— Вот именно! Зачем он нам? — со всех сторон поддержали Андрея.
Учитель обещал к следующему разу попробовать перевести хоть одну песню сударских и объявил:
— Сейчас будет показано в лицах, кто больному помочь может — поп, шаман, богач или фельдшер.
Из комнаты пансионеров вышел Федор Ковшов, с завязанной головой. Испуская жалобные стоны, он улегся перед зрителями на приготовленной заранее скамейке. Затем появился Афанас. По старой шапке из лисьих лапок, огромному животу, перетянутому кушаком, и бороде все признали в нем князя Сыгаева. Наскоро поговорив с больным, он ссудил его под проценты шестью рублями и ушел.
После него появился в образе шамана Ворона Дмитрий Эрдэлир. Брови он вымазал углем и непонятно как, но очень искусно, прикрепил к голове длинные седые волосы из белой лошадиной гривы. «Шаман Ворон» поплясал немного около скамейки, ударяя кулаком в медный таз, потом заверил «больного», что он уже помог и тот через три дня встанет, взял за труды три рубля и удалился.
Но прошло три дня, о чем сообщал со стонами сам «умирающий», а болезнь все усиливалась. Тогда заявился «поп», которого изображал Иван Малый. Он надел на себя какое-то подобие рыжего парика, нацепил бороду, накинул на плечи одеяло и, размахивая самоварной конфоркой на веревке, комично тянул над больным:
— Осподю помылу-уй!.. Аминь!..
Зрители покатывались со смеху, да и сам «больной» то и дело пофыркивал.
Только ушел «поп», также получив три рубля, как «умирающий» воздел руки к небу и стал просить слабеющим голосом:
— Фельдшера! Скорей фельдшера! Умираю, спасите!
— А, вспомнил! — послышались иронические голоса. — Давно бы так!
Когда под общие возгласы одобрения показался Афанас с деревянным ящичком в руках, успевший уже превратиться в русского фельдшера, в помещение с отчаянным криком вбежал запыхавшийся сын попа Сережа.
— Тятя идет! Князь идет! Роман Егоров идет! Тишко идет! — прокричал он и тут же выскочил на улицу.
Афанас быстро запер за мальчиком дверь. Вскочивший Федор Ковшов сорвал с головы платок.
Люди задвигались, загудели.
Увлеченные игрой, они и не заметили, что весеннее солнце уже поднялось над окрестными горами. Служба в церкви давно закончилась, и местная знать даже успела откушать у попа.
— Успокойтесь! — обратился учитель к народу. — Мы их не впустим. В праздничные дни они не имеют права проверять тут ничего. Афанас, продолжай!
Федор Ковшов опять завязал голову и, повалившись на скамью, застонал пуще прежнего. Вышедший вторично Афанас, открывая свой ящичек, заговорил, подражая Боброву, на ломаном якутском языке.
— Где болезнь? Зачем скрывал? Давай сюда!
Для умирающего Ковшов, пожалуй стонал слишком энергично, но сквозь стоны можно было разобрать его слова:
— И шаман плясал… И поп пел… Не помогли, только без денег оставили! Умру скоро! Спаси меня, дорогой фельдшер!
— Уж и дорогим стал!.. Ишь, хватился! Раньше надо было вспомнить! А то обратись еще разок к шаману! — высказывались зрители, уже успевшие позабыть о надвигающейся опасности.
В это время кто-то сильно дернул снаружи дверь и начал колотить в нее кулаками.
Подбежав к порогу, учитель крикнул:
— Кто там?
В ответ послышалось что-то глухое, неразборчивое, но, видно, учитель все понял.
— А что вам нужно? — спросил он. — Школа закрыта на пасхальные каникулы… Когда начнутся занятия, милости прошу… Нет, не впущу! Сейчас здесь не школа, а моя квартира. Я праздную со своими друзьями… с своими гостями… Я к вам в дом не ломлюсь и вас прошу мне праздник не портить.
Но тут к выходу прокрался выбравшийся из заднего ряда Лука Губастый. Неожиданно для всех он откинул засов и широко распахнул дверь. Учитель и опомниться не успел, как в помещение ввалились поп в рясе, наслежный князь Иван Сыгаев, с кортиком на боку и с медалями на груди, за ними начальник почты — краснорожий Тишко в своей служебной форме и последним писарь наслега, сын князя Никушка Сыгаев.
Иван Малый со взметнувшейся за спиной ризой из одеяла этаким ширококрылым чертом пролетел в комнату пансионеров. Следом за ним бросился Эрдэлир с развевающимися длинными седыми волосами из конской гривы. Туда же, споткнувшись о брошенный медный таз, с грохотом пробежал Никитка, а за ним еще несколько учеников. А «больной» на этот раз так вошел в роль, что остался лежать.
На минуту воцарилась томительная тишина.
— Ну! — рявкнул вдруг кирпично-красный Тишко и, тараща на людей водянистые глаза, стал бессмысленно поглаживать свои пышные сивые усы.
— Вы зачем здесь собрались? — спросил князь, обращаясь ко всем. Не дождавшись ответа, он ткнул Егордана пальцем в грудь: — Вот ты, Егордан, зачем ты здесь?
— Были в церкви, потом собрались, чтобы вместе домой идти, — поспешил ответить за приятеля Андрей Бутукай.
— А дома-то у вас в разных сторонах… Да и не тебя я спрашиваю, а Егордана.
— Да уж где люди, там и я… — смешался Егордан. — Все здесь, ну и я тоже…
— Я их пригласил, все они мои гости, — объяснил учитель, решительно подходя к князю. — Разве мне нельзя позвать друзей на праздник? Я ведь не допрашиваю ваших гостей, почему они к вам пожаловали.
Тут Тишко вдруг запрокинул голову и расхохотался, да так громко, что даже поп и князь недовольно покосились на него.
— Ха-ха-ха, ха-ха-ха! Гости! — всплеснул он руками. — Не многовато ли будет, а? — И он опять загоготал, тряся головой и отчаянно отмахиваясь руками.
Тем временем Никуша Сыгаев побывал в соседней комнате и привел оттуда Ивана Малого и Дмитрия Эрдэлира в их столь необычном обличье. Они, оказывается, стояли там, забившись в угол, и с тревогой прислушивались к тому, что происходит в классе, не потеряв, однако, надежды продолжать представление после ухода непрошеных гостей.
Видимо, поп и князь вначале не заметили убегающих артистов, и потому теперь оба поразились.
— Господи боже мой! — воскликнул поп, пятясь задом от новоявленного «священника», да к тому же своего двойника.
При этом он налетел на кого-то, вдруг побагровел и, обращаясь уже к Боброву, начал выкрикивать по-русски:
— Это что такое? Что это такое, господин фельдшер?
— Да я тут рассказывал собравшимся о соблюдении гигиены, о пользе медицинской помощи, — медленно ответил фельдшер, стараясь не выказать волнения и вместе с тем с трудом сдерживая смех.
— Но это? Это к чему? Я вас спрашиваю, господин фельдшер! — настаивал поп, указывая то на совершенно растерявшегося и опустившего голову Ивана Малого, то на Дмитрия Эрдэлира, который с явно преувеличенным недоумением на лице вызывающе разглядывал гостей. — К чему эти…
— Да они это сами выдумали по своей глупости, — решил выручить фельдшера догадливый Андрей Бутукай.
— М-да! — рявкнул опять Тишко, подкручивая усы. — П-попались, братцы!
— Я хотел объяснить людям, что эти вот, — фельдшер указал на «попа» и «шамана», — не могут помочь больному.
— Шаман — да! Но… но…
— Я, признаться, на обоих смотрю одинаково.
— Вот как?!
— Да, вот так!
— Князь, я попрошу тебя составить акт на сие безобразие… Богохульство! — возмущенно добавил поп и обратился к собравшимся: — А вы все расходитесь по домам и молите бога, чтобы он простил вам ваши грехи.
Да подумайте о том, куда влекут вас потерявшие веру в нашего спасителя антихристы — учитель и фельдшер. Расходитесь…
— Нет, останьтесь, — внятно произнес учитель.
— М-да! Акт! Обязательно акт! Как-кое без-зобра-зие затеяли! — Тишко выдвинулся вперед и, закинув руки за спину, молча постоял, уставившись на людей. — Ишь с-скоты! Кнута захотели!
— Ну, Никуша, пойдем составим акт. — И князь медленно направился к двери.
Поп широким взмахом руки благословил народ и тяжелым шагом, слегка покачиваясь, двинулся вслед за начальством.
Оставшиеся некоторое время молчали. Потом раздался молодой и бодрый голос Андрея Бутукая.
— Вы бы хоть свои несчастные бороды да усы сорвали! — упрекал он артистов. — А ты, Иван, даже одеяло не догадался с себя скинуть!
— Мне и в голову не пришло, что они в ту комнату заглянут, — возразил Дмитрий с видом человека, не придающего особенного значения тому, что он в чем-то провинился.
Он обвел глазами класс и остановил взгляд на Луке, который стоял на отшибе, прислонившись к стене.
— Ну, спасибо тебе, Лука, — сказал Дмитрий сурово. — Ты, верно, с тем и пришел на наше представление, чтобы впустить сюда попа и князя. Что ж, ты свою обязанность хорошо выполнил.
— А если мне тогда на двор захотелось… — проворчал Лука.
— Как это он пролез к нам, гадина! — гневно и в то же время горестно воскликнул Афанас. — Эх, не надо было пускать его, вытолкнуть бы — и все!
— Уж не ты ли меня вытолкнешь, нищий сторож?!
Со всех сторон послышались негодующие голоса, люди угрожающе надвинулись на Луку, но он быстро вышел из класса, сильно хлопнув дверью.
Учитель пошептался с фельдшером, улыбнулся и поднял руку:
— Представление продолжается. Это даже хорошо, что Иван и Дмитрий сохранили свои наряды: они еще пригодятся.
Прерванная сценка приближалась к развязке. Сказочно быстро вылечился «умирающий». Указывая на «фельдшера», он неистово кричал, наступая на испуганных, забившихся в угол «попа» и «шамана»:
— Вот кто спас меня от смерти, вот кто избавил моих детей и жену от нищеты! А вы — обманщики! Отдайте назад мои деньги!
— Он помешал, а то бы я вылечил! — в один голос заорали «шаман» и «поп».
А кончилось представление тем, что исцелившийся «больной» под оглушительный хохот зрителей вытолкал за дверь и «попа» и «шамана».
На другой день по наслегу прошел слух, будто акт о пасхальном празднике в Талбинской школе князь отправил в город.
Но вскоре об этом забыли. Поп, как обычно, выехал к таежным эвенкам, кочующим от Талбы до Охотского моря. В эти дни они собирались в условленных пунктах отпевать души умерших, венчать супругов и заодно крестить их же детей. Тут же шла торговля. Приезжие купцы скупали за бесценок, иной раз просто за блестящие безделушки, с трудом добытую пушнину.