глазах у него туманится, и вот уже все слилось— и лес, и поле, и волы, и изгородь…
Мальчик не понимает, за что его обижают. Ведь они и сами живут в обиде. Но угнетаемый иной раз, видимо, утешается тем, что и сам кого-нибудь притесняет. А если подходящей жертвы не оказывается, тогда можно побить скотину, сломать что-нибудь, на худой конец — швырнуть камнем в бездомного пса…
— Что тебя убить, что — собаку, разницы никакой, — говорят парни Никигке.
Слывущий законником косноязычный Иван, сын гундосого Семена Веселова, при этом поясняет:
— И правда, Никитка, свидетелей-то нет. Скажем, вол задавил или забодал — и все тут.
И Никитке кажется, что это и в самом деле так.
Однажды после чая Никитку заставили играть в карты с Митяем. Двое других парней, заглядывая мальчику в карты, поминутно подмигивали его партнеру, показывали что-то пальцами, хватаясь за уши или за нос, а Митяй все примечал.
«Мало проиграешь — придется уплатить, — соображает Никитка, — а если много проиграть — что с меня возьмешь!»
Поэтому после небольшого проигрыша он стал делать крупные ставки. Митяй не успел опомниться, как. уже выиграл сто рублей.
— Плати!
— Погоди: может, еще выиграешь! — предложил; Никитка.
Парни переглянулись. Давыд повернул к Никитке свое мясистое лицо, погладил себя по круглой голове и, свистнув, сказал:
— А чем платить будешь? Да знаешь ли ты, что такое сто рублей?
— Стоит ли от приятеля требовать немедленной уплаты! — заметил хитрый Иван. — Пусть он пока что-нибудь украдет у отца на два-три рубля и отдаст Митяю… Ну, скажем, самострел, топор, косу или там еще что. А потом, когда вырастет, наймется батраком и отработает.
Молчаливый Митяй медленно поднялся и вопросительно поглядел на Никитку сверху вниз.
— Ладно, девяносто рублей получай наличными, а десять подожди до утра, — съязвил Никитка.
— Ты разве, Митяй, не видишь, что он над тобой насмехается?! — воскликнул Иван.
— Так ты, варнак, еще смеяться вздумал над нами! — И Митяй ухватил Никитку за шиворот.
Рванувшись и оставив ворот своей рубашонки в руках у Митяя, Никитка пустился бежать к лесу. Но вскоре двадцатилетний парень нагнал девятилетнего мальчика и сильным ударом повалил его на землю.
Никитка лежал лицом вверх, а Митяй уперся ему коленом в живот. К счастью, земля оказалась сырой и мшистой, и Никитке было не очень больно.
— Ну, бей, бей!.. До крови бей, изувечь, тогда будем судиться… — еле переводя дыхание, говорил Никитка, будто ему действительно хотелось быть изуродованным..
— А вот и побью… И следов не будет… — Митяй руками сжимал ему горло и все сильнее давил на живот коленом.
В это время прибежал Иван.
— Эй, вы, довольно! — крикнул он. — А то как бы в самом деле беды не вышло.
Митяй нехотя оставил свою жертву и поплелся назад. Неуверенно шагая своими вывернутыми ногами, Иван что-то на ходу шептал ему, очевидно укоряя приятеля за неосторожность. Время от времени Митяй лениво огрызался.
Давыд лежал на травке и покуривал. Он встретил их удивленным возгласом:
— Что же вы этого сатану не зарезали?
— Нельзя, — важно сказал Иван.
— А жаль, — вздохнул Митяй.
Он уставился на Никитку глупыми глазами, как бы решая, каким путем удобнее покончить с ним.
— Ну и режь! — воскликнул Никитка и, кинув прямо в лицо Митяю комок мокрой глины, бросился бежать.
Началась погоня. Когда Никитка добежал до речки, руки Митяя уже коснулись его спины. Но мальчик очертя голову бросился в воду, несколькими взмахами рук достиг противоположного берега и обернулся. Митяй с разбегу тоже прыгнул было за ним. Но, боясь промочить одежду, повернул обратно.
Никитка уселся и, сняв торбаса, вылил из них воду. Рядом то и дело падали камешки и комки земли. Все трое, стоя на той стороне, норовили попасть в него. Взяв торбаса под мышку и звучно плюнув в сторону своих врагов, Никитка пустился бегом в Дулгалах.
Бабушка и дед вместе с Алексеем собирались, оказывается, вечером переезжать к Роману Егорову. Увидев Никитку, Алексей поднял рев. Он не хотел расставаться с братом. Да и Никитка тоже, как бы невзначай, утер слезы рукавом.
— Вот глупый народ! — с отчаянием воскликнул Егордан. — Поймите вы: Алексей есть будет досыта.
— И Егоровы-то живут не в дальнем наслеге, не в чужом улусе, — нараспев произнесла Дарья. — Все равно бы при случае видались. Правда, иной раз лучше голодать вместе, чем наедаться порознь…
После подробного обсуждения решили до поры до времени оставить Алексея дома. Мальчики просияли, будто никогда и не плакали, и тут же принялись играть в хабылык. Они подкидывали перед собой пучок коротких лучинок и ловили их с таким расчетом, чтобы зажать меж пальцами по одной щепочке…
Семейный совет окончился, и Варвара Косолапая зачем-то вышла в хотон. В этот момент, сильно рванув дверь, в юрту влетел Лука Губастый. Он был пьян, о чем свидетельствовали багровые пятна на его лице. Лука подошел к Никитке и, глядя на него сверху вниз, заорал:
— Ты что ж это, парень, удрал, бросил работу? Ну-ка, пойдем!
— Не пойду. Там меня обижают… — Никитка подавился слезами.
— Пойдем, говорю! Я сюда за тобой пришел!
— Не пойду!
— Молчать! Все равно уведу! — С этими словами Лука схватил мальчика за руку. — Всех вас растопчу и вашу берлогу разнесу, зукины дети!
Тут-то и поднялось нечто невообразимое. Варвара, с растрепанными волосами, в рваном платье, словно подхваченная вихрем, вылетела из хотона и набросилась на Луку. Ее могучий кулак мигом угодил ему в грудь. Лука отпрянул, выпустив из рук Никитку. А старуха решительно засучила рукава и разразилась потоком слов:
— Ах ты, разбойник, картежник, пропойца! Посмотрим, как ты отнимешь у меня моего Никитку, свет моих очей! Да легче тебе сердце у меня отнять, печенку вырвать.
— Потише, бабушка, потише! Ведь я одолжил его у Павла Семенова.
— Слышите? Одолжил человека?! Совсем ожирел да отупел, скис на богатстве своего отца-грабителя! Да и сам ты картежник и распутник, кривая твоя душа, грязная совесть! А ну, попробуй, уведи! Я тебе покажу, что мы тоже люди!
Лука все пятился к двери, а старуха все наступала.
— С ума ты сошла, что ли, старая? Погоди…
— И сойду с ума! Воткну нож в твой поганый живот, раскрою топором твою пустую голову, разобью бесстыжую твою рожу! Убирайся вон и больше не попадайся мне на глаза!..
Лука неуклюже, как бык, выбрался из юрты. Старуха села на кровать, глубоко вздохнула, пригладила ладонями волосы и преспокойно проговорила:
— Дикарь этакий! Как рассердил меня! Чего только не наговорила ему. Все-таки зря я его отпустила с целой мордой… Федосья, поставь-ка чайник на стол. А то мы опоздаем. Когда-то еще увидимся…
— И над Губастым разразилась гроза! — рассмеялся Дмитрий Эрдэлир. — Вот если бы мы, бедняки, все так держались, богатеи давно бы уже хвосты поджали!
— Ох, съел бы он меня, если бы не бабушка… Выходи, Алексей, — крикнул Никитка брату, — не бойся. — И он вывел к столу спрятавшегося за печкой малыша.
Весело смеясь над Лукой, все пили чай. Потом дед и бабка уложили свой жалкий скарб и отправились жить к Роману Егорову.
КНЯЖЕСКИЙ УКАЗ
Долго и тяжело болел Егордан. Русский фельдшер приезжал через день и заботливо лечил его. Но однажды утром Егордан решил, что настала пора сказать семье последнее слово.
— Дети остаются больно маленькими, — начал он, прерывисто дыша. — Бедняжка моя! — посмотрел он на Федосью. — В такие-то лета вздумала еще одного заиметь!.. Чем ты будешь кормить троих детей?
— Нельзя так, Егорданушка, нельзя! — заволновалась всегда спокойная Дарья. — Грех сокрушаться из-за ребенка! Ведь никто не знает, каким станет этот новый человек! Может, ему-то и суждено кормить вас всех, может, он-то и принесет людям тепло и радость… Да и вообще повременил бы ты с последним словом. Лица твоего я хорошенько не вижу, а по голосу рано тебе еще…
Так и не сумел Егордан высказать свои грустные мысли и покорно умолк. А спустя некоторое время стал он помаленьку поправляться. Все чаще и чаще вставал он с нар и, держась за стол, за стенку или опираясь на чью-либо руку, подходил к камельку и садился у огня. Но силы возвращались к нему медленно, и работать он еще долго не мог.
Хорошо еще, что перед самым переездом к Егорову старик Лягляр все же успел засеять маленькую пашню перед юртой двадцатью фунтами ячменя. Семена бережно хранили всю голодную зиму и лишь изредка с нежностью рассматривали неприкосновенное добро, высыпая на ладонь горсточку зерен. И вот теперь на маленьком поле кое-где уже показались радующие глаз прозрачные зеленые ростки.
Однажды утром раньше всех поднявшаяся Федосья поспешно вернулась со двора.
— Ой, Егордан! Старик Семен, Сидоркин сын, наше поле перепахивает.
— Да что ты болтаешь! С ума он сошел, что ли!
Алексей и Никитка, сбросив с себя рваное одеяло и вмиг одевшись, выбежали во двор.
Евдешка Татарская дочь вела за повод знакомого Никитке огромного бурого Веселовского вола. Сам старик Семен шел за сохой, рассекая посреди недавно засеянную пашню Лягляриных.
С трудом передвигая ноги, вышел Егордан. Федосья следовала за ним. Семен уже заходил на вторую борозду. Тяжело опираясь на палку, Егордан двинулся по направлению к нему и, не доходя шагов десяти, сказал дрожащим голосом:
— Старец Семен, что ты делаешь?
— Что делаю? — прогнусавил Семен. Оставив соху, сн медленно подошел к Егордану с ивовым кнутовищем в руке и повел огромным носом, будто принюхиваясь к чему-то. — Думаю, что дело делаю. А если считаешь неправильным, запрети мне силой княжеской печати. Эту пашню ты присвоил не по закону, она сиротская.
— Как так сиротская? Чья же?
— А вот этой вот… Евдешки.
— Я сам из года в год обрабатывал ее мотыгой, ведь ты знаешь…
— А хоть бы на спине ты по ней катался! Она не твоя, а чужая. Поди да посмотри в наслежную ведомость. Там пашня записана на имя Евдешки Татарской дочери. Вот князь и велел отобрать ее у тебя! — И старик направился обратно к сохе.