рше и знатнее. Эти споры нередко приводят к ссорам и даже дракам.
Помимо столбиков существуют и более устойчивые приметы, по которым определяют границы участков. Отсюда вот до той одинокой ивы — земля Егоровых, тоже в свою очередь давным-давно и навсегда поделенная между братьями. От ивы до того холма — земля Семеновых. От холма же до другого берега маленького озерка, прозванного из-за невероятной глубины и круглых очертаний «Чертовым глазом», — двенадцать десятин Веселова, на которых предстояло работать Егордану. Оттуда до самого края луга, на сотни десятин, тянутся владения Сыгаевых. Все участки обедневши^ разорившихся или вымерших владельцев тем или иным путем переходят к князю Сыгаеву. Вот почему число хозяев в Киэлимэ с каждым годом убавляется.
Люди Сыгаевых, Веселовых, Егоровых, Семеновых и других владельцев располагаются на лугу обособленными, порой враждующими между собой таборами. Внутри же каждой группы работников в большинстве случаев связывают родственные или соседские отношения.
На безбрежном лугу там и тут виднеются шалаши, повсюду дымят костры, копошатся люди, утопая по грудь в высокой густой траве, ослепительно сверкают отполированные косы. Ходит под ветром, волнуется высокая трава, и перекатываются по лугу огромные валы. Но с каждым днем плешинки укосов становятся все шире и наконец сливаются воедино, оставляя лишь тонкие полоски трав на пограничных межах. К осени вся ровная поверхность луга словно расчерчена сеткой межевых полос и утыкана тысячами копен.
Егордан с сыном шли по лугу, с трудом нащупывая в траве еле заметную тропку. Только они подошли к Чертову глазу, как от группы людей на сыгаевском участке отделился человек и бросился к ним, то исчезая в зарослях, то появляясь вновь. Через несколько минут возле них очутился запыхавшийся и радостный Дмитрий Эрдэлир.
— Чего остановились? Пойдемте к нам, будем жить вместе, — проговорил он.
Но Егордан не согласился: далеко, мол, ходить на покос. Оказывается, кроме Дмитрия и Федота, на лугу Сыгаевых работали два батрака Котловы.
Эрдэлир, не обращая внимания на зовущих его товарищей, помог Егордану соорудить нехитрое жилище. Они быстро выкосили поляну под шалаш, вбили в два ряда колья, стянули их по верху ивовыми прутьями, положили вдоль жердину и накрыли все сооружение свежескошенным сеном. Потом сели вместе пить чай.
На прощание Егордан дал Дмитрию немного чаю и табаку «на всех».
— Сразу заткну им рты гостинцами, если ругаться будут, — заявил Дмитрий. — Разожму эту руку — чай, другую — табак! Чего им еще надо? Ох, и соскучился Я по вас! Промах дал, что родился с Федотом! Ну и скука с ним! Может, все-таки придешь к нам жить а?
— Иди лучше ты к нам, — предложил Егордан.
— Далеко.
— А нам что же, ближе?
Дмитрий задумчиво прищурился и ответил:
— А в ту сторону ниже, легче ходить… У нас и вода лучше.
— Да у вас там ржавая вода.
— Опять же выгода! — обрадовался Дмитрий. — Чаю не надо!
Потом он порядком насмешил Егордана и Никитку, искусно передразнивая своих товарищей по артели, показывая, как каждый из них возмутился бы, узнав о его желании перейти в шалаш Лягляров.
Наконец Дмитрий ушел к своим — «затыкать рты» гостинцами.
Два дня подряд шел сильный дождь. Егордан и Никитка разводили костер у самого входа в шалаш. Отцу и сыну никогда не было скучно, они подолгу оживленно беседовали. К тому же их часто навещал Дмитрий.
В эти дни Егордан был доволен судьбой. Благодаря заботам русского фельдшера Боброва он вполне оправился от долгой и опасной болезни. На ровном и обильном травой Киэлимэ его коса срезала не меньше, чем в прежние годы. Сидя с сыном и поглаживая оленьи шкуры, полученные от Федора, Егордан весело говорил:
— На зиму сошью себе из этих шкур доху и буду подсмеиваться над морозом. А на подать царю вот… — И он вытаскивал из-за жердинки шалаша бережно завернутую в тряпку пятирублевую бумажку и усмехаясь добавлял: — Обеспечили на целый год и себя и бедного царя….
Наконец выдалось вёдро.
Однажды Никитка пришел в шалаш раньше отца, чтобы вскипятить чай. Егордан остался на покосе.
После дождя солнце пекло особенно жарко. Быстро подсохшее сено хрустело под ногами, как первый снег.
Никитка развел костер из сучьев и подвесил на палку котелок с водой. Свою новую рубаху мальчик снял и разложил на земле. А сам отправился за топливом в заросли ивняка. Собирая хворост, он что-то беззаботно напевал, то и дело подпрыгивая и всячески стараясь выразить довольство всем на свете. В груди у него было свободно, в голове светло, на душе легко.
Вдруг Никитка услышал топот лошадей; казалось, где-то несся целый табун и будто бы кто-то с треском рвал огромное полотнище. Удивленный мальчик выбежал из кустарника… и уронил собранный им хворост…
Буйно горел его шалаш, поднимая к небу огненные крылья, словно хотел оторваться от земли и улететь.
Никитка бросился туда. Он падал, вновь поднимался и бежал, бежал к шалашу.
А из шалаша во все стороны торчали огненные стрелы. Красные, желтые, белые, они, как живые, устремлялись ввысь, наклоняли свои острия, бросались друг на друга, расходились в разные стороны и опять кидались в битву. Брызгами летели тысячи искр и гасли на лету, но на смену им взлетали новые, а по жердям ползли, извиваясь и вытягиваясь, огненные черви, сверкая медными, золотыми и серебряными жилками. Вокруг шалаша летали тысячи огненных бабочек. Шалаш все вытягивался вверх, будто хотел своими широкими огненными крыльями коснуться синего неба.
Никитка спотыкался, падал и снова бросался вперед. С разных сторон тоже спешили люди. Но всех опередил Дмитрий Эрдэлир, — он подбежал с колом в руках раньше других и начал раскидывать пылающие стенки шалаша. В это время в шалаше раздался страшный грохот, и Дмитрия обдало огненным смерчем. Будто чем-то огромным ударили его в грудь, и он отлетел на несколько шагов.
— Убило! — заревел Никитка и упал на колени.
Но Дмитрий быстро поднялся. Снова подбежав к огненному вихрю, он подцепил колом ружье Егордана и отбросил его далеко в сторону.
— Жив! — Никита вскочил на ноги и рванулся к шалашу.
Его гордость — его новая рубаха пылала, билась на траве, как живая. Громко вскрикнув, Никитка схватил ее и прыгнул в озеро. Он неистово размахивал горящей рубахой и хлестал ею по воде. А вокруг него летели дымящиеся лоскутки…
Рядом с мальчиком что-то тяжело шлепнулось в воду. Чьи-то сильные руки схватили Никитку и понесли.
— Все это его шалости! — произнес над ухом Никитки сердитый голос. — А ведь большой парень!..
Сверху на него смотрели незнакомые лица. Они сливались в одно, кружились и опять расплывались.
— Такой большой парень, а глупый!
— Эх, беда, беда! — послышался голос Егордана.
Мальчик сразу очнулся. Перед ним стоял отец, держа под мышкой вилы.
Обгорелый остов шалаша походил на скелет какой-то сказочной огромной птицы. По жердям быстро поднимались огненные пташки.
В стороне, едва держась на обгорелой поперечине, кипел медный котелок.
Никитка, совершенно мокрый, понуро стоял, прижимая к себе локтем уцелевший рукав. Это все, что осталось от рубахи.
Какие-то люди, удаляясь в поле, обсуждали происшедшее.
— Ну и парень! — говорили они. — Уже совсем взрослый, а в такой день костер развел у самого шалаша!
Перед Никиткой, выставив вперед свое круглое лицо, сидела на земле жена Григория Егорова — Харитина. Ее черные глазки выделялись на белом полном лице, словно черные бусинки, катающиеся по блюдечку. Эта богачка славилась своим острым языком и властным характером. Было прежде и у нее свое горе в жизни — кривой передний зуб. Поэтому, когда Харитина разговаривала или смеялась, она почти всегда прикрывала рот левой ладонью. А недавно она выдернула этот зуб и теперь, несмотря на щербатый рот, чувствовала себя вполне счастливой.
— Что это ты, паря, спалил шалаш и будто остолбенел? — обратилась она к мальчику.
Оказывается, Никитка должен был радоваться после такого подвига! Мальчик отвернулся, он чувствовал, как от слов Харитины у него коченеет все тело.
— А что это он держит под мышкой, наш герой? Неужто рукав от рубахи? — произнесла она. — Паря, это что? Рукав от твоей рубахи? Никак сгорела?
Никитка вместо ответа промычал что-то и показал Харитине рукав.
— А ты, паря, надень хоть рукав, больше ведь ничего не осталось. — И Харитина весело захохотала, обнажая свои красные десны.
— Не стыдно тебе смеяться над ребенком? И впрямь, чем больше у людей богатства, тем меньше у них совести! — раздался сердитый голос Эрдэлира.
Услышав слова своего друга и защитника, Никитка вдруг горько заплакал.
А Харитина оглядела их своими черными, как угольки, глазами и сказала:
— Ох, беда, друзья! Ну, пейте чай. И так уж котелок весь выкипел. Гляди, парень-то как убивается! Вырастет— еще, пожалуй, мстить мне будет. Только я не доживу до того времени. Да и в шутку сказано. Подумаешь, рубаха!..
— Твои шутки здесь никому не нужны, а помочь ты все равно не захочешь. Лучше тебе уйти отсюда.
— Что?! Это кто же меня гонит? Эрдэлир, нищий Эрдэлир? Меня? С моего луга?
— Твой луг — там! — указал Дмитрий в сторону участка Егоровых.
— А твой где? Ни там, ни здесь… Нету твоего!
— Скоро все моим будет.
— Что?!
— Все будет наше!
— Ишь ты! — изумилась Харитина. — Это ты что, у фельдшера своего научился?..
Харитина встала и быстро зашагала прочь. Между копнами замелькало ее синее сатиновое платье.
— Ну, дорогие! Что будем делать? Давайте чай пить! — С этими словами Егордан снял котелок и поставил его на землю. — Все мои труды за год сгорели… Хоть бы мне, уроду, деньги с собой носить!
— И деньги?! — разом вскрикнули Дмитрий и Никитка.
— Что деньги?.. Спасибо тебе, Дмитрий… — Егордан от волнения осекся и кашлянул. — Сына мне спас. Я-то ведь совсем растерялся, а малый все дальше и дальше идет, прямо на середину озера норовит. Спасибо тебе, друг.