В этот самый момент в нем проснулся генетический страх потомственного рыбака перед акулами-людоедами. Джону Эйросу даже показалось, что кожа негра стала немного белее.
– Расскажите о себе. Кто вы?
– Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал.
Митхун Мунк, раздраженно махнув рукой, перебил:
– В МИ-6 у нас имеются свои люди. Человека под таким именем там никто не знает.
Джон Эйрос усмехнулся:
– Как это понимать? Психологическая атака? Но у меня крепкие нервы, или вы хотите сказать, что знаете всех агентов разведки?
– Ха-ха-ха! В остроумии вам, конечно же, не откажешь, но это только подчеркивает, что вы достойный противник. Хотя мы и живем в Африке, но уверяю вас, мы не такие дикие, как может показаться на первый взгляд. У нас имеются деньги и связи, а уж они позволяют открывать многие двери.
– Повторяю, я секретный агент, а такого могут знать всего лишь два человека в управлении. Или вы хотите сказать, что вам удалось подкупить самого директора, который тоже в курсе? – сощурился Джон.
– Ход хороший, но как тогда мне расценить ваше любопытство? Почему вы интересовались именно этой местностью, почему вам важно знать, где находится штаб береговой охраны? Что вы на это скажете?
Джон молчал.
– Ну, хорошо... Мы оставим вас здесь немного подумать. Надеюсь, что когда мы вернемся, то у вас будут готовы ответы на наши вопросы.
Развернувшись, Мунк пошел к двери. Его белая рубашка пропотела, и на спине между лопатками отчетливо выделялось влажное пятно.
Самый подходящий момент для нападения: достаточно всего лишь одного удара в основание черепа, и на свете одним неприятным человеком станет меньше. Охранник неуклюж и в тесном помещении будет лишен преимущества в весе. Так что на разбирательство с ним уйдет не более тридцати секунд. А уж завладеть машиной не составит большого труда.
Вот только что потом делать с добытой свободой?
Ехать будет некуда. Самое большее, на что он может рассчитывать, так это добраться до Могадишо, где его немедленно арестуют, как шпиона и убийцу, а разгневанные родственники погибших будут добиваться для него смертной казни. И что самое скверное, помощи не дождаться. Ведь никто даже не знает, в какую глухомань он попал.
Охранник отстранился от косяка, продолжая внимательно наблюдать за Джоном, словно ожидал, что пленник предпримет отчаянную попытку пробиться на волю. А когда Мунк вышел, он скривил губы в приветственной улыбке и вышел следом.
Дверь тяжело ахнула, а потом снаружи вжикнул засов.
Джон внимательно осмотрел камеру и только сейчас заметил, что на стенах видны какие-то неразборчивые надписи. Выходит, что в этой тюрьме до него были и другие узники. Хибара на окраине поселка – банальная тюрьма, возможно даже, место последнего пристанища, и теперь понятен проявленный к нему интерес со стороны местного населения: еще один пленник, вот радость-то! Развлечений в африканской глуши немного, а тут, глядишь, еще и голову ему отрубят. Хоть какое-то развлечение.
Некоторые надписи находились чуть ли не под самым потолком. Очевидно, в камере была лавка, с которой можно было дотянуться до верха. Вот только зачем им писать так высоко? И тут Джона осенила неприятная догадка: очевидно, внизу было такое огромное количество надписей, затертых впоследствии глиной, что каждая последующая просто терялась. И чтобы как-то выделиться среди прочих посланий, следовало взобраться на самый верх.
Из этого следует вывод: импровизированная тюрьма существует уже не один месяц, а может быть, даже и год, и повидала на своем веку целую толпу узников. Вот только непонятно, что же стало с ними впоследствии.
И живы ли они еще?
Джон Эйрос внимательно принялся вглядываться в написанное, пытаясь рассмотреть даты. Лишь в одном месте он увидел нечто похожее на календарь: судя по зачеркнутым дням, узник прожил здесь двадцать один день. А что с ним стало потом? Его отпустили? Заплатили за него выкуп? Или скормили акулам?
Вариантов не так уж и много, из них девяносто процентов не самые благоприятные.
Вместе с одиночеством пришло осознание своего удручающего положения. На мозги давила жара, исходившая от стен, и неопределенность: совершенно непонятно, когда к нему зайдут в следующий раз. Или это произойдет, когда он превратится в мумию?
Единственные существа, которые чувствовали себя в камере по-настоящему комфортно, были ящерицы, шмыгающие по стенам. Рептилии совершенно не боялись пленника, порой они взбирались к потолку и с каким-то тревожным любопытством посматривали в его сторону, словно приглашали поиграть с ними в прятки.
Незаметно накатили сумерки, сделав воздух немного плотнее. Очень хотелось пить. Несколько раз к двери подкрадывались мальчишки и что-то негромко лопотали, наблюдая за пленником. Джон пытался говорить с ними по-английски, но в ответ они просовывали длинные узкие прутья и пытались уколоть его заточенным концом. Судя по наглости, с которой они действовали, подобная возможность им представлялась не однажды. Порой дверь сотрясалась от ударов: очевидно, ребятня устроила из нее футбольные ворота.
Вместо пола – слежавшаяся солома, сухие камыши и грязная втертая в землю циновка, видно, помнившая изрядное количество пленников.
Выбрав место почище, Джон сел и закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться. Думай, анализируй, просчитывай, где именно ты мог проколоться.
Документы? Пожалуй, этот вариант следовало отбросить: выполненные на самом высоком уровне, они вряд ли могут вызвать настороженность. Другое дело, что сомалийцы могли отследить его связи в Европе, когда он без особых дел болтался по Лондону. Именно в это время, слегка нарушив инструкции, он заглянул в пару квартир, которые следовало бы обходить окружным путем. Не исключено, что люди, которые за ним следили, могли пробить жильцов и установить его подлинное лицо.
Возможно, сомалийцев насторожили звонки, которые он сделал в последние сутки. Наивно считать их дикарями, напрочь оторванными от цивилизации, если они научились захватывать современные суда, то что им мешает освоить шпионскую аппаратуру?
На повестке дня задача номер один: как-то выбраться из того дерьма, в которое угодил, а то и в самом деле можно пойти на корм крокодилам. Надо полагать, что поглазеть на это презабавное зрелище сбегутся все жители поселка.
Скоро наступила ночь. Пришла она не так, как в Европе, когда сгустившаяся темнота понемногу зажигает звезды и одновременно прячет очертания домов, делая их бестелесными. Просто навалился мрак, словно на континент кто-то огромный набросил непрозрачное и невыносимо теплое одеяло. Неожиданно он услышал крадущиеся шаги: кто-то подошел к двери. Джон Эйрос замер, прислушиваясь: в эту самую минуту его пытались рассмотреть через щель. А потом через небольшое отверстие в проеме крыши к его ногам упала пластиковая бутыль с водой. Подняв ее, он пальцами ощутил прохладу. Неужели в этом враждебном мире есть человек, который за него переживает? Отвернув крышку, он выпил ровно половину бутылки, опасаясь пролить хотя бы каплю. Затем аккуратно завернул крышку. И вот тогда пришло решение, подложив под голову клок соломы, Джон Эйрос уснул.
Часть IIIОДНОКАШНИК
Глава 24ИНТЕРЕСНЫЕ СООБРАЖЕНИЯ8 СЕНТЯБРЯ
Хозяин кабинета вице-адмирал Головин передал небольшую фотографию сидевшему рядом офицеру и сказал:
– Посмотрите внимательно на этого человека, может, кто-нибудь из вас его помнит?
Все четверо присутствовавших здесь были выпускниками Каспийского высшего военно-морского училища. Разница в звании их не отдалила, скорее, наоборот, служба и прожитые годы заставили их держаться еще теснее. Каждый из них был глубоко убежден, что образование в Каспийском военно-морском училище было самым лучшим в Советском Союзе, и далеко не случайно, что командующие флотами были выпускники именно этого училища. Так что, как ни крути, каста! А потому очень важно чувствовать плечо однокашника.
Первым фотографию взял капитан первого ранга Михаил Викторович Степанов. Вопреки заведенному правилу ближе всех к командующему сидел именно он, но адмиралы, его приятели, совершенно не обиделись на нарушение этикета. В кабинет командующего они вошли на равных, так что и покидать им этот кабинет придется равными, невзирая на разнокалиберные погоны.
Линию губ резанула жестковатая складка, а широкий лоб напрягся.
– Кажется, я его где-то видел, – произнес Степанов, – вот только никак не могу вспомнить, при каких обстоятельствах.
По губам вице-адмирала Головина промелькнула лукавая улыбка.
– Может, ты, Толя, взглянешь? – сказал он.
Контр-адмирал Шестаков взял протянутую фотографию, потом спросил:
– А он не учился в нашем училище?
– Это уже ближе.
– Кажется, я его припоминаю. Встречались в столовой. Они выходили, а мы как раз заходили.
– Все верно. Столовая едва ли не единственное место, где можно пересечься целым курсом.
– Вот только не помню, как его звать.
– Разрешите, я взгляну, – сказал контр-адмирал Васильев, сидящий на противоположном конце стола, высокий брюнет с аккуратной коротко стриженной бородкой. – Я его знаю. Он сомалиец, кажется, из какой-то элитной семьи. Как-то он рассказывал, что прекрасно знает историю своего рода и знает, что его предки служили египетским фараонам. То есть ко двору фараона их забирали еще в раннем детстве, где они проходили специальную службу, а потом, когда они достигали совершеннолетия, отпускали обратно на родину. Не знаю, насколько это верно, но среди своих земляков он пользовался уважением. Зовут его Юсуф Ахмед.
– Ну и память! – восторженно протянул капитан первого ранга. – Вот уже двадцать лет прошло, а ты каждого курсанта по имени помнишь.
Контр-адмирал Васильев сдержанно кашлянул:
– Если бы так! Только тут совершенно другая история. Одно время мы похаживали к двум сестрицам. Я к младшенькой наведывался, а он за старшей увивался. Вот так и познакомились. Бы