возгласами лихо промчались мимо него гордые собой молодые бойцы.
Как только кони вынесли их из лесу и перед ними открылся простор белевшей внизу широкой Лены, лысые закраины прибрежных гор прямо в лицо им полыхнули пламенем. Скакавший впереди всех Сыров свалился, и конь его помчался дальше уже без седока. Весь отряд на какой-то миг сбился в кучу и затоптался на месте, потом разлетелся в разные стороны, оставляя на дороге падающих людей и коней. Несколько бойцов, в том числе и Никита, поскакали назад, но и там были встречены редкими выстрелами из другой засады. Тогда они бросились в сторону, по глубоким сугробам, в чащу, с треском ломая мерзлые ветки деревьев.
Наконец Никита остановился, спрыгнул с седла и стал осматривать коня. Уланчик был невредим, сам Никита отделался лишь дырой на рукаве ватника. И вдруг его охватила горячая радость! Жив! Спасся!
Кругом царила тишина. Потом понуро подъехали Кадякин, Ваня Шаров и комсомолец Вилюйской волости Догоров, который был старше всех в отряде.
— Как быть, ребята? — спросил Никита.
— Как быть! — с неожиданной злостью накинулся на него Ваня Шаров. Был он меньше других ростом да, пожалуй, и летами, со множеством веснушек на бледном и курносом лице, рыженький, тихий, незаметный. — Как быть! Наших товарищей перестреляли, как уток. А мы, трусы, удрали, точно зайцы! Спаслись — и рады! Шкуры!
Никита не мог бы сказать, что ему стало очень стыдно от этих слов, да и не было у Вани основания обвинять их в заячьей трусости. Точно так же не мог бы Никита искренне признать, что уже в тот момент его очень опечалила гибель командира и товарищей. Горе пришло потом, когда он почувствовал себя вне опасности.
— Покажем сволочам! — взвизгнул Никита и лихорадочно стал привязывать Уланчика к дереву. — Сейчас мы их… как собак!..
Ребята мигом слетели с коней.
По колено в глубоком снегу, спотыкаясь и падая, кинулись обратно к дороге и, словно по команде, присели шагах в десяти от обочины, внезапно увидев сквозь ветви силуэты бегущих гуськом людей.
— Разом… когда поравняются, — задыхаясь, прошептал Никита и положил ствол своей винтовки на пенек, смахнув с него снежную шапку. — Р-раз! — воскликнул он, когда бежавшие поравнялись с ними.
Сам он прицелился в первого. Глухо затекали выстрелы, сбивая бандитов с ног. Один из них бегал взад и вперед по дороге… По нему стреляли, но он еще что-то кричал и размахивал руками.
В это время к месту боя подоспели бандиты из первой засады и открыли по комсомольцам огонь сбоку. Ребята дружно ответили. Никита продолжал стрелять в метавшегося бандита. Наконец тот будто споткнулся и упал. Неожиданно стрельба сбоку умолкла. Прекратили огонь и комсомольцы. Сзади послышался треск сучьев — видимо, там бились кони в испуге. Тогда ребята побежали к коням и только стали отвязывать их, как в стороне кто-то заорал:
— Вот они!
Блеснули огни, раздались выстрелы.
Ваня всегда с трудом взбирался на седло, а тут и без того кони вертелись и вставали на дыбы. Никита с неизвестно откуда взявшейся силой ухватил Ваню за ногу и подтолкнул его. И тут же сам оказался подкинутым кем-то на своего коня. Гурьбой поскакали они сквозь промерзшую чащу по сугробам, куда-то в сторону.
Из темноты еще некоторое время доносились выстрелы — очевидно, бандиты наугад вели огонь по треску ломаемых сучьев. Но вскоре все смолкло.
Проехав версты три по горам, лесной чащей, комсомольцы выбрались на дорогу и стали спускаться к реке. Никита ехал впереди.
— Стой! Стой! — внезапно раздалось рядом, и с обеих сторон на дорогу выскочили темные фигуры.
Поворачивать обратно было уже поздно, да эта мысль, кажется, никому и не пришла в голову.
— Стой! — неизвестно почему тоже закричал во все горло Никита и помчался прямо к манившему его белому простору Лены.
Выстрелов он не слышал, но вдоль и поперек дороги, спереди и с боков темноту прорывали быстрые огненные вспышки да коротко жикали над ухом пули.
Вымахав на середину первого, основного русла Лены, Уланчик на всем скаку поскользнулся и резко присел. Никита перелетел через голову коня. Уланчик промчался дальше, едва не сбив с ног мгновенно вскочившего Никиту. Никита побежал было за ним, но вскоре стал задыхаться. Он остановился и прислушался. Топот Уланчика все удалялся и становился глуше. Позади перекликались бандиты, где-то далеко ехали быстрые сани.
Из всего отряда в двадцать человек Никита остался один. Один, темной ночью, посреди бесконечной снежной пустыни, в двух шагах от противника. Остро болела ступня левой ноги, очевидно ушибленная при падении, в голове стоял звон. И Никиту охватил страх, что боль в ноге усилится, что он попадет в руки бандитов и они замучают его. Изо всех сил устремился он вперед, к берегу, туда, где родной красный город.
Он пересек основное русло, вышел на густо поросший ивами остров и побежал дальше, в надежде через несколько минут достигнуть следующей протоки. Два или три острова, чередующиеся с протоками, а там и берег. Он привык к узким, в несколько десятков саженей, островкам своей родной Талбы, а здесь, участвуя в вылазках с отрядом, он как-то не замечал расстояния, да к тому же они пересекали реку много ниже. Но этому острову, казалось, не будет конца.
У Никиты возникали самые противоречивые предположения. То ему чудилось, что он уже давно перешел реку и движется куда-то в сторону по бесконечной поляне, то казалось, что это еще остров, но идет он вдоль него, а не поперек. То в голову закрадывалось подозрение, что он направляется не на запад к своим, а возвращается назад к бандитам.
Наконец Никита решил присесть на снег, чтобы отдохнуть и собраться с мыслями. Прежде всего он сделал на снегу заметку в виде стрелы, устремленной туда, куда он шел, чтобы не потерять направления. Но как только Никита уселся, его охватила непреодолимая слабость, он только сейчас почувствовал необыкновенную жалость к погибшим товарищам, ему было стыдно, что свалился он с лошади и возвращается к своим пешком: ведь о нем могут подумать, что он струсил, бросил своих во время боя. И, закрыв лицо огромной рукавицей, Никита дал волю слезам, чувствуя, что он больше не встанет, да и незачем ему теперь вставать.
Сзади послышался топот верхового коня. Никита отскочил в сторону и притаился под ближайшим кустом. Он странным образом успокоился и даже обрадовался случаю отомстить за товарищей. Он будет стрелять не спеша, тщательно прицеливаясь, чтобы каждым выстрелом выбивать из седла по одному бандиту.
Вот из темноты стала постепенно возникать смутная фигура всадника. Никита прицелился, потом подумал, что за бандитом, должно быть, следуют другие, и они, услышав выстрел, поскачут обратно, а потому он решил выждать и начать с заднего. Однако всадник был уже близко, а другие все не показывались. Никита поднял было винтовку. Человек ехал, пригнувшись к луке, слегка привставая на стременах. Никита вгляделся внимательно и узнал Ваню Шарова.
— Ванька! — заорал Никита изо всей силы и вскочил на ноги.
Шаров сделал движение, чтобы ускакать в сторону, но его конь, удивленно поднял голову и медленной рысью продолжал двигаться дальше, не меняя направления.
— Ваня! Шаров! Ванька! — продолжал кричать Никита.
Ваня соскочил на землю и, оставив коня, побежал навстречу выскочившему на дорогу Никите. Они бросились друг другу в объятия.
— Ну. вот!.. — опомнился первым Никита. — А ты правильно ли едешь?
— Да как же неправильно? Тут скоро моя деревня Кузьминка…
Парни подошли к понуро стоявшей лошади. Никита помог Ване взобраться в седло, потом и сам с трудом вскарабкался и уселся позади него. Ехали они долго и молчали. Конь заметно слабел и наконец, выбравшись из узкой протоки, остановился вовсе. Никита спрыгнул на землю и только тут с ужасом обнаружил, что у коня обе передние ноги и вся грудь в крови. Кое-где кровь смерзлась и висела тонкими сосульками.
— Ваня, гляди! — вскрикнул он. — Конь-то!..
Осмотрели коня. Бедное животное тяжело дышало и едва держалось на ногах.
Некоторое время они вели лошадь на поводу. По всему видно было, что они уже переехали через реку. Показались березки и лиственницы, которые на островах не растут. А конь все слабел, будто его силы были рассчитаны лишь на то, чтобы добраться до своего берега. Ребята отвели его в сторону, на нетронутый снег. Сняли седло, забросили его в кусты, потом принесли из смутно, видневшегося в темноте маленького зарода по охапке сена. Лошадь принялась звучно жевать, а ребята зашагали по дороге.
— А вдруг и в Кузьминке бандиты! — тихо проговорил Никита, нагнувшись к самому уху Вани.
— Молчи! — рассердился Ваня. — В Кузьминке да бандиты!.. Скажет тоже!
И Никита почему-то крепко поверил, что в Ваниной Кузьминке бандитов быть не может.
Вскоре позади послышалась конская рысь, и парни разом оглянулись. Их догоняла оставленная ими лошадь. Она, видимо, пожевала сена, отдышалась немного и затосковала в одиночестве.
— Бедная Мышь! — взволнованно проговорил Ваня, похлопывая животное по спине. — Ты оставайся тут, отдохни, а утром мы за тобой придем.
Завели Мышь в чащу мелкого тальника, привязали ее, очистили ей ноздри от ледяных наростов. Потом, проваливаясь по грудь в сугробы, снова приволокли из дальнего зарода сена. Мышь покорно осталась. Она мирно жевала и благодарно пофыркивала.
Но не прошли ребята и полверсты, как Мышь опять их догнала.
— Ведешь — не идет, а оставишь — догоняет!
— В Кузьминке да бандиты! — все еще недовольно ворчал Ваня, видимо стараясь отогнать возникшую у него тревогу. — Ну что ж, на всякий случай приготовимся. Тут речка…
Только сняли они винтовки и проверили затворы, как неподалеку раздался громоподобный голос русского человека:
— Стой! Кто такие?!
— Свои! — разом закричали парни и бросились навстречу появившейся из-за кустов высокой фигуре.
— Стой, говорю!
— Да свои-и! — повторили ребята, припустив еще быстрее.
У обоих даже не возникло ни малейшего подозрения, что это мог быть враг. То ли потому, что их окликнули по-русски, то ли потому, что очень уверенно звучал этот раскатистый, басистый голос, но только они, не сговариваясь, признали в человеке друга.