Гостей мош Илие встречал в каса маре — щедро украшенной и чисто прибранной горнице. Был мош худощав и быстр в движениях. Одеваться он любил во все белое — только поясом ярко-красным подпоясывался.
Пышные белые усы и густые седые брови казались чужими на его лукавом молодом лице.
Рассаживались гости по лавкам, заводили разговор о погоде, о видах на урожай. А уж потом переходили к делу.
Иногда подъезжали к хате моша Илие и кое-кто из богачей. Многим из них хотелось посоветоваться с Илие — ведь, говорят, у богатеев тоже случаются беды.
Но при виде богатого экипажа мош Илие вывешивал на двери веник. Это означало — дома никого нет. Приходилось незваным гостям возвращаться восвояси несолоно хлебавши.
Отсюда и поговорка пошла: «Богач пришел — веник нашел».
Зато для бедняков сердце моша Илие всегда было открыто.
Как-то раз пришел к нему чабан, в кожаных лаптях-постолах, с палкой-ерлыгой в руке.
— Кто тебя таким сделал? — удивился Илие. — Рубаха дырявая, свитка вся в клочьях, даже сквозь шапку волосы наружу торчат. Не человек — решето!
— Отец, — чуть не плача, молвил чабан, — мой хозяин, торгаш, в могилу меня гонит.
— У купца три руки, — сказал мош Илие, — одной дает, двумя берет.
— Купец — торгаш хитрый, — продолжал чабан. — Купил он тощую отару, кожа да кости. Подумал: дай откормлю ее, продам с выгодой. Нанял меня овец пасти. Теперь рассчитываться пора. Оказывается, я ему еще должен. С меня он вычел за солому, на которой я спал, за воду, что я пил, за то, что я на его лошади в степь ездил, за то, что возле его очага грелся несколько раз… Я_ сказал — нет, обман это. А хозяин так отвечает: «Зачем нам ссориться? Решим дело по-братски, по справедливости. Созовем друзей и все вместе разберемся — кто кому должен». Каждую субботу они собираются — приказчик, староста, десятский, сотский, писарь… Пьянствуют, в карты играют. На этот раз он сказал, чтобы и я приходил. Мою судьбу решать будут.
Не теряй зря времени, — покрутил ус мош Илие, — иди по дворам и выбирай самых тощих овец. Составь из них отару, И чтобы голов было столько же, сколько их у тебя в хозяйской отаре сейчас. Понял?
— Кажется, понял… А откормленных овец отдать тем, у кого я взял тощих? Так?
— И несколько грошей получишь с каждого хозяина — ведь не зря ты чабанил!
— И тощих сдать купцу?
— Конечно, вы будете в расчете. Он не платит тебе заработанного, а ты отдаешь ему то, что получил весной… Вы — квиты. А грош к грошу — рубль — карбован набежит. Свое ты получишь, в накладе не останешься… Только спеши с обменом: пока они там веселятся, ты должен успеть превратить толстых овец в худых. Иди и не благодари меня. Я помог тебе, ты поможешь еще кому-нибудь — вот и сочтемся.
И, как потом купец ни кричал, куда ни жаловался, никто ему помочь не смог. Все овцы были в наличии. А то, что они стали худыми да тощими, сам виноват: не! нужно было нанимать плохого чабана.
Вот какие мудрые советы давал мош Илие,
РАССКАЗ О ТОМ, КАК ЖИЛИ НА СВЕТЕ ЧУДАКИОН ЧОРБЭ И ДЕСЯТЬ ЕГО ДЕТЕЙ
— Кем бы ты хотел стать, Тындалэ: помещиком, купцом или генералом?
— Чудаком. Чудаки умеют улыбаться!
Жаркая июньская ночь спустилась на село — кончилось воскресенье.
Двор корчмы был до того завален пустыми винными бочками, что время от времени одна из них, не выдерживая напора других, выкатывалась на улицу, пугая бродячих собак.
Тут и там в мягкой уличной пыли спали гуляки. Легкий храп поднимался к небесам.
С другого конца села слышался топот, смех, музыка — там молодежь продолжала начавшийся еще днем жок.
Выкатившаяся со двора бочка наехала на одного из храпунов. Тело зашевелилось, перевернулось на другой бок. Приподнялась с земли серая от пыли усатая голова, уловила далекие звуки жока.
Танцуют… играют… пыль поднимают… — пробормотала голова. — Разве они понимают… разве это веселье… Вот мы с кумом… повеселились… мы… с кумом… — И голова бессильно упала на землю.
Широкоплечий корчмарь выгонял из корчмы засидевшихся гуляк. Он бережно ставил на порог подгулявшего, потом шлепал его по спине своей большой ладонью, и забулдыга вылетал на улицу. Блаженно улыбаясь и загребая непослушными ногами уличную пыль, он выписывал немыслимые вензеля, пока не спотыкался о кого-нибудь из спящих и не падал. Столпившиеся в корчме гуляки дружно хохотали, забывая о том, что их ждет та же участь.
Корчмарь выставлял за дверь очередного гостя — коротенького круглобедрого, похожего на фляжку, толстяка. Могучая ладонь уже была занесена для шлепка, когда корчмарь приметил у пьяницы торчащий из-под сползшей на глаза бараньей шапки толстый сизый нос. Такой нос был только у одного человека — у кума сельского старосты Профира, приехавшего в Бужор погостить.
— Прошу вас, бадя[6] Профир! — почтительно произнес корчмарь, поправляя на куме шапку. — Не споткнитесь, не дай бог!
Бадя Профир двигался, как канатоходец по веревке — растопырив руки и осторожно передвигая ноги. Время от времени он останавливался и долго стоял, глядя в небо и деловито перемигиваясь со звездами.
— Мэй, мэй, какое горе! Какое несчастье! Помогите, люди добрые!
Вылетавшие следом за Профиром из корчмы «люди добрые» останавливались, недоуменно моргали глазами, соображали — кто это говорит и чего от них хотят.
— Мэй, мэй, какое горе!
Косолапый парень, неуклюжий, как вставший на задние лапы медведь, метался по улице и тоненьким голоском причитал:
— Помогите, люди!
Профир узнал парня: это один из тех братьев-музыкантов, у которых сегодня он отобрал най и флуэр[7]. Что ему нужно?
— Мой брат Митикэ — лунатик. Мэй, какое горе! — переминаясь с ноги на ногу, голосил косолапый парень. — Как только восходит луна, он встает и бродит среди ночи с закрытыми глазами. Прошу вас, люди добрые, не испугайте его криком. Лекарь сказывал: разбудят — он умом помутится. Мэй, люди!
— А сам орешь больше всех! — сказал кум. — Где же твой лунатик?
— Тише, тише! — взмолился парень. — Вон он выхолит из дома старосты… Мэй, бедный Митикэ…
Хата старосты стояла по ту сторону широкой улицы, против корчмы. Возле хаты смутно виднелась какая-то белая фигура.
— Что этот лунатик делал у старосты? — удивился кум.
— Бадя Профир, ну разве лунатик знает, куда он идет и зачем? — пожал плечами парень. — Он уже по трем крышам прошел, через пять плетней перелез…
— А я вот его спрошу, зачем он по ночам колобродит! — грозно подбоченился Профир.
— Что вы, бадя! — громким шепотом, слышным почти на всю улицу, сказал корчмарь. — Худо может быть, если разбудишь. У меня кума была лунатиком. Мы ее разбудили — так она с тех пор говорит не переставая, даже во сне… Мочи нет, хоть уши затыкай. А была тихая, молчаливая…
Уже человек пятнадцать наблюдало за уверенными шагами лунатика, который шагнул было к корчме, но потом двинулся вдоль улицы — туда, откуда слышалась мелодия жока.
Когда он проходил мимо кума, тот увидел, что глаза лунатика закрыты, руки прижаты к груди.
— Это просто чудо, — сказал Профир. — Идет и не споткнется!
Он сделал движение, намереваясь остановить лунатика.
Бадя Профир, — взмолился брат и схватил кума за руку. — Дорогой! К нему нельзя прикасаться… Пусть себе идет.
Лунатик быстро удалился. Косолапый парень поспешил за ним, причитая и охая.
— Чем я хуже лу… лунатика? — спросил Профир. — Вот захочу и тоже по крыше пройду… Я… я…
Кум ударил себя в грудь кулаком, потерял равновесие, зашатался, затем еще раз ткнул себя в грудь, упал в пыль и тотчас же сладко захрапел.
Лунатик и косолапый парень, бесшумно ступая по густой дорожной пыли, быстро зашагали по улице.
— Ну, Митикэ, все в порядке? Ты нашел их? — спросил парень.
— Что ты орал как ошпаренный? — рассердился «лунатик». — Когда я вышел из дома старосты, меня никто не видел!
— Мы же договорились, — оправдывался косолапый, — я подам сигнал в случае опасности. И тут, как | назло, ты выходишь из дома, а этот пузатый — из корчмы…
— Ну и что же?
— А если бы тебя увидели?
— Я же затаился…
— Видел, видел. Но вдруг бы кто-нибудь… что тогда? Хорошо еще, я вспомнил наш старый трюк, — захихикал косолапый, — и объявил тебя лунатиком.
— Проклятое село! — плюнул Митикэ, вынимая из-за пазухи флуэр и най. — Чуть с ума не сошел от страха!
— Почему? — удивился парень. — Ведь все же в порядке…
— Да неужели же ты, Фэникэ, мамалыга несчастная, до сих пор ничего не можешь понять? — рассвирепел Митикэ. — «В порядке»! Вот размазня! Не будь они все так пьяны — нас бы арестовали! «Лунатик»! Да ведь ночь-то сегодня безлунная. Экая темень! Хоть глаз выколи!
Утром кум Профир пришел к старосте.
Профир заглянул в угол, куда он вчера положил отобранные у братьев-музыкантов най и флуэр. Инструментов не было.
— Лунатик… лунатик… Вор он, а не лунатик! — вскричал Профир.
— Э-э, не стоит разговора это дело, — садясь на лавку, пропыхтел упитанный староста. — Знаю я этих братьев Чорбэ — Митикэ и Фэникэ… Два чудака! Не стоило с ними и связываться!
— Они пришли в корчму и начали играть на своих дудках, — сказал Профир. — Я говорю: «У нас музыкантов хватает», А тот, который поменьше.,
— Митикэ.
— …отвечает: «Таких, как мы, нет. Все музыканты играют за плату, а мы — для собственного удовольствия» И знай дудит себе. Я говорю: «Перестань! Не нравится мне твоя песня. Она про разбойника Кодряна». А этот Митикэ даже прикрикнул на меня: «Вы нам денег не платили. Не хотите — не слушайте!» Тогда я отобрал у них най и флуэр, отнес их сюда, к тебе. Возвращаюсь, а эти голодранцы выпросили у корчмаря пустые бутылки и играют на них, как на цимбалах, палочками…