– Конечно, по-настоящему. Я берегла тебя, как могла, но вот видишь, не уберегла в итоге. Во мне нет того, что тебе требуется от женщины. Я тебя не удержала. Но ты найдешь ту, которая сможет. Обязательно.
– Ты же минус? – вдруг спохватывается Кустов.
– Вот сегодня как раз скажут точно. Но вроде бы пронесло.
– Слава Богу! Лучше мне сдохнуть в муках, чем знать, что ты из-за меня… Я не хотел, ты ведь это понимаешь? Я бы ни за что не подверг тебя такой опасности, если бы знал. Я не мог даже подумать… Я столько всего переосмыслил за последнее время. Чем еще заниматься в четырех стенах круглосуточно?
– Тёма, я на тебя не злюсь, честно. Давно все простила. Давай отпустим обиды и попробуем жить дальше, будто этого гадкого прошлого между нами не было. Впереди длинная жизнь, и я уверена, что смогу забыть и относиться к тебе хорошо. Но ты должен взять себя в руки. Это не дело – крушить мебель, замыкаться в себе, отказываться от лечения.
– Вот скажи с точки зрения женщины: ты бы смогла принять меня с плюсом?
– Артём, этот разговор ни о чем. При чем тут я вообще? У нас ничего не вышло, мы слишком разные. И мне пора. Правда, очень тороплюсь.
– Послушай, Верик, у тебя же с ним ничего не было. Знаю, что не было. Он не может. Ну, совсем не может. Так, за ручки держитесь, да?
Я, без шуток, собираюсь уже зайти в комнату и забрать Веру, пока этот разговор не перешел на новый уровень, ненужный мне, но в этот момент замираю, чувствуя, как стыд ударяет запрещенным приемом прямо по яйцам. Кустов, мать твою, откуда ты знаешь?!
Теряюсь на мгновение, потому что обескуражен. Слушаю против воли продолжение:
– Еще два слова, пожалуйста, и пойдешь… Это важно. Белов хороший парень, правда, очень хороший, но с ним всегда только проблемы. Верик, он все это понимает, как и я, как и ты. И никогда не заставит тебя барахтаться в его кошмарах. В этом плане он молодец, здраво осознает свои возможности и не лезет туда, где не справится. А со взрослой жизнью ему не справиться. Все, окружающее его, – временное, ненадежное, как и он сам. Ему вполне хватит «спасибо» за то, что помог тебе…
Дальше шепот с какими-то клятвами.
Значит, мне хватит «спасибо»? Почему Вера не говорит, что между нами все очень даже по-настоящему? Почему я этого не слышу сейчас?
Потому что она здорова. И в дураках, согласных на перчатки, больше не нуждается. Не зря же мама ей вчера час втирала по телефону про плюсы жизни с «плюсом». Не поверите, мама действительно нашла их…
Наверное, в этом и есть главная между мной и Артёмом разница: он бы на моем месте уже давно зашел в комнату и обозначил себя и свои желания. А у меня горит пиратский флаг на груди и, кажется, просыпается Фоновая.
Мне просто стыдно за самого себя, что я вообще существую и на что-то надеюсь. Еще и на работе завал, счет в банке опасно тает, об операции и речи быть не может. Да и какая разница? Можно подумать, она бы что-то изменила.
Выхожу из квартиры, спускаюсь на этаж ниже, прислоняюсь спиной к стене и приседаю на корточки, сжимая голову ладонями.
Давай разревись еще. Обидели.
По моим расчетам, Вера должна влепить Кустову пощечину и через минуту спуститься вниз, ко мне. Я ведь, по идее, все еще жду в машине. Уже двадцать две минуты, между прочим. Она ведь понимает, что я смотрю на часы и как могу истолковать ее задержку.
Но Вера не выходит. Мать ее, не выходит из этой гребаной квартиры!
Вы считаете, надо было остаться и дослушать, насладиться каждым ее словом? Или все-таки хватит с меня уже?
Что, если ее ответ ему положительный? Я закрываю лицо руками, тру и, кажется, начинаю задыхаться. Она ведь выбрала Кустова когда-то, трахалась с ним. А со мной что? За руку держалась? Позволяла себя погладить, закрывая глаза на то, что как подросток кончаю себе в штаны от вида ее сисек?
Господи Боже мой. Я так ей открылся, доверился. А теперь осознаю, насколько жалок, и Вера об этом знает. А еще Артём знает, высмеивает.
Она не выходит. Бл*дь, почему она не выходит?
Женщины же прощают измены, моя мать вечно прощает. А на мой вопрос почему, однажды сказала, что дядя Коля того стоит. Артём тоже стоит?
Я ничего не понимаю в женщинах и их потребностях. Кожа болит, Фоновая усиливается. Достаю обезболивающее из кошелька, глотаю без воды, давлюсь, таблетка застревает в горле.
Давай разревись, что у Веры нет ВИЧ и она вернулась к нормальному мужику, который даже после всего сделанного лучше тебя.
Давай же, ну. Ревел ведь, когда Настя тебя бросила, как девка слезы лил. Потому и бросила, что чмошник ты.
И папу моего мама бросила. Беловы все кретины, которых бросают. Наивные идиоты.
Тридцать семь минут там с ним наедине – какого дьявола тебе еще непонятно?
Кожа горит уже ощутимо. Я глотаю вторую таблетку в надежде, что она протолкнет первую в желудок. Теперь они обе застряли в районе кадыка.
Спотыкаясь, сбегаю вниз, к машине, пью воду и утыкаюсь лицом в руль. Нельзя, чтобы события спровоцировали откат назад. История как бы повторяется. Настя тоже ушла, сука, девственница, мать ее, невинность свято хранящая для одного-единственного.
Кустов говорил, кончала с ним, как пьяная шлюха, потом по друзьям пошла в поисках продолжения банкета. Полдвора ее отымели, мечту мою сокровенную. Со всеми потом шла, давала, кто позовет и хату организует. А если нет – то и в подъезде раком. А что, тепло же, лето. Прославилась.
Ох, как я был зол! В бешенстве просто. Ненавидел ее за собственные обманутые ожидания. Сейчас-то понимаю, что наделил ее качествами, которых не было, сам себя обманул, накрутил, а тогда-то иначе думалось. Считал именно Настю во всем виноватой.
И решил отомстить.
Обидеть так же сильно, как она меня. Растоптать, унизить, дать почувствовать себя использованной вещью. Мне обязательно нужно было превратить ее в вещь, вытереть ноги и идти дальше. Поставить точку.
Разработал план. Начал подкатывать снова, цветочки-конфетки, словечки нежные. Блевать хотелось, а в лицо улыбался, заманивал. К тому времени ей не воспользовался только ленивый, и до Насти, наконец, стало доходить, в кого она превратилась и что высмеивают ее уже все знакомые, слава идет на десяток шагов впереди. Не уважают ее, лишь презирают. Готовностью всегда раздвинуть ноги симпатию и почет не заработаешь. А в сентябре же в школу!
Она попыталась отказывать, снова строить из себя недотрогу, да не тут-то было. Фотки ее голые из рук в руки гуляли, байки летали не только среди ровесников, но и их родителей. Подружки бывшие даже не здоровались, боясь себя скомпрометировать, мерзко. Да и парни сторонились, только те продолжали симпатизировать, кому уж совсем по фигу было с кем. А еще в Насте нехороший букет уже цвел вовсю, но я об этом не знал.
Наговорил ей, что люблю-не могу, готов простить и принять. Замуж позвал снова. Сначала она не верила, потом купилась. Обрадовалась! Планы давай строить, как уедет со мной в другой город, где мое летное, и начнет жизнь заново.
У нее дома все случилось. Вы когда-нибудь трахались, чувствуя, что мутит, тошнота к горлу подкатывает, вот-вот, пара движений – и блеванете? Так я себя чувствовал на Насте, позывы сдерживал, поражаясь, как такая красавица могла оказаться такой подлой дрянью. Но мне надо было это сделать, превозмогая брезгливость.
Грубо все было, быстро. Презерватив ей на живот бросил, сказал пару ласковых… короче, обозвал, посмеялся и ушел. Слышал, как она рыдала вслед, торжествовал, идиот, что отомстил. Не знал тогда еще, что папа ее – контуженный спецназовец, проведший в плену несколько лет. Чудом спасшийся, с сожженной половиной тела и тщетно старающийся приспособиться к жизни на гражданке.
А как проблемы по-женски у нее обнаружились, сука давай врать отцу, что изнасиловали. А на вопрос «кто?» назвала имя последнего кретина, который с ней трахался и который обидел больше всех.
Ну все, Вера уже час там. Хватит, бежать надо. Ничему тебя жизнь не учит, Белов. Встретились, видать, два голубка после долгой разлуки, соскучились. Ненавижу.
Я хватаю сумку с Вериными вещами, – мы же в Сочи собирались, вы помните? – поднимаюсь на этаж, кидаю ее перед входной дверью, и снова бегом в машину. Надежда была, что разминулись и Вера ждет у «Кашкая». Но ничего подобного. Никто меня не ждет. И ждать не будет.
Руки слегка дрожат, но надо переключиться. Вся моя ненависть к Насте как будто перешла на Веру. Нельзя так, не стану их сравнивать, откаты мне не нужны. Я так долго сражался с триггерами, что легко не сдамся. Больно, но терпимо. Кто сравнивает сердечную боль с физической не в пользу последней – просто никогда не горел заживо. Я горел и знаю цену многому. Переживу.
Надо бороться, возьми себя, блин, в руки!
Отвлечься. Скорее отвлечься. Смотрю в телефон – пять новых сообщений от Арины, общим содержанием, не попутал ли я время. Королевна негодует, что опаздываю на фотосессию. Последнее: «Белов, не беси меня!»
Прищуриваюсь.
Ну, держись у меня, сестренка. Придушу тебя за то, что сдала меня Кустову. Какого черта он знает, что у меня проблемы касательно физической близости с женщинами? От стыда аж щеки горят, хотя мне это не свойственно. У нас Вера по части покраснеть в любой момент при любых обстоятельствах. Но пока хватит о Вере.
Я говорил Артёму, когда тот осторожно спрашивал, что кожа неприятная на вид и на ощупь, поэтому только в темноте и без раздевания. Раньше мы часто говорили по душам, он кучу времени со мной проводил, пока я отсиживался дома, прячась от триггеров.
Но я бы никогда не признался ему в этом бессилии, это слишком личное. И позорное.
Трындец тебе, Арина. Последние минуты живешь.
Жму на газ, машина с визгом срывается с парковки.
Я перетерплю и это. Не первое кораблекрушение в моей жизни и не последнее. Справлюсь. Пирата задеть сложно, сердце давно спрятано за флагом, а душа – горстка пепла.
Вытираю ладонями щеки. Пожалуйста, не спрашивайте зачем. Пожалуйста, не добивайте догадками.