ету.
Вдруг Кеша метнулся перед ним, выпрямился во весь свой высокий рост, широко взмахнул рукой, и тут же в окопах полыхнула взрывом граната. Бившийся в частых вспышках хоботок пулемета мгновенно замер и умолк.
— Ур-ра-а! — понеслось, постепенно замирая, по цепи и потом снова ожило где-то у другого конца села.
Выбитые из окопов белые отчаянно цеплялись за каждую избу, за каждый хотон. Обмазанные на зиму толстым слоем навоза и глины, строения были неуязвимы для пуль. Больничное здание было приказано всячески щадить. Белые, видимо, смекнули об этом и, забежав туда, неожиданно открыли огонь из окон, расстреливая наших в упор. Но вот бойцы наконец ворвались в больницу. На полу валялись разбросанные в беспорядке винтовки, полушубки. На койках лежали одетые люди, натянув на себя одеяло с головой, на многих даже по два человека. Некоторые только ложились, поспешно срывая одеяла с застланных коек. В углу с поднятыми руками жались пепеляевцы, не успевшие лечь и притвориться ранеными. Какой-то огромный бородатый солдат и молодой рыжеусый унтер с безумными, вытаращенными глазами вертелись посреди палаты, уцепившись за одно одеяло.
— Раненые! А из окон стреляете! — рявкнул кто-то по-якутски и вдобавок нескладно выругался по-русски.
Сюбялиров ударил рыжеусого унтера по затылку прикладом, тот грохнулся наземь, а солдат-бородач, отшатнувшись, тяжело опустился на головы двух офицеров, смирно лежавших позади.
Никита, как и многие другие, что-то крича, прикладом сталкивал одетых на пол и все больше и больше входил в раж.
— Тохтон! Стой! — раздались за его спиной одновременно два возгласа: в больницу забежали Иван Воинов и Кеша.
— Стой! Тохтон! — крикнул Кеша на обоих языках и два раза выстрелил из нагана в потолок.
Все замерли на месте.
— Ты что делаешь? — крикнул Воинов Никите прямо в лицо.
— Есть что делаешь! — сгоряча не соображая, что он говорит, козырнул Никита и выбежал из помещения.
Пепеляевцы, выбитые из села, отскочили к реке и стали отстреливаться с края крутого берега, послужившего для них прекрасным оборонительным рубежом. Но красные завладели большим количеством гранат и дружно пустили их в ход. Им удалось охватить противника с двух сторон, и уцелевшая часть пепеляевцев сложила оружие.
Только утих бой, как отделение Сюбялирова было направлено в помощь медперсоналу для устройства раненых. Проходя по больничному двору, Никита вздрогнул и остановился. Крепко прижав к себе винтовку и будто старательно прислушиваясь к земле, среди погибших красных бойцов лежал всегда такой тихий, а теперь уже навеки умолкший Василий Кадякин. Было похоже, что он только прилег на минутку, чтобы, по привычке разведчика, приложиться ухом к земле, а там снова векочить и, беззаботно отряхиваясь, произнести свое неизменное: «Сатана!»
— Никита! — с крыльца сбежала Майыс и, раскрыв объятия, кинулась к Никите, чуть не повалив его на землю. — А я… я… все искала тебя…
О наступлении на Тайгу крупных сил красных Пепеляев узнал, готовясь к третьей, решающей схватке с отрядом Маркова. Тем не менее генерал спешно выслал в Тайгу на подкрепление один батальон. Но батальон этот в пути наткнулся на добровольческий отряд, преградивший белым путь.
Вскоре Пепеляев получил донесение о падении Тайги, то есть своей основной базы. Тогда он снял осаду с доведенного до последней степени изнурения, истекающего кровью, но все еще сопротивляющегося нельканского отряда и бросился в сторону порта Аян, рассчитывая с началом весенней навигации уплыть за границу.
Что касается «правителя» Якутии — эсера Куликовского, то он был обнаружен лишь на третий день после взятия Тайги. По сведениям, поступившим от местных жителей, этот «деятель» спрятался неподалеку от селения, в одиноком стоге сена.
Высланное туда отделение Сюбялирова со всеми предосторожностями приблизилось к этому стогу. Предполагалось, что «губернатора» оберегает личная охрана и что с ним укрылись приближенные. Но стог не подавал никаких признаков жизни. Некоторые бойцы больше из озорства забрались на низенький стог и прыгали там на пружинящем, мягком сене. Не успел Сюбялиров приказать им спуститься, как Никита провалился одной ногой в сено и наступил на что-то мягкое и хрюкнувшее под ним. От неожиданности он закричал дурным голосом.
Ребята разрыли сено и с шумом, хохотом, толкотней вытащили на свет нечто мычащее, трясущееся, дрожащее— жалкое существо с желтым саквояжем в руке. Куликовского бережно поставили на землю. Это был старик с взлохмаченной седой бороденкой, в глубоко надвинутой на глаза меховой шапке, густо опутанной приставшим к ней сеном. Это сморщенное лицо, эти съехавшие на нос запотевшие маленькие очки с железным ободком, к которым сейчас прилип разопревший лист полыни, Никита еще в семнадцатом году видел на митинге.
— Неужели он? — усомнился Сюбялиров.
— Да, да, он. Я его раньше видал.
— Я… Нельзя… — бессмысленно бормотал «губернатор», с трудом раздирая опухшие, слипшиеся веки полуслепых глаз.
Поддерживаемый бойцами под оба локтя, Куликовский всю дорогу до штаба что-то невнятно лепетал. Временами он безвольно повисал на руках у бойцов, волоча за собой расслабленные ноги, но по-прежнему цепко держался за свой потертый желтый саквояж. Когда бойцы хотели освободить его от ноши, он еще быстрее затряс головой и снова забормотал:
— Я… Нельзя… Я… Нельзя!
В штабе, где его тщетно пытались накормить, Куликовский продолжал трясти головой и с безумным видом водил закатившимися полуслепыми глазами. Он не отвечал на вопросы и лишь невнятно бормотал:
— Я… Нельзя…
В ту же ночь он умер. В желтом саквояже оказались штампы и печати «Якутского губернского управления», визитные карточки, на которых значилось: «Губернатор Якутской провинции П. А. Куликовский», японские непристойные открытки и пара изодранных теплых носков.
А Пепеляев, теряя в пути людей и лошадей, время от времени уничтожая или бросая часть груза и вооружения, торопился к Аяну. Впереди него шел ударный отряд, который забирал в редких населенных пунктах свежих лошадей, а также запасы фуража и продуктов и беспощадно расстреливал всех, кто осмеливался протестовать.
В погоню за удравшим генералом бросились два отряда красных: один — в обход по безлюдной тайге, другой— следом. Обходный отряд, лишенный сменных лошадей и фуража, не сумел опередить противника. Идущий следом за Пепеляевым отряд Маркова, которому для разведки придали два отделения, потерявший в бою за Тайгу более половины своего состава, несколько раз настигал и уничтожал вражеские арьергарды.
Ограбленные бегущим врагом жители встречали красных со слезами на глазах, со страстным желанием помочь им догнать злодея. Но, к сожалению, помочь они ничем не могли. А люди и лошади, находившиеся уже несколько суток в беспрерывном движении, отставали и падали с ног.
Наконец, уже уйдя от Тайги на четыреста верст и располагая лишь несколькими десятками бойцов, Марков нагнал противника, остановившегося в горном ущелье, за узкой и извилистой таежной речкой. Атаковать врага, располагающего двумя сотнями солдат и пулеметами, на открытом месте горсточка бойцов не могла. Марков решил разделить свой отряд на две части, с тем чтобы зайти с боков и навалиться на Пепеляева сверху, с угрюмо нависших над дорогой скал. Но за каких-нибудь двадцать минут до подхода красных к дороге враг снялся с места и длинным черным червем уполз в горы.
— Мы сделали все, что могли, — сказал немногословный и всегда невозмутимо спокойный Марков, выстроив свой изнуренный отряд. — Эти жалкие остатки озверелых бродяг без роду, без племени, лишенных стыда и совести, ускользнули из наших рук. Но им все равно не удастся уйти за пределы Советской страны, к своим иностранным покровителям. Об этом позаботятся наши товарищи и братья из советского Владивостока.
Так оно и случилось. Ранним утром 5 июня 1923 года в районе Охотска высадился доставленный из Владивостока красный десант. За первую половину июня десантники очистили весь край от последних остатков контрреволюционных бродяг всех мастей, групп и партий, дожидавшихся прибытия японских и американских пароходов.
А последний глава бандитского «областного правительства» Михаил Михайлович Судов, присвоив казенные ценности, тоже подался к морю, надеясь отсидеться где-нибудь и бежать за границу. Но и он, и его прекрасная Анчик, их малолетний сынок, а также десяток их приближенных — все были убиты вернувшимся в Охотск генералом Ракитиным, который решил завладеть якутским золотом и пушниной, припрятанными Судовым. А через неделю, узнав о высадке красного десанта, застрелился и сам генерал Ракитин.
Так бесславно закончилась пепеляевская авантюра, на которую возлагали столько надежд иностраные империалисты.
Глава пятаяНА ШИРОКУЮ ДОРОГУ
Доброго молодца с четырех сторон счастье поджидает.
ШКОЛА
К началу учебного года Талбинская школа так и не обзавелась нужным количеством преподавателей, и потому несколько способных учеников, окончивших прошлой весной четвертый класс, не могли продолжать образование.
У заведующего школой сидели представители местной власти.
— У нас же много ученых людей! Неужели нельзя найти одного учителя? — и председатель наслежного совета Гавриш Туков с удивлением оглядел присутствующих. — Да ведь, если захотеть, десяток учителей найти можно!
Заведующий Талбинской школой, недавно назначенный сюда, Поликарп Петрович Силин, бледнолицый и худой, как жердь, пожилой человек, недовольно обернулся к Гавришу и отрывисто спросил:
— Откуда же у тебя ученые взялись?
— Как откуда! Уверен, что многие согласились бы пойти в учителя.
— Согласились бы, — усмехнулся Силин. — Этого мало… Не всякий, кто захочет, может стать учителем. Чтобы учить других…
Гавриш перебил его:
— Был бы человек грамотный и вполне советский, а не… — Гавриш запнулся и громко добавил: — Вот, например, Никита…