Лука выпустил на поруки наслежного общества лишь Василия Тохорона и слепого Николая, сына Туу. Что касается Егордана и Гавриша, то освободить их он отказался, но обещал не отправлять обоих в другие наслеги, а держать здесь: днем — на черной работе, ночью — под замком. Относительно Найына, старика Тосуки и Агафьи Лука объявил, что ходатайство, к сожалению, запоздало, всех троих затребовал другой штаб и они уже отправлены туда.
Выяснилось, что их в Нагыле расстрелял Михаил Судов. Допрос вела жена его Анчик, прекрасно знавшая людей с Талбы.
Впоследствии имена героически погибших были включены в список ревкомовцев, замученных нагылскими бандитами, и обозначены на трехгранном обелиске с красной звездой, воздвигнутом на месте расстрела.
Удивительно похожий на отца маленький сын Агафьи, которого все звали Дмитрием Дмитриевичем, а втайне — маленьким Эрдэлиром, в первый же день ареста матери был взят на попечение тремя семействами, проживавшими сейчас в маленькой дулгалахской юрте Лягляриных.
Иван Малый раз в неделю, по ночам, появлялся то в отдаленном жилище Лягляриных, то у своего брата Бутукая. Связавшись с такими же скрывающимися в таежных землянках ревкомовцами-одиночками, он приносил вести о продвижении красных отрядов. Иногда он даже доставлял в наслег маленькую, однополосную газету «Ленский коммунар», издаваемую в осажденном Якутске, или листовки губбюро РКП (б) и губревкома. Прочесть он их не мог, но о чем там говорилось, знал по рассказам товарищей. Он приходил, выкладывал новости, собирал еду и в ту же ночь исчезал.
Эту якобы неизвестно где, как и кем найденную «тайную бумагу» прочитывал потом вслух какой-нибудь грамотей. Азатем Бутукай, по-прежнему восхищаясь «умом якута, который поразил когда-то самого царя», между прочим рассказывал по секрету и о том, что губернский съезд ревкомов призвал всех трудящихся принять активное участие в ликвидации бандитизма.
В другой «тайной бумаге» были напечатаны огненные слова любви к вождю советского государства — Ленину, Это было приветствие, принятое съездом ревкомов от имени всего якутского народа.
«Приветствуем в Вашем лице, — обращался съезд к Ленину, — вождя мировой революции, раскрепощающей все народности мира от гнета и эксплуатации мировой буржуазии. Якутский народ, веками угнетавшийся, порабощавшийся, только в Коммунистической партии видит действительного и решительного защитника своих прав и интересов».
К весне появилась еще одна «бумага», которая называлась «К населению Якутской Советской Республики», где председатель президиума ВЦИК М. И. Калинин призывал якутский народ оказать полное содействие и активную помощь в деле ликвидации бандитизма военным и гражданским властям Якутского ревкома.
— Ты смотри, никому ни-ни… — говорил один другому. — Опять пришла тайная бумага. В городе собрались ревкомовцы со всей якутской земли и послали от имени всех небуржуйских якутов слова привета и любви в Москву.
— Значит, там, в России, советская власть и Ленин со своими товарищами жив-здоров?
— Стало быть.
— Значит, здесь брешут, что красных только и осталось, что в Якутске?
— А ты верил?! Вспомни, что Кукушкин перед смертью говорил!.. Только ты смотри, ни-ни! Мне еще немножечко пожить охота.
Потом «тайная бумага» неизменно обнаруживалась в штабе белых. Лука и Тишко арестовывали подозрительных дружинников, грозно допрашивали Егордана и Гавриша, шныряли по юртам. Федор Веселов, отец Луки, обещал щедро поделиться табаком и чаем с каждым, кто принесет ему такую «тайную бумагу». Лука всякий раз сжигал большевистские газеты на глазах v всех, а заодно сжег и школьный шкаф с остатками книг.
Как только в штабе обнаруживали новую листовку, так оказывалось, что в наслеге многие уже видели ее и знали, про что там говорится. В народе посмеивались:
— Лука опять вчера допрашивал Егордана. И что ж ты думаешь? Оказывается, это Егордан пишет тайные бумаги!
— Слыхал, Лука книжный шкаф спалил. Дознался, наконец, что эти тайные бумаги в шкафу сами собой из учебников получаются.
— Вчера над штабом пролетел ворон, а у него в клюве… — что бы ты думал? — «тайная бумага» из города!..
К весне Лука Веселов съездил в Чаранский улус на «съезд» белобандитов. Там было сформировано белогвардейское правительство, которое приказали именовать: «Временное якутское областное народное управление». Население занятых бандитами наслегов обложили невыносимыми налогами, от которых освобождались все активные участники борьбы с большевиками, иначе говоря — буржуи и кулаки.
Была образована «полномочная комиссия» для ведения переговоров с дальневосточным контрреволюционным правительством Меркулова и иностранными государствами о помощи в борьбе с красными. Вскоре от меркуловского правительства было получено предписание, согласно которому управляющим Якутской областью назначался старый эсер Куликовский, а главнокомандующим вооруженными силами — корнет Коробейников.
От Нагылского улуса в «областное управление» вошел Михаил Михайлович Судов. Лука Губастый среди образованных якутских кадетов, эсеров, федералистов и всяких прочих «деятелей» выглядел как облезлая собака среди волков и лисиц. Его просто не замечали, он не попал даже в список особо отличившихся командиров и тыловых управляющих. Несколько дней подряд томился на съезде Лука, не понимая почти ничего из того, что было высказано высшим начальством в длинных и витиеватых речах, даже когда эти речи произносились по-якутски. Как-то в перерыв, когда все сидели, тихо перешептываясь, его поманила к себе своим розовым пальчиком только что приехавшая из Нагыла красавица Анна Ивановна Сы-гаева-Судова. Глядя на растерявшегося Луку немигающими, ставшими неузнаваемо холодными и властными, до жути прозрачными глазами, она процедила, почти не разжимая своих румяных губ:
— Жалеешь ты своих, милый друг… Мало присылаешь к нам арестованных…
— Милая Анчик, я стараюсь, только…
— Разреши, «милый» мне говорить! Стрелять в уже осужденных другим штабом — не доблесть. Надо…
С шумом распахнулись двери, и в помещение вбежали Вася Сыгаев и Петя Судов. Они стали по обе стороны двери и приставили к ноге коротенькие японские карабины. Все, кроме Анчик, вскочили с мест. За дверью что-то зазвенело в такт быстрым шагам, и вошел высокий военный, одетый по-летнему — в белый китель с погонами, но на голове у него была круглая бобровая шапка с синей нашивкой наискосок. Оглядев всех присутствующих строгим взглядом и небрежно козырнув, военный вдруг широко открыл рот с золотыми зубами.
— А, дорогая Анна Ивановна! — Он подлетел к Анчик, согнул спину, напоминая худого кота, и звучно поцеловал протянутую ему розовую ручку. Потом выпрямился, топнул, звякнул. — Разрешите вас душевно поздравить с избранием вашего уважаемого супруга членом народного управления?
— Спасибо, господин командующий!
Лучезарно улыбаясь и не сводя глаз с прыщеватого бледного лица военного, Анчик тихо встала и вдруг резко обернулась к Луке, отчего шлейф ее длинного шелкового платья оказался сбоку и четко обозначилась вся ее стройная фигура. Она презрительно сощурилась, едва заметно покачала головой и прошипела по-якутски.
— Экий увалень! Стыдно становится за наших косолапых якутских медведей!..
Гордо держа голову с туго затянутыми волосами, постукивая золочеными копытцами каблучков, под руку с русским белогвардейцем шла якутская красавица — прежняя Анчик-березонька, а теперь Анна Ивановна Судова, непреклонная, холодная, будто царственная ель.
А когда растерянный и оплеванный своими повелителями, а потому еще более наглый и крикливый, Лука вернулся на Талбу, он нашел свой штаб на грани полного развала.
Еще до его отъезда решено было проводить среди повстанцев занятия, чтобы поднять их воинский дух. И вот после одного такого занятия капитан Тишко был схвачен в темном коридоре и жестоко избит.
Как ни старался Лука найти виновников этого происшествия, никто их не назвал, зато все хором жаловались, что на том занятии пьяный Тишко несколько раз заявил, что ему стыдно за них, чумазых дураков.
— Ведь вместе воюем, — говорили бандиты, — а он не считает нас людьми.
— Да, вместе воюем, — подтвердил Лука, — вот по-этому-то мы и должны его уважать.
А сам мрачно подумал: «Нас стыдятся даже свои мало-мальски якуты. Анчик-то…»
Но этого мало. Выяснилось, что за время отсутствия Луки группа бандитов разучила и стала петь «Интернационал», напечатанный в одной «тайной бумаге» на якутском языке. Когда Тишко арестовал эту группу, отряд чуть не взбунтовался, и пришлось приказ отменить.
Все уговоры Луки извиниться перед капитаном Тишко не подействовали. Отряд сам требовал, чтобы Тишко извинился перед ним за нанесенное им оскорбление. Кончилось тем, что Тишко плюнул на все и уехал на фронт под Якутск.
Лука докладывал на общем собрании жителей наслега. Шутка ли сказать! Образовано белое правительство всей якутской земли! Сам начальник всей Якутской области, знаменитый ученый и оратор Куликовский, да и не он один, а якутские купцы-миллионеры и образованные тойоны тоже ведут переговоры о помощи с дальневосточным белым правительством, с японским царем и самим американским «презентом». («Это тоже вроде царя у них», — объяснил Лука).
— Скоро прибудет пушка, от одного выстрела которой весь Якутск взлетит на воздух! Около самого Якутска белые разбили многочисленный красный отряд, идущий с юга под командованием самого храброго красного командира. Якутск скоро будет взят. В самом городе много наших людей, которые всегда готовы нам помочь. Только вот беда: красные звери, скорей всего, давно убили наших женщин, старого Сыгаева и других тойонов… Прошу вопросы!
— Вопросов нет. Все мы очень рады, что так… — начал Роман Егоров, начальник продовольствия и в то же время исполняющий обязанности наслежного князя.
— Есть один совсем-совсем маленький вопрос… — проговорил словоохотливый Бутукай.
Он встал, почмокал вытянутыми губами и принялся быстро-быстро гладить себя по коротко остриженной голове.