Печенка опустился в кресло, грустно взглянул в окно.
«Хоть бы этого Римшу ловили подольше! — . подумал пан. — Да и где же его поймать в лесу!.. Нет, он дядю еще высечет, как обещал! Господи, не допусти, чтоб я долго жил в бедности! Пусть разбойнику Римше будет в делах его удача!».
ГЛАВА ШЕСТАЯБЫЛ ПАН ДА ПРОПАЛ
Паны и черти — «одной шерсти.
Обоз пани Дубовской, на котором ехал Нестерко, спешил, чтобы успеть к началу ярмарки. Ехали как могли. Обогнали несколько небольших овечьих гуртов, десяток возов, запряженных волами, две колымаги с гусями, утками, курами.
Солнце стояло невысоко, когда приказчик решил заночевать возле маленькой речки, где уже расположилось несколько распряженных возов.
— Заворачивай! — распорядился приказчик. — Все равно впереди ни одного места хорошего для ночлега больше не будет!
Похрустывал, пожирая сушняк, невидимый при солнечном свете костер — казалось, будто сучья коробятся и чернеют сами по себе.
Мужики, лежавшие в тени телег, прервали разговор и с любопытством оглядывали прибывших.
Нестерко помог возчикам распрячь и стреножить лошадей. За излучиной реки начинались владения пана Кишковского, и большая беда ждала мужика, если бы его коняга сжевала хоть травиночку с панских угодий. Поэтому Нестерко сам проверил путы на ногах лошадей и только тогда уже подошел к костру.
— Доброго добра! — сказал он, опускаясь под телегу, в тень.
— Он из Дикулич, — кивнул головой приказчик пани Дубовской. — Сказочник.
— Из Дикулич? — Мужики переглянулись. Один из них, обросший сизой, как иглы ежа, бородкой, спросил:
— Значит, это от вашего Печенки пан Кишковский ехал, когда его лозой драли?
Тут-то и узнал Нестерко, что вчера Римша в лесу подстерег и высек Кишковского.
Рассказывали так: уже проезжая своими собственными угодьями, повстречал помещик богатого купца, который хотел купить лес. Кишковский смекнул, что на этой купле-продаже можно неплохо нажиться, и, слово за слово; слез с брички, сам повел покупателя по лесу. Кишковский лес хвалит, а купец пана все отводит да отводит в самую глухомань. Зашли в конце концов в такую чащу, где и днем вечер. Купец деревья в обхват меряет — то одно обнимет, то другое. Пан тоже не отстает: обхватил сосну. Тут вдруг купец снимает свой ремень, которым подпоясан был, и пану руки связывает. Так Кишковский и оказался пристегнутым к сосне. В рот пану купец панскую же шапку сунул — потому на дороге возле брички гайдуки стояли, барина поджидали.
— Это, пан, береза или лоза? — спросил купец и прут показал. — Я же продал тебе вола, а не козла!
Понял Кишковский, кто перед ним, да поздно. Бил будто бы Римша пана до тех пор, пока голоса гайдуков, которые барина искать пошли, не заслышал.
— Языком, что решетом — так и сеет, — сказал лежавший рядом с Нестерком приказчик пани Дубовской и перевернулся на другой бок. — Откуда ты, босяк, такого наслушался? Или сам в том лесу был с Римшей этим?
Мужик с ежовой бородкой спрятал под себя босые ноги и испуганно поглядел на товарищей. Все молчали, глядя на костер.
— Мельница мелет, мука будет, — многозначительно продолжал приказчик, — язык мелет, беда будет. Быдло он, Римша ваш, разбойник, богоотступник.
— Вы, пан приказчик, дюже храбрый! — восхищенно произнес Нестерко. — А может, Римша-то здесь, где-нибудь под бережком, сидит, наш разговор слушает, на ус мотает. Память у него хорошая: пана Кишковского обещал не забывать, вот и вспоминает.
Приказчик сел, круглыми от испуга глазами посмотрел на Нестерка. Видимо, ему и в голову не приходило, что он сам может оказаться в положении Кишковского.
— Про случай с одним паном приказчиком, — подмигнул Нестерко мужикам, — не слышали? Вроде как с Римшей дело было. Сколько грехов у того приказчика имелось — не ведаю. Но, видно, в достатке, раз мужики на крайность пошли. До поры ведь жбан воду носит. Так и случилось. Под вечер как-то останавливают в лесу трое молодцов приказчика. А тот смелый был, ничего не боялся. Кричит:
«Кто такие? Что нужно?»
Молодцы отвечают:
«Зовут нас Отойди, Убирайся, Пошел вон. А нужен нам ты, зверь».
Схватили его, высекли, а потом привязали к дереву и ушли до хаты. Ночь стоял приказчик, день. К вечеру идет лесник. Увидел, спрашивает:
«Кто это тебя привязал?»
Приказчик отвечает:
«Отойди, Убирайся. Пошел вон!»
А лесник тоже зверя этого хорошо знал — испугался, думал, тот его гонит, да скорее подальше, дай бог ноги…
— Дальше-то как было? — спросил босой мужик.
— Кто же его знает, — усмехнулся Нестерко. — Может, и добрее стал… Не сказывали.
— Сказывали, — пробормотал растерянный "приказчик, — петух свинье, свинья борову, а боров всему городу. А про добро, что паны вам делают, небось охоты нет сказывать.
— Можно и про добро, — охотно согласился Нестерко и с готовностью встретил подозрительный взгляд приказчика. Столько наивности было в серо-голубых глазах дикуличского мужичка, что приказчик подумал успокоенно:
«Ну, этот, как дитя несмышленое, мелет языком все, что в ухо влетело!»
Приказчик поднялся с земли и отошел к крайнему возу: мол, не хочу с вами, голью перекатной, рядом быть.
Мужики проводили подпанка веселыми взглядами. — Дед мой, — начал Нестерко, — одному ясновельможному пану жизнь спас, а когда и где — не упомню. Барин был добрый, деда землей наделил. «Все, говорит, что вырастишь на ней, — твое». Приказчик на бричке за дедом приехал, повез его надел смотреть. Остановили в поле бричку, вышли. Приказчик говорит: «Вот, борода, твоя земля, кланяйся в ножки ясновельможному пану». Дед говорит: «Приду на усадьбу — поклонюсь, однако где она, земля-то моя?» Приказчик туда-сюда, круть-верть — не может дедовой земли найти. Кругом — панская. «Как же, — удивляется приказчик, — тут вот и был твой надел, сам замерял. Не иначе, козни бесовские». Так они прокрутились чуть не до темени, а потом — делать нечего — сели в бричку и поехали. И только лошадь тронула, приказчик кричит: «Стой! Вот она, земля твоя! Под бричкой была!» Ну, привез приказчик деда на усадьбу, дед поклонился пану в ножки: «Паночек, земли этой мне ненадобно. Слишком ее много, я с ней один не управлюсь».
— Вот я и говорю, — сказал молчавший до сих пор крестьянин в новеньких лаптях, — паны так думают: мужику земля ни к чему, мужику и на панщине хорошо. Вот мужика бы еще от еды отучить, совсем бы полегчало.
— А как мужик пана от еды отучал, знаете? — спросил Нестерко. — Давно это было. Слыхал я от старых людей, а они врать не будут. Пан жил один, детей у него не было, пани свою голодом уморил — такой скаредный барин. И мужиков своих разорил вконец — голодают. Раз заходит он в одну хату. Мужик оборванный, закопченный. Хата курная, сажа кругом — ну черная баня!
Пан удивился:
«Тут и спите, тут и хлеб едите?»
«Спать спим, — отвечает мужик, — хлеба у нас нет».
«Как так?»
«Да так, не едим».
«Может, секрет какой знаете, — обрадовался пан, — чтобы не есть, не пить, а живому быть?»
«Знаем, — мужик-то отвечает. — И вас, барин, научим».
А пан жадный: каждый грош считает, ему хочется не есть, не пить — деньги копить. «Научите», — просит. Но сам не верит: где же такое видано? Приказал за мужиком смотреть, глаз с него не спускать: может, дескать, он все-таки и ест и пьет. Ну, мужик привык голодом сидеть — три дня хоть бы что, даже на панщину выходит.
Барин поверил. К себе мужика зовет, допытывается:
«Как же это ты живешь не евши? Так и богу душу отдать можно».
Мужик ему в ответ:
«Прикажите — научу. Хоть с завтрашнего дня начнем».
Вот на завтра утром мужик взял веревку, приходит в усадьбу, а пан уже ждет. Пошли они в лес. Там в овраге яма, с колокольню глубиной. Откуда та яма — никто не знал. Но кто туда проваливался, сам выбраться не мог.
«Посидите, ясновельможный пан, в этой яме три дня, — говорит мужик, — и вам никогда в жизни больше есть не захочется».
Пан радуется — скорей бы! Мужик его, конечно, спустил туда, а веревку с собой забрал.
На следующий день мужик приходит к яме, спрашивает:
«Как, пане, есть хочется?»
«Ох, хочется!».
«Первый день всегда так, сидите еще».
На второй день приходит:
«Как, пане, есть хочется?»
«Прямо умираю с голоду!» — кричит пан снизу.
«Второй день всегда так, сидите еще».
На третий день приходит:
«Как, пане, есть хочется?»
«Тащи назад, — кричит пан, — помираю!»
«Третий день всегда так, сидите еще».
На четвертый день мужик пришел;
«Как, пане, есть хочется?»
«Хочу», — еле слышно пан снизу отвечает,
«Еще денек, пане, и скоро совсем не захочется», — говорит мужик.
И верно — через день пан и слова вымолвить не может, только пальцами шевелит да очами ворочает.
Тогда мужик его вытащил, привез в имение. Там пан и помер через день. И что ему перед смертью ни подносили, ничего пан есть не хотел. Был пан да пропал. А мужик свое слово сдержал.
— Свое слово всегда держать нужно, — сказал босой крестьянин с ежовой щетиной на лице. — Раз сказал: буду за костром смотреть, так смотри.
Маленький мужичонка в большой, налезающей на глаза шапке, внимательно слушавший бывальщины, бросился к костру, подбросил ломаных сучьев, затем полез на воз, достал из мешка бульбу.
Солнце уже заходило, и далекие крыши имения пана Кишковского алели, словно охваченные пламенем. Приказчик пани Дубовской расстелил кожух, растянулся на нем, словно на перине, даже в сторону костра, возле которого сидели мужики, не посмотрел ни разу.
— Откуда у нас паны пошли, знаете? — спросил Нестерко.
— Змей Смок о девяти головах жил здесь, — сказал мужик в новеньких лаптях. — От него паны и начались.
— Не-е, — замотал головой босой мужик. — Жила в тридевятой земле, в тридесятом царстве баба Каргота. Однобокая, одноглазая, с одной ногой, с одной рукой. На плече — полголовы, на лице — полноздри. Дом у нее обнесен частоколом и на каждом колу — голова. Она вместе со своими дочками людей ела. Потом дочек-людоедок замуж повыдавала. Вот уж паны наши от тех людоедок и народились.