И вор ночью разбудил Насреддина.
— О ходжа, — сказал он, — я не боюсь ничего: ни ленивых стражников эмира., ни гнева продажных мулл, ни зверств палача. Я боюсь только тебя — ты один можешь опозорить своими насмешками и меня и весь род мой. Я привел коня. Вот возьми перстень. Какую мне казнь придумает эмир?
— Об этом ты поговоришь с ним самим, — усмехнулся Насреддин. — Пока же ты в моих руках. И в полной безопасности. Вот если бы ты посмел позариться на скарб ремесленника или дехканина, на вещи, нажитые потом и кровью, то тебе лучше было бы попасть к палачу эмира, чем ко мне, потому что я бы придумал тебе страшную кару! Но так как ты украл у эмира — у самого главного вора страны, — так пусть он сам и ловит тебя и наказывает. Но воровство — всегда воровство. Поэтому оставь коня и кольцо, а сам убирайся…
— Да будет благословенно твое имя, ходжа! — упал на колени вор. — Я ведь занялся этими грязными делами из за нищей жизни. Жена болеет, дети едва ходят от голода. Я разорен налогами и эмирскими поборами… Но, клянусь аллахом и жизнью детей моих, я больше не украду и пушинки!
Насреддин был добрым человеком. Он отдал вору все деньги, которые у него были при себе. Но вор не уходил.
— Что еще тебя мучает? — спросил ходжа.
— Я хочу знать, что бы ты сделал, если бы я не явился, — спросил вор. — Что в таком случае сделал твой отец, да будет благословенно и его имя?
— Мой отец, — рассмеялся Насреддин, — поступил очень просто: он посоветовал богатому беку, у которого вор также украл коня…
— Что, что? — переминаясь от нетерпения с ноги на ногу, спросил вор. — Что он посоветовал?
— Купить нового коня и заказать новое кольцо, — сказал Насреддин. — Теперь уходи, дай мне спать. И не забудь своей клятвы — ни одной чужой пушинки!
…И случилось то, что случилось: утром эмир получил назад коня и перстень.
— А с вором я расправился сам! — сказал Насреддин. — Я его уничтожил! Его больше не существует! Одним вором в твоем царстве стало меньше. Теперь я могу, ехать, как мы договорились?
И эмир простился с ходжой. И придворные чуть не плакали от счастья.
Насреддин оседлал эмирского ишака, которого он обязан был научить чтению и многим другим наукам в ближайшие десять лет, поглубже засунул в рукав бумаги Абдуллы и затрусил к воротам.
Ворота распахнулись перед ним. Улицы столицы разбегались от ворот в разные стороны.
Эмирский ишак хотел было привычно шагнуть к богатому дому сборщика налогов, но ходжа круто повернул его в другую сторону.
— Мы поедем к бедной хижине! Хватит с нас дворцов!
В доме продавца инжира Насреддин взял своего верного старого ишака, а эмирского подарил другу.
— Бей его сильнее, если заупрямится! — советовал ходжа. — Он весь в своего бывшего хозяина: упрям и глуп.
Прощание длилось долго. Насреддину на дорогу надавали лепешек и фиников. Но больше всего было хороших пожеланий, Наконец ходжа выехал на улицу.
— Гляди-ка, какие мы с тобой сытые! — потрепал ишака по шее Насреддин. — Но что ж, у нас будет время похудеть — дорога длинная. Шагай веселее — нас ждут друзья! Лучше голодать в доме друга, чем объедаться в доме врага! Беги веселее!
История восьмая и последняя, повествующая о возвращении ходжи Насреддина от эмира, о подарке сборщика налогов, о волшебном зайце, о спасении чеканщика, а также объясняющая причины отъезда Насреддина и толстого судьи из города
“…и когда смех стих, то Насреддина нигде не могли найти. Только вдали на дороге клубилась пыль. Кто-то из молодых уже вскочил на коня, чтобы броситься в погоню, но старейший сказал:
— Ходжа сам знает, когда ему появляться, когда исчезать. Он один, а городов и сел много…”
Ходжа надеялся, что происшествие с баем Абдуллой послужит предостережением для друзей бая. Правда, — как сообщил встретившийся Насреддину караванщик, — мулла вел себя тихо, но толстый судья и сборщик налогов Улымас совсем озверели.
Городок, где жили Икрам, Пулат и другие друзья ходжи, мало чем отличался от большого кишлака. Половину населения составляли дехкане — владельцы клочков земли, небольших огородов, фруктовых садов.
Осень была сезоном налогов. Появлялось на базарах все больше торговцев. Сборщики налетали на дехканские поля, как саранча. Судья целые дни выносил приговоры неоплатным должникам…
Насреддин остановил своего ишака возле поля какого-то бедняка. Это был небольшой квадрат сухой, в трещинах земли. Пшеница была сложена в стог на краю дороги. Сам владелец участка — оборванный дехканин — сидел возле стога с видом приговоренного к казни.
«Есть от чего пригорюниться! — вздохнул ходжа и окинул взором пшеницу. — Этого урожая не хватит и на ползимы… Значит, опять голод, придется просить у кого-то в долг. Интересно, на какой арбе повезет домой свое зерно дехканин…»
И вот появилась арба с высокими, как гигантские мельничные жернова, колесами. На ней прибыл за своей долей урожая посланец бека. Шелк на его халате сверкал в лучах солнца. Ходжа не хотел встречаться с людьми любимца эмира и спрятался в какой-то яме. Оттуда было хорошо видно, как сопровождавшие посланца люди привычно поделили стог пшеницы на три равные части, затем погрузили свою треть на арбу и уехали.
Ходжа вылез из ямы в тот момент, когда к многострадальной пшенице подъехал на скакуне уездный чиновник. Согласно шариату[3], он получал от землевладельцев пятую часть оставшегося от посланцев бека урожая. В арбу, уже наполненную пшеницей, с трудом удалось запихать только что отобранную долю.
Потом появился мираб — водяной староста, человек весьма могущественный. Он держал в руках судьбы всех полей. От его прихоти зависело пустить или не пустить воду в арыки. Тому, на кого он был зол, воды попадало так мало, что земля на его участке становилась камнем.
Мираб тоже взял пятую долю.
Потом появился зякетчи — уездный сборщик налогов.
Примчался кишлачный староста, урвал свою долю и полетел на другие поля. Протрусил на ишаке мулла. За ним ехали две арбы. Плохим слугой аллаха считался тот, кто не выделил части урожая на мечеть! И после проезда муллы остатки стога значительно уменьшились.
Бедняк дехканин платил и платил. Он отдал полагающуюся часть мелкому чиновнику, который определял количество урожая до уплаты налога. Он отдал налог с трав. Он отдал налог с садов и виноградников. Он отдал налог с мелкого скота и овец. Он отдал и налог за продажу скота — два года назад как-то им была продана овца. И налог за предстоящий помол, и налог…
Насреддин взмок, стараясь покрепче запомнить тех, кто тащился мимо жалкого поля со своими бездонными мешками.
Всего дехканин на глазах потрясенного ходжи уплатил около двадцати налогов и поборов. Конечно, Насреддин знал о том, что крестьянин и ремесленник беззащитны в стране эмира, но когда ему пришлось своими глазами увидеть этот грабеж среди бела дня, вежливо именуемый «сбором налогов», он был потрясен.
Дехканин тем временем вскинул на плечо оставшуюся на его долю охапку пшеничных колосьев и зашагал домой.
«Даже если каждому члену семьи выдавать в день по одному зерну, — горестно подумал Насреддин, — и то больше месяца не протянешь… А ведь ему надо продержаться до будущего урожая!»
Ходжа вскочил на ишака, ударил его пятками, догнал шагающего дехканина. Вскоре ишак недовольно передернул ушами: на нем сидело уже двое всадников.
Дехканин сообщил, что кто-то распустил слух о гибели ходжи Насреддина. Некоторые утверждали, что эмир бросил его в темницу. Кое-кто поговаривал об отправке Насреддина на вечную каторгу в горные каменоломни.
Друзьям приходилось худо. Дехканин не знал точно, в чем дело, но слышал, что гроза собирается и над головой погонщика верблюдов Икрама, и над дехканином Пулатом, и над чеканщиком Садыком.
Насреддин остановил ишака у хижины бедняка Пулата. У Пулата во дворе сидели родственники. Лица их, оживившиеся при виде здорового и невредимого ходжи, вскоре снова стали печальны.
— Что случилось? — забеспокоился Насреддин. — Умер кто-нибудь из близких?
— Нет, — покачал чалмой длиннобородый старик. — У Пулата сегодня свадьба.
— Так надо радоваться! — вскричал ходжа. — Поздравлять надо! Подарки готовить надо! А вы чуть не плачете!
— Чего же нам радоваться? — грустно произнес один из родственников невесты. — В доме нет ни куска баранины, ни горсти риса. Сегодня утром сборщик податей забрал все, что было приготовлено для угощения… Как теперь Пулат будет смотреть в глаза приглашенным? Что скажут гости?
«Пока будут разбираться в дарственной Абдуллы и пока бумаги вступят в законную силу, пройдет несколько дней. Не отменять же свадьбу! Придется придумать что-нибудь сейчас же… — решил Насреддин. Он задумчиво пощелкал пальцем по бороде. — А что, если… Да!»
— Идем к сборщику податей! Поторопись, Пулат! А то мы не успеем к приходу гостей приготовить богатое угощение!
По дороге ходжа изложил свой хитрый план повеселевшему жениху.
…Сборщик податей Улымас — дюжий, разъевшийся детина — жил, как известно, на окраине города. В его большом дворе полным-полно было уток, гусей и другой птицы. Бараны и овцы стояли в специальном загоне. Из конюшни доносилось ржание чистокровного арабского жеребца, на котором Улымас обычно ездил собирать подати.
Несколько курдючных баранов, только что полученных Улымасом в уплату чьего-то долга, стояли в специальной клетушке. Завтра сборщик податей хотел их отправить в горы, к своему стаду, а вместо них сдать беку обыкновенных овец.
Улымас сидел на плоской крыше своего дома, в тени старого грушевого дерева, и пил холодную простоквашу. Он с удивлением увидел, как Пулат и какой-то незнакомый старик с повязкой на глазу почтительно отвешивают поклоны перед курдючными баранами.
— Пойди узнай, — приказал Улымас слуге, — что нужно этим оборванцам от моих баранов!