– Ну, все посмотрели? – спросила женщина.
Витя сказал: «Не все, не все», но про себя, конечно, и никто этого услышать не мог.
– А то закрываю, – сказала женщина, и у Вити в груди что-то стукнуло, и не стало уже слышно ни цыплячьего писка, ни смеха ребят. Он опустил голову.
– Ну а ты что стоишь сзади всех? Не хочешь глядеть, что ли?
– Хочу, – сказал Витя, и сразу ему стало жарко щекам, и радостно, и страшно, но не очень страшно, потому что теперь ему уже ничего не надо было делать самому, а только то, что скажет тётенька.
– Ну иди сюда, – сказала она и открыла опять крышку. Пушистые шарики копошились, лезли друг на друга и пищали, пищали. А Витя стоял самый первый, он даже прижался животом к коробке, вот он как стоял.
– Ну на, подержи одного, – сказала женщина и положила цыплёнка Вите на ладонь. Вите совсем стало жарко и радостно, и у него сразу устала рука, потому что он растопырил пальцы и боялся шевельнуться, чтобы цыплёнок не упал. И после этого ему целый день было хорошо, и он всё вспоминал, как он стоял самый первый возле коробки и держал цыплёнка. «Вот и ничего, что я такой, – думал Витя. – Вот и даже лучше».
Но, конечно, Витя знал, что это совсем не лучше. А вот действительно было бы хорошо, если бы он подошёл сам одним из первых. Или даже потом, когда женщина спросила, все ли видели цыплят, он громко бы ответил:
– Да нет же, тётенька! Как так все? А я совсем не видал.
– Ну а чего же ты дожидаешься? – спросила бы тётенька сердито.
– Да просто даю другим посмотреть, – ответил бы Витя спокойно и подошёл бы к коробке.
– Ну тогда на, подержи одного, – сказа- ла бы тётенька, – раз ты такой сознательный.
И вот так бы получилось, что Витя стоял самый первый и один из всех заслужил такую честь – подержать цыплёнка в руках. Вот тогда было бы здорово!
На месяц Витя с бабушкой поехали в деревню. Ух, в деревне так много места, много неба и земли, что Вите не хотелось сидеть дома, а хотелось побегать по большому лугу, по длинной дороге. Плохо только, что его сразу замечали: ведь он был новенький. На него глядели, его спрашивали. Тогда Витя останавливался, опускал голову и тихо отвечал, кто он, чей сын и на сколько времени приехал. Потом Витя привыкнет, и будет лучше, а пока ещё не привык.
– Беги, беги к ребятишкам, – подталкивала Витю бабушка. – Чего боишься?
А ребята сами окружили Витю, и тогда, уж конечно, он побежал с ними и в огород, и в овраг, где был пруд. Витя обрадовался, когда увидал пруд, потому что он очень любил плескаться в воде. Все ребята быстро поснимали трусы и майки и полезли в воду. Витя тоже. Сначала по спине у него побежали мурашки, потом кто-то на него брызнул, и мурашек стало ещё больше, и Витя задохнулся, но потом он присел и окунулся по горло, и сразу стало тепло.
Кругом был такой визг, хохот и плеск, пруд прямо кипел. На Витю нашла какая-то радость, такая радость, что он кричал громче всех, и плескался, и вертелся, и совсем забыл, что он новенький. Потом у него снова появились мурашки, но не такие колючие, как сначала, и стали стучать зубы, значит, пора вылезать на берег, но вылезать всё равно не хотелось, и он нарочно шагнул дальше от берега. Вдруг под ногами не оказалось дна, Витя на минутку поднялся вверх, но тут же опустился вниз и хлебнул воды. «Тону!» – понял Витя и хотел крикнуть, но вдруг сразу вспомнил, что он никого не знает. Он новенький. «Пропал», – мелькнуло в голове, тут Витя ещё раз хлебнул воды и что-то всё-таки крикнул, но только это ни к кому не относилось.
В это время он почувствовал, что его крепко берут под мышки и поднимают вверх.
– Ты что же, немой? – спросил мужчина на берегу. – Кто же так тонет? Кричать надо.
Мужчина снял с себя брюки и стал их отжимать.
Бабушка, когда узнала, запричитала, заголосила:
– Ба-атюшки, беда-то какая! Ах ты, господи! – и всё гладила Витю по головке и целовала в макушечку. – Да что же ты не кричал-то, Витенька? Испугался?
Витя молчал. Он тогда, конечно, испугался, но крикнуть мог. Да постеснялся. Вот в чём беда.
«Нет уж, – решил в этот день Витя, – я теперь больше не буду такой. Хватит. Я теперь всё буду делать сам: и в тачке кататься, и про собак спрашивать, и цыплят глядеть. А уж кричать буду громче всех. Вот я буду какой. А то и правда пропадёшь».
Ребята в деревне оказались хорошие, бойкие. Витя с ними сдружился и забыл про свою застенчивость. А может быть, она пропала? После того случая на пруду. Очень может быть.
Осенью Витя вернулся домой и вышел в садик погулять. Он сел на дальнюю скамейку и увидел, как идёт слепой человек. Идёт, чуть приподняв подбородок, и постукивает палочкой по земле. Вот он подошёл к краю канавы, которую сегодня вырыли. Витя испугался, потому что этот человек, наверное, не знал, что вырыли канаву. Надо крикнуть ему и подбежать. Но Витя не крикнул, только крепче схватился за край скамейки. Человек ощупал палочкой доску, положенную через канаву, и пошёл. И опять Витя хотел крикнуть: «Дяденька, стойте!» – и помочь. И опять не крикнул. «Ничего, – думал Витя, хотя ему было страшно, – ничего. Он и сам перейдёт». А человек покачнулся и упал.
Витя зажмурился. Когда он открыл глаза, слепой уже стоял на другой стороне канавы, и какая-то женщина отряхивала ему пальто. А потом подала палку.
Витя тихонько слез со скамейки и пошёл домой.
– Ах ты, батюшки, – сказала бабушка, как только открыла дверь. – Сейчас, Витенька, мужчина слепой шёл, да и упал в канаву. Я только подошла к окну, а он…
– Там мелко, – сказал Витя. – Он не ушибся.
– Пусть не ушибся, а человеку горько. Обидно ему. И никого, как на грех, не было, и рабочие обедать ушли. А ведь он может подумать, что люди видели, да не хотели помочь. Горько ему, обидно. – Бабушка вздохнула: – Ну ладно. Ешь-ка пирожки горяченькие.
А пирожков не хотелось.
После этого случая Витя приуныл. Значит, такой же он и остался. Робкий, несмелый, застенчивый. Значит, так и будет он позади всех. Сам себе помочь не может, другим помочь не может. А ведь всё очень просто: надо было только крикнуть: «Дяденька, стойте!» Это когда он подошёл к канаве. Он бы остановился, а Витя в это время успел бы спрыгнуть со скамейки и подбежать к нему.
– Вы не знаете, что тут канава вырыта? – спросил бы Витя.
– Канава? – удивился бы гражданин. – Нет, не знаю. Когда же её вырыли, я утром шёл из дома, её не было?
– Ну да, – сказал бы Витя. – Её потом вырыли, очень быстро. Теперь тут доску положили.
– Ай-ай-ай, – сказал бы гражданин. – Мне это не очень удобно – доска.
– Что вы! – успокоил бы Витя. – Доска широкая. Мы вместе перейдём.
И Витя взял бы гражданина за палочку, а может быть, и за руку, и повел бы. Доска бы, наверно, немного качалась, но Витя держал бы гражданина крепко, и они благополучно бы перешли.
– Ну спасибо тебе, – сказал бы гражданин. – Хороший ты человек. Как тебя звать-то?
Вот что могло бы выйти, стоило только Вите крикнуть: «Дяденька, подождите!» А вышло вон что.
– А ты, Витенька, этой робости не поддавайся, – говорила бабушка. – Пересиль её, и всё. Один раз пересиль, другой, а дальше так и пойдёт.
Витя об этом давно знает. А как её победить, эту робость? Она вон какая сильная. Чуть что – сразу связывает Вите руки и ноги, так что он двинуться не может. А язык как будто приклеивает к нёбу. Ни единого слова сказать нельзя. Вот она какая, робость. Хорошо бы набраться силы да её побороть. Совсем побороть, вот связать ей самой руки и ноги, приклеить язык к нёбу, да и выбросить далеко-далеко. Вот что надо с ней сделать.
Витя не будет больше вытаскивать на край тарелки капусту и морковку из супа, будет съедать всё второе, не будет цедить компот сквозь зубы, вырастет большой и здоровый, вот тогда посмотрим, что станется с этой робостью. Тогда посмотрим. А пока… у Вити заболела бабушка. Утром не могла встать. В груди у неё хрипело, бил кашель. Доктор выписал ей рецепт и велел принести лекарство.
– Я вот тут написал «быстро». – Он показал на верхний уголок рецепта. – Так что приготовят срочно.
Доктор ушёл. А рецепт остался на столе. Витя со страхом на него поглядывал. Как же быстро, когда мама с папой придут с работы вечером? А сейчас только утро. Кто же теперь сходит в аптеку?
– Вот ведь ты какой у нас мальчик, – сказала бабушка несердито. – Другой бы живенько сбегал. Аптека рядом, подать в первое окошечко у двери, и всё.
Витя ничего не сказал. Язык у него прилип к нёбу, руки и ноги… Куда там! Одному в аптеку. И бабушка больше ничего не сказала. Отвернулась к стенке и тяжело дышала. Витя постоял, постоял, потом взял тихонько рецепт и свой двугривенный, который папа ему дал в воскресенье, и вышел.
У первого окошечка в аптеке была очередь.
– Дяденька, вы последний? – спросил Витя. Может, он тихо спросил, а может быть, дяденька такой неразговорчивый попался, только он не ответил. Витя растерялся и не знал, что делать. Наверно, надо было бы ещё раз погромче спросить, но Витя уж не спросил, а так и остался возле этого дяди. А сзади уже подошла какая-то женщина и сказала:
– Отойди, мальчик, в сторонку, не мешайся.
«Я в очереди стою», – надо было бы ответить Вите, но он ещё больше оробел и не ответил. А женщина легонько его оттеснила и встала на его место. За ней уже ещё стояли люди, и впереди было много, а Витя оказался просто так, совсем не в очереди, с зажатым в кулаке рецептом. Что же это такое? Так он и знал, что это очень-очень трудно и ничего он не сможет сделать.
«Я же в очереди стою!» – совсем было собрался крикнуть Витя, но опять не крикнул, а только заплакал.
– Ты что, потерялся? – спросила Витю та самая женщина, которая его оттеснила. – Ты с кем пришёл?
– Я ни с кем не пришёл! Я вот тут стою, – сказал наконец Витя громко и сердито. Сказал и сам удивился. Это очень легко получилось, хотя на него смотрела теперь вся очередь. – У меня бабушка болеет!
– Ну так становись, – сразу сказала та женщина, которая раньше его оттеснила. – Я думала, ты просто так, балуешься.