— А кто тебя просил? Чем мы ему платить будем?..
Не обратив внимания на слова Федосьи, Дмитрий раздул огонь в печке и поставил в котле греть воду, потом подбежал к своим нарам, сгреб все постельные лохмотья в охапку, переложил их на такое же нехитрое ложе старика Лягляра, разом схватил доски, на которых спал сам, понес их в хотон и с грохотом свалил там на пол.
Все молчали, изумленно следя за мечущейся фигурой Дмитрия. А он вытащил из кармана кусок мыла и с возгласом: «Афанас подарил!» — подбросил его, потом сорвал с себя шапку, рваное пальтишко и, чуть не задев Луку, швырнул то и другое куда-то в сторону, после чего высунулся во двор и крикнул:
— Дед, бросай дрова, иди Егордана мыть!
Старик так с топором в руке и влетел в юрту. Он остановился возле сына с застывшими от ужаса глазами, трясясь и глотая воздух беззубым ртом.
— Что ты! Безмозглая твоя голова! — выдохнул он страшным голосом, обращаясь к Дмитрию.
— А ты что? — удивился Дмитрий в свою очередь.
— Да я уж грешное подумал… — Старик не смог больше говорить и провел рукавом по глазам.
— А ты тоже хорош, не мог поспокойнее, — упрекнула Дмитрия мать. — Конечно, напугал человека: вдруг зовешь мыть тяжелобольного… Он подумал, что обмывать…
— Душа в пятки ушла… — еле слышно произнес старик.
— Гони ее, душу, обратно, — спокойно посоветовал Дмитрий, — и давай мыть Егордана. Сейчас фельдшер приедет. Когда я ему рассказал через Афанаса, что и как, он взял книгу величиной с нашу дверь, долго-долго сидел над ней, глубоко задумавшись, и под конец заявил: «Болезнь эта мне знакомая, я ее, дрянь такую, лекарством своим мигом из Егордана вышибу». Вот только я забыл, как он эту болезнь назвал. — Дмитрий слегка похлопал себя обеими руками по лбу. — Нет, забыл! Ну, это неважно! «Обязательно, говорит, я эту болезнь выгоню из Егордана».
Никто не успел и слова вымолвить, как Дмитрий сунул палец в воду и объявил:
— Готово!
Старик и Дмитрий осторожно перенесли Егордана в хотон и принялись мыть его.
— Все-таки чайник-то поставьте к огню, может, фельдшер согласится у нас чаю выпить, — посоветовала Дарья.
— Вот и я приглашу его к себе да покажу глаза, — оживился Федор, трогая ладонью повязку. — Не станет он у вас чай пить. Я сам его угощу… Выйдем, сынок, переоденемся, закуску приготовим.
Веселовы поспешно вышли.
Только успели подмести юрту и уложить вымытого Егордана на прежнее место, как появился фельдшер с деревянным чемоданчиком в руке.
— Ну, где там твоя болезнь? Давай ее сюда! — весело сказал он на ломаном якутском языке, подходя к больному.
Фельдшер приставил какую-то железную трубочку одним концом к груди больного, другим к собственному уху и стал что-то слушать. Потом он долго ворочал Егордана, стучал по его костлявому телу концами пальцев, щупал его и наконец дал больному, какую-то жирную мазь и несколько порошков.
После этого русский фельдшер попросил Дмитрия полить ему и, моя руки, сказал:
— Цинга у тебя, Егор. От недоедания и тяжелого труда… Эх, не понимаем мы друг друга… Ыарыы[8], цинга, понимаешь, нет?
Важно вошел Лука Губастый, одетый, несмотря на весну, в дорогие меха, будто в сильный мороз собрался ехать в гости к знатным людям. Он медленно и старательно выговаривал русские слова. Однако по-русски он говорил так, что фельдшер долго не понимал его, а поняв, отказался идти к ним и пригласил Федора к себе. Помрачневший Лука вышел.
А фельдшер охотно подсел к столу, когда смущенная Федосья придвинула ему чашку черного чая и большой кусок сахару, извлеченный из ее деревянного ящичка. Фельдшер тут же расколол сахар на мелкие кусочки и пригласил всех разделить с ним угощение. Пришлось составить столы на обе семьи, и все принялись пить чай. Часто заглядывая в большую раскрытую тетрадь, фельдшер с трудом выговорил:
— Чай ис надо да ючюгэй кэпсиэ!
Весело споря, домочадцы постепенно составляют фразу: «Попьем чайку за дружеской беседой».
— Басиба, тойон, басиба! — со стоном говорит Егордан. — Эн тойон коросий!
— Эх, как бы это тебе сказать? — вслух раздумывает фельдшер, перелистывая толстую тетрадь с якутскими словами. — Я враг тойонов и друг таких, как ты, нищих. Я— фельдшер. Тойон — князь Иван Сыгаев. Он — враг… понимаете, враг ваш, а я — друг… Эх, не поймем мы друг друга. Жаль, Афанасию некогда было ехать со мной. Сыгаев — тойон — тьфу! Кусаган![9]
— Кусаган, кусаган! — обрадовался Дмитрий и быстро составил за фельдшера фразу, правда несколько по-своему — А говорит он, друзья мои, такие хорошие слова: «Я не тойон, а фельдшер. Тойон — ваш враг, а я друг ваш. Тойоны — Иван Сыгаев, Федор Веселов, Павел Семенов и Егоровы. Все они собаки, всю жизнь вас обижают. Тьфу!»
Все громко рассмеялись.
— «Ыт», ведь, «собака», — недоумевает фельдшер. — Кто «ыт», Дмитрий?
— Иван Сыгаев — ыт, — объявил Эрдэлир.
— Ой, что ты! — только и успевает воскликнуть Дарья.
Фельдшер радостно захохотал, хлопая Дмитрия по плечу. Потом, отодвинув опрокинутую чашку, сказал, тщательно выговаривая слова:
— Егор, я неделя два раза к тебе… аптека.
Долго бились хозяева и все не могли угадать смысл фразы фельдшера. В это время вошли разодетые Веселовы, отец с сыном.
— Вот, никак не поймем друг друга, — пожаловалась Федосья.
Поговорив с фельдшером, Лука объяснил:
— В неделю два раза будет приезжать.
— Ой! — ужаснулась Федосья. — А чем же мы ему платить-то будем? Ведь и за этот раз платить нечем. Ну, удружил ты нам, Дмитрий: пригласил, не спросясь.
— Да, на малое он не согласится, — заключил Федор и через сына стал приглашать фельдшера к себе.
Лука Губастый, двадцатилетний верзила и силач, не силен оказался в русском языке. Весьма запутанный разговор фельдшера с Лукой представлял примерно следующее:
— Господин фельдшер, пожалуйста, посетите нас. Закуска и вино уже на столе.
— Спасибо, господин Веселов, но я только что поел здесь.
— Кто же это станет пить пустой чай из их грязного медного чайника!
— Я пил, и мне очень понравился их чай.
— Тоже еще, вперед полезли со своим чайником… — злобно зашипел Федор. — Все норовят доказать, что Эрдэлиры да Лягляры лучше Веселовых… Ну тогда, может, здесь посмотрите? Совсем замучили меня проклятые глаза.
Осмотрев глаза Федора при свете привезенной с собой свечи, фельдшер снова вымыл руки и сказал:
— Вы опасно больны. Немедленно поезжайте в город, а то ослепнете. Поезжайте. Ведь вы не Егордан, у вас денег много.
Услышав перевод, Федор понимающе хихикнул и заявил:
— Да, деньги у меня есть, это правда. Труд фельдшера мы не забудем…
Федосья принесла в тарелке небольшой кусок масла и осторожно поставила перед фельдшером.
— Больше нет. Не сердись, мы люди бедные, — кротко сказала она.
Лицо фельдшера вспыхнуло. Он сидел, некоторое время тяжело дыша и молча уставившись на тарелку с маслом. Потом взял тарелку обеими руками, поклонился Федосье и взволнованно промолвил:
— Спасибо, большое спасибо вам! Но это масло нужно Егору, он тяжело болен… Понимаете ли вы: цинга у него от недоедания! А я молод и здоров… Пожалуйста, отдайте это Егору и мальчикам вашим…
Федор, приподняв повязку, поглядел на тарелку, поставленную фельдшером обратно на стол.
— Мало, мало, — воскликнул он, опуская повязку на глаза. — Здесь полфунта, не больше. Ты скажи ему, — обратился он к сыну, — что больше они дать не могут, у них больше нет.
— Егор, если ты поправишься, это будет для меня самой дорогой наградой, — сказал фельдшер, внимательно прислушиваясь к переводу Луки.
— Значит, поправишься — будешь у него работать за лечение, — пояснил Федор.
— А может, видя нашу бедность он просто жалеет нас… — догадалась Дарья.
— Как не жалеть ему своих родненьких! — ехидно перебил ее Федор, хватаясь за повязку и охая.
— Он даром лечит людей, — сказал Дмитрий.
— Да нет же! Он не берет с тех, кому скоро помирать, кому его лечение не принесет пользы, ты это запомни. Нет на свете человека, который отказался бы от денег, — изрек Федор. — Ну, спасибо. — Он встал и протянул фельдшеру руку на прощание.
— Немедленно поезжайте в город, иначе… — Фельдшер внимательно поглядел на свою правую ладонь, на которой покоился маленький синий квадратик аккуратно свернутой трехрублевой бумажки…
Русский взял деньги кончиками пальцев и, страшно сверкнув голубыми глазами, швырнул их на стол, потом тщательно вытер руки платком.
Тогда Федор на эту бумажку положил еще рублевую монету и низко поклонился фельдшеру, а верзила сын. ухмыляясь, попросил:
— Позалыста, тойон, тенги есть, босьми.
— За деньги хотите купить меня, — сказал фельдшер бледнея.
Он смахнул деньги на пол, торопливо оделся и, схватив свой ящичек, выбежал из юрты. За ним следом выскочил и Дмитрий…
С этого времени русский фельдшер стал часто приезжать в убогую юрту и лечить больного Егордана.
Недели через две, когда на лугу уже пробивалась первая зелень, Егордан поднялся с постели и стал понемногу работать во дворе.
НА ОХОТЕ
Бедняки промышляют зверя и рыбу круглый год: на озерах они ставят сети и морды, в лесу — силки и самострелы.
В лесу, что тянется вдоль Талбы, Лягляры устраивают загоны на зайцев. В оставленных проходах сторожат косых волосяные петли. Дед Лягляр большой мастер по этой части. Ему помогают все домашние. Они сучат петли из конского волоса, выпрошенного у соседей и снятого с деревьев, в тех местах, где пасутся лошади.
В неизменной старой дохе, засунув за ремень топорик и нанизав на палку множество волосяных петель, Старый дед медленно входит в лес. Он бродит по чаще, посматривая вокруг своими старческими, подслеповатыми глазами. Здесь знаком ему каждый пенек, каждая тропинка. Вот дед вынимает из петли зайца, прикидывает его на вес, ощупывает пах, чтобы узнать, жирен ли, потом привязывает добычу к котомке и идет дальше, беспрестанно пожевывая своим беззубым ртом. Он идет так, будто что-то ищет, отбрасывая кончиком посоха мелкие сучья и хворост.