«Янкель не вышел к ней, выслал Мамочку.
— Вам Гришу? — спросил, усмехаясь, Мамочка. — Ну так Гриша велел вам убираться к матери на легком катере. Шлет вам привет Нарвский совет, Путиловский завод и сторож у ворот, Богомоловская улица, петух да курица, поп Ермошка и я немножко!
Мамочка декламировал до тех пор, пока сгорбившаяся спина девочки не скрылась за воротами.
Вернувшись в класс, он доложил:
— Готово… На легком катере.
— Молодец, Янкель! — восхищались ребята. — Как отбрил».
От такого смеха становится стыдно за героя, бестактность которого со стороны особенно видна. Одна из героинь А. Н. Островского — Лариса из «Бесприданницы» — говорит: «Нет хуже этого стыда, когда приходится за других стыдиться».
И какая малозаметная, но многозначащая деталь — сгорбившаяся спина девочки. Сгорбившаяся от страшного унижения, от «удачной» шутки, разыгранной грубыми, очерствевшими шкидцами…
И ничуть не оправдывает Янкеля, что это не он сам — товарищи заставили его так поступить. Есть случаи, когда надо идти против товарищей, чтобы продолжать уважать себя, продолжать оставаться человеком…
По-разному «выпрямляются», возвращаются к честной жизни беспризорники, которых изображает Л. Пантелеев в первых своих произведениях.
Для героя «Карлушкина фокуса» толчком к этому послужил один-единственный случай.
Для Коськи из рассказа «Портрет» переломной оказалась встреча с чутким и добрым взрослым.
Для героя «Часов» Петьки Валета — жизнь в приюте, влияние дружного коллектива.
Но во всех этих случаях нравственное выздоровление героя начинается с пробуждения в нем чувства человечности.
И совсем рядом с этим лежит и пантелеевский юмор.
Что касается читателей Л. Пантелеева, то из них вряд ли кто удивится, увидав его имя в этой книжке: хотя никто никогда не называл его юмористом (впрочем, К. И. Чуковский не раз заявлял, что «у Пантелеева талант юмориста»), однако роль юмора в его творчестве неоспоримо велика. Даже в самых серьезных и просто трагических его книгах — скажем, в ленинградских блокадных дневниках, изданных под названием «В осажденном городе», — улыбка довольно часто освещает лицо рассказчика, который в данном случае неотличим от самого писателя. А если взять только довоенное творчество писателя, то слово «юморист» по отношению к нему и вовсе не покажется странным.
Единственный, кто может возражать против его включения в эту книгу, — пожалуй, сам Л. Пантелеев. Это не парадокс: писатель с давних времен зарекомендовал себя противником детской юмористики. Он за юмор, обеими руками за юмор в детской книге. Он утверждает даже, что «книга без юмора может существовать и может называться книгой, но книгой для детей она быть не может». И вместе с тем он против того, что называется детской юмористикой.
Что ж, может быть, в довоенные годы, когда этот термин только возник, детская юмористика и впрямь являла собой нечто неполноценное. Но сегодня он имеет полное право на существование. Во-первых, детские юмористы действительно существуют (и мы своей книгой стремимся доказать это!). А кроме того, за это время стало ясно, что юмористика для детей вовсе не обязана строиться на одном юморе. Смех ради самого смеха, смех по принципу: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало, — это еще не детская юмористика! Даже в самой смешной книжке, хотя бы и детской, юмор должен быть лишь одним из главных средств художественного воздействия. Одним из главных, но отнюдь не единственным! Если у ребенка, прочитавшего книжку, не будет затронута в душе ни одна струна, кроме чувства юмора, — подобная книжка, конечно же, очень мало будет весить на весах искусства.
В чем сила юмора
В 1937 году журнал «Детская литература» проводил дискуссию о юморе в литературе для детей. Одним из выступавших в дискуссии был Л. Пантелеев. «… Смех — это великая сила, — писал он. — Это не только бич, кнут или средство борьбы с врагом — это помощник и друг искусства».
Глубоко убежденный в этом, Пантелеев на протяжении всего своего творчества не прибегает к сатирическому смеху. Любимое его средство — юмор. «В чем сила юмора? — рассуждает он. — Я думаю, прежде всего в том, что юмор предполагает в предмете или человеке, против которого он направлен, какую-то погрешность, какое-то несовершенство. Несовершенство же, как мы знаем, — извечное свойство человеческой природы. Юмор придает человеку человечность».
И естественно, что в творчестве писателя, одной из главных тем которого (если просто не главной темой!) является пробуждение человечности в человеке, юмор занимает постоянное и почетное место.
Истинный сын Шкиды
Он смешной, этот юмор. Порой даже очень. Но под шуткой, насмешкой, иронией Пантелеева всегда таятся любовь и уважение к человеку. Именно таятся: такой уж, видно, человек Пантелеев, что даже самую пылкую любовь, самое высокое уважение он просто не умеет выражать открыто — они всегда только угадываются, лежат на некоторой глубине. Возможно, тут сказывается природная застенчивость Пантелеева, которая заметна и в его художественных, почти всегда автобиографичных произведениях, да и по прямым его высказываниям. В воспоминаниях о М. Горьком, относящихся к 1928 году и опубликованных под названием «Рыжее пятно», Пантелеев, говоря о застенчивости самого Горького, в свою очередь признается: «В ту пору я тоже был застенчив, но это была совсем другая, совсем не горьковская и совсем уж не милая, а какая-то нелепая и даже болезненная застенчивость. Тому, кто знаком хоть немного с моими автобиографическими книжками, это может показаться странным, но я и в самом деле — и именно в эти, юношеские годы — был робок и застенчив, как маленькая девочка. Я стеснялся зайти в магазин, краснел, разговаривая с газетчиком или с трамвайной кондукторшей. В гостях я отказывался от чая, так как был уверен, что опрокину стакан, а в обществе, где присутствовал хотя бы один незнакомый мне человек, я никогда не мог произнести двух слов, более значительных и интересных, чем „да“ или „нет“».
С другой стороны, сказалась, наверно, и шкидская закваска, не позволявшая открыто выражать свою любовь, признательность, уважение к человеку. В повести «Зеленые береты» есть смешной и трогательный эпизод: заступившегося за пионера и жестоко за это избитого базарными мясниками Мамочку пришел приветствовать под окна Шкиды целый пионерский отряд, в котором барабанщиком оказывается тот самый, спасенный Мамочкой мальчишка. От Мамочки как героя этого момента все ждут какого-то ответного восторга, но он, потрясенный такой честью, не находит ничего лучшего, как крикнуть насмешливо барабанщику:
— Эй, ты, голоногий, бубен потеряешь!..
«После кое-кто уверял, что Мамочка дурак, — замечает по этому поводу рассказчик. — Нет, дураком он, пожалуй, не был. Просто он был настоящий шкидец, не умел нежничать и не нашел никакого другого способа выразить свои чувства».
Поступок Мамочки, конечно, смешон, но мне слышится в его насмешливом выкрике почти нестерпимая для подростка глубина потрясения, которая у другого, менее закаленного мальчишки, несомненно, кончилась бы слезами…
Эта же глубина душевной взволнованности, прикрываемая иронией, а то и нарочитой сухостью, слышна и в юморе Пантелеева. Пантелеев тоже настоящий шкидец и не умеет нежничать.
Пробуждение совести
Небольшая повесть «Часы» — зрелое произведение совсем еще юного писателя — характерна и для творчества Пантелеева в целом, и для его юмора. Здесь особенно хорошо видно, как меняется человек под влиянием пробуждающейся в нем доброты. Видно и то, как меняется характер юмора по мере нравственного выздоровления героя.
Когда «гражданин Кудеяр», у которого Петька Валет золотые часы украл, падает перед ним на колени и умоляет вернуть украденное, а Петька только смеется в ответ, от такого смеха читателю становится стыдно за героя.
Смех этот свидетельствует, точно бесстрастный медицинский термометр: болен, серьезно болен Петька Валет. Вконец замерзшая у него душа. Бесполезно обращаться к нему с человеческой просьбой, бесполезно взывать к его совести..
Но может, все-таки не совсем бесполезно? Смутился же Петька, когда заведующий приютом спросил у него: «Вор?»
«Покраснел Петька. Сам не знает почему. Чудной какой-то этот Федор Иванович.
— Вор, — отвечает».
Покраснел, но ответил честно. Не все, значит, потеряно для Петьки Валета. Может он стать честным человеком!
Но честным стать нелегко. Когда «гражданин Кудеяр» навещает Петьку в приюте и напоминает о часах, Петька выгоняет его и просит больше к нему не пускать: «Дядя мой. Из сумасшедшего дома».
Однако пробуждение Петькиной совести продолжается, и в третий раз, когда он встречает Кудеяра пьяного, а товарищи Петькины его «повалили и снегом лицо ему набивают», «вдруг Петьке пьяного жалко стало. Что с ним случилось, — только выскочил он из рядов и закричал:
— Ребята! — закричал. — Оставьте!
И все перестали смеяться. И снег бросили.
А Кудеяр Петьку узнал и заорал:
— Мошенник! Часы украл!
И Петька пошел, опустив голову, и все удивлялись, почему он больше песен не поет.
А Петьке стыдно было. Стыдно было, что у пьяного часы украл. Сам удивился: что за черт? Что такое случилось? Откуда такое — стыд?.. Непонятно!..»
Вот теперь уже ясно: Петька близок к выздоровлению. И случайно ли, что в этот примерно момент он ловит себя на том, что неохота ему бежать из приюта…
Ищу рукавицы, а обе за поясом
Хотя повествование в «Часах» ведется не от первого лица, этого как-то не замечаешь. Очень уж активно ведет себя рассказчик: охотно комментирует события, то и дело подтрунивает над Петькой… Чувствуется, что он хорошо знает и самого Петьку, и его старых и новых друзей. Рассказчик с удовольствием наблюдает, как исправляется Петька, как медленно, но верно выходит на правильную дорогу в жизни. Рассказчик понимает его и сочувствует ему с самого начала, и явная (или не слишком явная) улыбка его сопровождает почти все Петькины поступки. По мере исправления Петьки улыбка эта теряет свою иронию — становится просто добродушной. Вспоминаешь юмор гайдаровской «Голубой чашки» или «Чука и Гека».