– А как вы познакомились? – спрашивает Стас.
За столом, помимо Веры и Беловых, еще три пары друзей семьи. Вик закусывает губу, стреляя глазами в угол скатерти, раздумывает, что ответить, но Вера его опережает:
– Он спас меня в парке от группы пьяных маньяков, отвез к себе домой. И повел себя как истинный джентльмен.
Белов давится вином и скрывает улыбку за салфеткой.
Глава 16Отчеты непотопляемого пирата. Запись 9
Жить на юге должны красивые люди – такие как Вера, например. Вон идет по пляжу босиком в легком коротком платье с открытой спиной, в котором была на ужине. Интересно, она в лифчике? Лямок-то на спине не видать. Загадка на миллион. Полагаю, сегодня за столом все думали только об этом. Ну, по крайней мере я – точно.
Как я и говорил выше, Сочи создан для красивых людей, а не для таких чучел, как я. Конец мая, а тут жара двадцать пять ночью, одежда слетает сама по себе, без усилий. Но только не с меня, разумеется. Джинсы с толстовкой сидят как влитые, крепко и навсегда.
Вера ходит по камешкам, туфли держит в руке, мочит ножки в еще прохладном море, ойкает, отбегает и снова подходит, мочит.
– Купаться хочется, – говорит она.
А мне хочется пошутить, что ей не впервой в ледяной воде, но я благоразумно сдерживаюсь. Хватит уже про Артёма, надоел.
– Если приехать через пару недель, можно будет поплавать, море как раз прогреется. В этом году весна на удивление жаркая.
Вера кивает, бегает на цыпочках по мокрым камням, как маленькая.
– Спасибо, что привез меня сюда, чувствую себя другим человеком! – произносит с восторгом.
– Периодически море необходимо всем людям, – улыбаюсь я, любуясь на нее.
Она садится на корточки, трогает воду, ссутулившись. Спина голая, каждый позвонок выделяется. Чтобы уничтожить прелесть момента, говорю:
– Почему ты не толстая?
Вера резко оборачивается, хмурится:
– В смысле?
– Ты же повар, все хорошие повара – толстые.
– Да ну тебя. Глупейший стереотип.
– Нет, ну правда. – Я подхожу ближе, но не слишком, чтобы не замочить обувь.
– Когда ты в последний раз купался? – Вера поднимается, смотрит в глаза.
Она такая серьезная, что избежать взгляда и разговора практически невозможно. Застала врасплох.
– Давно, – признаюсь почему-то тихо.
Освещение скудное, но она так близко, что, вероятно, может читать по губам.
– Никогда ни перед кем не раздеваешься? – спрашивает так, будто это не одна из самых больших проблем в моей жизни.
Будто мы опять обсуждаем ее потрясающие салаты и бутерброды с руколой, которой сегодня я съел столько, что впору почувствовать себя травоядным животным. Вера как будто не стесняется говорить со мной на эту тему, не чувствует вину за то, что я урод, а она – нет. Обычно все, кто знает о моих шрамах, ведут себя именно так. И я великодушно прощаю им то, что они красивы. Больше этой темы мы не касаемся никогда.
А Вера хочет услышать ответ. Да что с ней не так-то? Веди себя, как и все, Вера. Ты не понимаешь, что ставишь меня в неловкое положение? Где твоя гребаная тактичность?
Отрицательно качаю головой.
– Тебя можно понять, – грустно говорит она, бросает беглый взгляд на мой живот и отворачивается к морю.
В этот момент внутри что-то обрывается. Зачем я позвал ее сюда и веду себя так, словно она ничего не видела? На что надеюсь? Вера знает, прекрасно помнит, какой я на самом деле. Смотрит на меня и видит урода, от которого тошнит. Которого хочется обнять и плакать, но никак не подпускать к своему телу. Кретин. Прикрываю глаза, чувствуя, как земля уходит из-под ног. На одну лишь секунду позволяю чувствам взять верх, затем беру себя в руки. Это я делать умею, часто тренируюсь. Профи.
Вера смотрит вдаль, я – на ее профиль. Я знаю, что ее левая грудь чуть больше правой, и эта асимметрия сводит с ума. Еще я знаю, что, если вести языком по ее соску снизу вверх, она перестает дышать, замирает, а пальцы так напрягаются, что становятся скрюченными, как веточки у дерева. Если бы я был нормальным мужиком, она бы, вероятно, сжимала, царапала мои лопатки, делясь эмоциями. Но это невозможно, потому что лопатки были обожжены огнем и теперь покрыты уродливыми шрамами. И каждое к ним прикосновение балансирует на грани между Фоновой и Прорывной. Вы помните о моих подружках? Не стоит и мне забывать, что они никогда не уступят меня другой женщине.
– Знаешь, – говорит Вера бархатным, мелодичным голосом, – когда смотришь на море, слушаешь, как оно шумит, чувствуешь, как лижет пальцы, а на языке одновременно будто соль и свежесть от влажного воздуха, хочется пообещать, что обязательно вернешься к нему. Давай, что бы ни случилось, пообещаем, что вернемся сюда еще раз, в сезон, и искупаемся. Ночью. Голыми. И никто не увидит твои шрамы и мою задницу. Поверь, я стесняюсь ходить перед другими без одежды не меньше, чем ты – показывать свои шрамы.
Сердце колотится, как сумасшедшее. Кожа горит, но не как во время приступа.
– Почему? – спрашиваю. – Ты красивая.
Вера поворачивается и смотрит на меня.
– А, по-твоему, все красивое нужно выставлять напоказ?
Я смотрю на нее в упор, руки зачем-то сами находят ее ладони и стискивают их.
– Нет, я так не думаю.
– Почему сейчас не модно раздеваться только перед одним мужчиной? И, если есть что показать, нужно обязательно показать? Вы, типа творческие люди, растлеваете молодежь.
– Ой, да ладно, – усмехаюсь. – В вашей природе хвастаться и демонстрировать красоту. Я всего лишь отражаю ее.
– Вообще-то я была полненькой в школе, а потом на одной из девчачьих посиделок узнала, что единственная среди подружек в десятом классе нецелованная, хотя многие уже вовсю спали с мальчиками. Посмотрела на себя в зеркало и поняла почему. – Вера комично надувает щеки. – Села на диету, которая через полгода привела к анорексии, и я успешно похудела до тридцати восьми килограммов.
– Да ладно.
– И только ближе к концу колледжа нашла идеальный баланс между соотношением жира, мышц и костей. Меня спасли спортзал и правильное питание.
– Серьезно? Ты блевала после каждого обеда? – расплываюсь я в улыбке, но Вера смотрит строго, и веселиться вмиг перестает хотеться.
– Только об этом практически никто не знает. В Москве так ты первый, кому я решилась признаться. Я подумала, тебе будет легче, если я сравняю счет по страшным секретам. Один – один, Белов?
– Требую фотографий. Не верю.
– Я покажу тебе.
Наши пальцы переплетаются, лица так близко, что я чувствую ее дыхание. Вера жмется ко мне, как будто ее не отталкивают шрамы, а я понимаю, что еще немного, и упрусь кое-чем ниже пояса ей в живот. Интересно, как она это воспримет? Лишь бы не забыла про правила, не коснулась меня. Пляж бесконечный, пустынный, прятаться негде. Придется нырять прямо в море.
– Вик, я замерзла, – говорит Вера.
Я одалживаю ей свою толстовку, и мы идем в сторону машины отца, держась за руки. Может, и не зря София выпихнула нас подышать морским воздухом на ночь глядя.
– А ты когда-нибудь кому-нибудь показывал шрамы? Кроме врачей и мамы? – спрашивает Вера уже в машине, все еще кутаясь в мою одежду.
Я включаю печку.
– Показывал, – говорю, выруливая на дорогу в сторону дома. Ищу в плеере что-нибудь мелодичное из «Нежити», хорошо, что захватил флешку с собой.
– И как все прошло?
– Это был первый и последний раз, – усмехаюсь я и подмигиваю Вере. Останавливаюсь на Knife Called Lust.
Мы возвращаемся домой почти в четыре – все спят. А вот мне совсем не хочется. Я даже подумываю, что было бы неплохо продолжить наш флирт в постели, и кто знает, во что он выльется. Но в соседней комнате девочки, а спят они чутко – я знаю. Поэтому решаю, что не стоит. Впрочем, мне и так есть чем заняться перед сном: нужно хорошенько обдумать наш с Верой разговор.
Примерно через полчаса нахожу ее теплую ладонь под одеялом, слегка сжимаю, поглаживая нежные пальчики. Они такие чистые, белые и тонкие по сравнению с моими изрисованными, огрубевшими от десяток шлифовок и «Трудермы». Понимаю, что действую неосмотрительно, но мне так нравится говорить с этой девушкой, касаться ее, спать рядом, что не могу остановиться.
Неожиданно, по моим расчетам, крепко спящая Вера сжимает мою ладонь в ответ. Попался. Она проводит большим пальцем по тыльной стороне, поглаживает. Осторожно так, ненавязчиво. Далее ничего не происходит, но и не нужно. Мы оба притворяемся, что крепко спим. Я отдаю себе отчет, что Вера первой не сделает и шага в мою сторону, но поощряет каждое мое движение в ее направлении. Так и засыпаю, держа ее за руку, переплетаю свои пальцы с ее и улыбаюсь.
Утром Вера стоит за спиной в проеме ванной комнаты и с интересом наблюдает, как я чищу зубы.
Ее модная прическа погибла из-за влажности, превратившись в копну пышных волос сразу же, как мы сошли с трапа самолета. Я поглядываю на Веру через зеркало, думая о том, что такой она мне больше нравится. Такой она когда-то пришла в мою квартиру за помощью и такой она была моей. Не Артёминой. Хотя все это глупо, конечно. За два года Кустов, должно быть, видел ее любой, во всевозможных ракурсах и состояниях. Вера, в футболке на голое тело и обтягивающих джинсах, смотрит на меня, хитро улыбается уголками губ.
– Что? – спрашиваю я, машинально ища взглядом очертания ее груди. И теперь, после вчерашней прогулки, при мысли о Вериной груди я почему-то представляю не удары брата по моему лицу, а свои – по его.
– У вас с отцом хорошие отношения, Стас мне очень понравился. Странно, что твоя мама никогда не упоминала о нем даже мельком.
– Потому что при разводе они разругались в пух и прах и с тех пор ни разу не разговаривали, кроме как обо мне и в случае крайней необходимости.
– Почему? Если не секрет. Они оба хорошие, добрые люди, неужели так и не смогли прийти к пониманию за столько лет?