р, как никто.
А Насреддин, пользуясь тем, что все увлеклись рассказом мудреца, улизнул, как он это часто делал, из дворца к своему другу, торговцу инжиром.
Уже весь город знал о победе ходжи. Поэтому первое, о чем спросили Насреддина, было:
— Расскажи, как ты выиграл спор у мудреца. Ходжа рассмеялся и сказал:
— Этот худой и тощий старец произвел на меня впечатление больного, голодного и жадного человека. А так как и я сам очень хотел есть, то, когда он нарисовал «руг, я его понял: это было блюдо жареной баранины. Я сперва разделил его по-братски — пополам. Он остался равнодушен. Хорошо, я поделил на четыре части, три взял себе за то, что он отказался от половины, а одну дал ему. Что ему было делать? Потом он показал мне жестом: «Вот, если бы нам изготовить плов, мы бы покушали». А я добавил: «Да посыпать бы его сверху перчиком, изюмом, корицей, фисташками и так далее». А на третье блюдо он был тоже согласен: показал, что у него в животе еще много места, много баранов влезет. Но я показал ему, что хочу еще больше его: от пустоты в желудке могу даже летать, как птица. А в доказательство того, что я птица, показал ему яйцо, которое не успел съесть, так как меня потащили на этот дурацкий спор, и я вынужден был спрятать яйцо в карман…
Некоторые придворные после этого дня стали подобострастно относиться к Насреддину. Один продажный поэт написал оду в честь Насреддина, где называл ходжу «величайшим мыслителем из великих», «отцом бедных» и т. д.
— Хорошо, — сказал Насреддин. — Сейчас у меня нет денег, зайди завтра. Я тебе дам столько денег, что тебе хватит на всю жизнь.
На следующее утро спозаранку придворный стихотворец уже стоял у покоев, в которых жил Насреддин.
— Каких денег ты ждешь? — спросил его ходжа.
— Которые вы мне вчера обещали, — сказал поэт.
— Ты вчера усладил слух мой одой, — ответил ходжа, — а я порадовал тебя хорошим обещанием. Таким образом, взамен твоих, хотя и приятных, но лживых слов, ты услышал от меня тоже лживые, хотя и приятные слова. Иди домой, мы с тобой в расчете.
Один из соседних правителей попросил однажды эмира прислать ему Насреддина на похороны своего любимого коня. Там должны были присутствовать самые знаменитые люди. Ходжа согласился, но по дороге выяснилось, что умер и сам правитель, который при падении с коня сильно ушибся.
Ходжа немедленно повернул назад, сказав:
— Мне теперь там нечего делать. Жеребец обладал великими достоинствами, и я был готов почтить его. Но какими достоинствами обладал его хозяин?
Чтобы не сбиться со счета дней, ходжа завел себе календарь из камней. В нем было двадцать восемь камешков. Каждое утро ходжа перекладывал по одному камешку в другой ящик. Когда надо было узнать точно число месяца, афанди пересчитывал камни. Чтобы поиздеваться над Насреддином, придворные насыпали в ящик целую пригоршню камешков. Эмир узнал об этом и спросил ходжу:
— Какое сегодня число? Насреддин пересчитал камни и сказал:
— Дело идет на лад. Аллах внял моим просьбам и, чтобы продлить наши жизни, увеличил число дней в месяце. Сегодня пятьдесят третье число.
Один из придворных, предшественник которого погиб оттого, что эмир заставил его съесть написанную на пергаменте жалобу, спросил ходжу, что ему делать, если эмир заставит его тоже есть жалобу, которую во что бы то ни стало надо подать пресветлому правителю?
— Напиши жалобу на лепешках, — посоветовал Насреддин. — Если тебя заставят ее съесть, то все будет в порядке.
Был такой случай, когда эмир приказал Насреддину отыскать для эмирской охоты гончую собаку.
— Но чтобы она была легка и быстра, как ветер, и стройна, как стрела.
На другой день Насреддин привел эмиру толстого пса-дворняжку.
— Это что такое? — гневно спросил эмир.
— Собака.
— Да, но я приказал найти гончую, а это какая-то свинья!
— Не беспокойся, о любимец аллаха, — сказал Насреддин. — Под твоим мудрым правлением этот пес через две недели станет легче пуха и будет строен, как скелет.
Эмир рассвирепел и приказал ходже не показываться ему на глаза. Насреддин с радостью согласился на это.
Ходжа, когда ему надоедало жить в дворцовых палатах, злил эмира. Повелитель гневался и отставлял на некоторое время ходжу от двора. Насреддин возвращался сам или тогда, когда надо было спасти от казни кого-нибудь из бедняков, или когда его друзьям нужны были деньги на уплату налогов. Если Насреддин обдумывал что-нибудь, то его не следовало беспокоить. В эти моменты он отвечал невпопад, чем и приводил друзей в недоумение. Так, например, случилось, когда ходжа получил весточку, что его далеким друзьям Икраму, Пулату и другим житья нет от толстого судьи и что длинноносый Абдурахман снова вернулся в город.
Насреддин решил поскорее уехать от эмира. Он думал о предстоящей беседе с повелителем, о том повороте, который должна принять беседа, чтобы кончиться так, как нужно. И как раз в это время с Насреддином решили посоветоваться о каком-то деле.
— Разве я неправ? — спросил рассказчик, изложив суть спора.
— Прав, прав, — механически ответил ходжа.
Через час-другой приятель рассказал это же дело Насреддину, но уже со своей точки зрения. И кончил тем же вопросом:
— Ну, ведь я же прав?
— Прав, прав, — отмахнулся Насреддин; в этот момент он уже придумал способ расправы с толстым судьей.
Когда сосед ушел, то продавец инжира растерянно спросил Насреддина:
— Не могут же быть правы в споре оба спорщика?
— Что? Что? — очнулся ходжа. — О чем ты спрашиваешь меня, друг?
— Час назад одному соседу ты сказал, что он прав. Сейчас то же самое сказал другому. А ведь они спорят меж собою! Разве может так быть? Это невозможно!
— Да, и ты тоже прав, — снова погружаясь в раздумье, пробормотал Насреддин.
…Когда ходжа пришел во дворец, то застал там большой переполох: только что поймали вора, который хотел украсть из эмирской конюшни самого лучшего коня.
Очевидно, вор был мастером своего дела: он так ловко проник в стойло, так тихо взнуздал коня, так неслышно выехал через ворота мимо спящей стражи, что потом все только диву дались. А попался вор случайно: он забыл заплатить у городских ворот налог за выезд. Стража его задержала и привела на эмирский суд.
— Ты казнишь меня, о пресветлый, — завопил вор, — а мои товарищи все равно выкрадут твоего коня, потому что мы знаем секрет бесшумной кражи лошадей!
«Хитер и смышлен», — подумал Насреддин, но вмешиваться не стал.
— Если ты мне раскроешь этот секрет, — сказал эмир, умирая от любопытства, — то я тебя не казню.
— Дайте мне этого коня и перстень с крупным брильянтом, — попросил вор, — ивы увидите сейчас очень интересное зрелище.
Коня оседлали, эмир снял со своего пальца кольцо. Вор надел кольцо, пошептал что-то, влез в седло.
«Ах, какой хитрец! — мысленно ахнул Насреддин. — Ай-яй-яй! Клянусь, я знаю, что он задумал»…
А вор сначала поездил задумчиво по двору, потом вдруг пришпорил коня, перескочил через ряд стражников! стоявших у ворот, и… только его и видели!
Эмир обезумел от гнева.
— Поймать! Отрубить голову! — заорал он так, что даже медные щиты стражников загудели.
Насреддин молчал. Он с утра пребывал в немилости у «пресветлого». Во время утреннего купания в бассейне эмир, находясь в хорошем настроении, спросил ходжу:
— Сколько, по-твоему, я стою?
— Десять монет, — ответил Насреддин, фыркая под струями фонтана.
— Что? — рассмеялся эмир. — Да ведь это цена моего пояса! — И он щелкнул пальцем по красивому поясу, который только что надел.
— Я как раз его и имел в виду! — спокойно отвечал Насреддин.
— Значит, — покраснел от гнева эмир, — я, по-твоему, и его не стою?!
Конечно, «повелителю правоверных» ничего не стоило посадить ходжу в яму, но эмир боялся, что заключение может отразиться на здоровье Насреддина и, следовательно, в конечном итоге, и на сроках его «пресветлой» жизни.
В виде наказания эмир приказал ходже составить список дураков, проживающих в столице.
«Пусть-ка потрудится, а потом я впишу его имя первым», — думал эмир.
После того, как стало ясно, что вору удалось бежать и стража, понурив, головы, возвращалась с погони, ходжа подошел к эмиру и сказал смиренно:
— Список дураков составлен, о великий из великих!
— И кто же первый дурак?
— Ты, о любимец аллаха! — поклонился Насреддин.
— Как ты смел? — возопил эмир, у которого еще не улегся гнев после дерзкой кражи.
— Кто же еще может сделать такую глупость, какую сделал ты сегодня? Дать пойманному вору перстень, коня и свободу! Так может поступить лишь выдающийся дурак!
— А если его все-таки поймают, этого вора? — спросил эмир.
— Тогда я вычеркну тебя и вставлю его, — снова поклонился афанди.
— Почему же именно вора?
— Потому что, имея на руках такие ценности, любой твой подданный сможет подкупить твоих стражников. И если он не сумеет сделать такого пустяка, то он заслужит звание первого дурака страны.
— Я его поймаю! — заявил эмир гордо.
Прошло несколько дней, но эмир не мог выполнить своего обещания. Придворные всё еще посмеивались — разумеется когда эмир их не мог слышать и видеть. Ремесленники же и горожане смеялись так громко, что их смех слышался даже в дворцовых покоях.
Эмир вызвал Насреддина и взмолился:
— Помоги, ходжа! Я выполню любую твою просьбу! Поймай вора!
— Хорошо, — сказал Насреддин. — Если он еще не уехал куда-нибудь в Персию или Аравию, то я его добуду. Но ты, о любимец аллаха, должен будешь отпустить меня из дворца на все четыре стороны.
— Да-да, я согласен, — нетерпеливо сказал эмир, — но принимайся немедленно за поимку…
…Вскоре по всем городам глашатаи и стражники объявляли угрозу Насреддина-ходжи:
«Укравший эмирского коня и перстень немедленно явится во дворец к ходже Насреддину. Иначе Насреддин поступит так же, как в подобном случае поступил его отец. И тогда пусть вор пеняет на себя».