какие рассказывают друг другу матросы в свободное от вахты время.
Но ведь и Вронский, надо думать, рассказывал не собственные истории, хотя бы и воображаемые. Он создавал их, по всей видимости, из тех же матросских баек и небылиц, то есть фактически из морского фольклора: разные курьезные случаи, возникавшие в море, запоминались, при новых и новых рассказываниях отбирались и обрабатывались — словом, над ними шла та же работа, что и над всякими фольклорными текстами: сказками, былинами, песнями…
Думается, что фольклорная основа повести и придает ей устойчивость в океане времени. Она же в значительной мере определяет ее успех у юного читателя.
Подарить людям улыбку…
Андрей Вронский, как мы помним, был опытным моряком. Уступает ли ему в этом Андрей Некрасов?
Автор «Врунгеля» с детства мечтал о путешествиях. Еще не умея читать, жадно вслушивался в рассказы взрослых о чужих городах и далеких странах. А когда научился грамоте, любимой книгой его стали «Путешествия Марко Поло». Много раз перечитывал он эту удивительную книгу. «Марко Поло помог мне выбрать судьбу, — вспоминает писатель, — и судьба побросала меня по свету.
Рыбаком на утлом суденышке я качался на крутых каспийских волнах, мыл золото на Амуре, бурил нефть на Сахалине, встречал там зеленые рассветы и глядел, как прямо из Тихого океана встает огромное солнце. С палубы обмерзшего корабля я прямо над головой видел Полярную звезду, задернутую прозрачной цветной вуалью северного сияния. Видел я и низкие звезды южных морей, где „Полярная звезда совсем не видна ни мало, ни много“» (слова из книги «Путешествия Марко Поло»).