Из далекого наслега приехала красавица шаманка Дыгый с нежным румяным лицом. Мягко напевая слова мольбы, обращенные к духам, камлала красавица, зажав между пальцами три пучка белых волос из конского хвоста:
— Крался ты с ружьем к двум лебедям. А эти лебеди были духи неба… — пела она.
Оскорбленные и обиженные Григорием лебеди-духи выражали свое негодование устами той же шаманки. Это была какая-то удивительная поэма о путешествиях по местам преступлений Григория и о полетах оскорбленных лебедей. Только к утру удалось шаманке уговорить духов простить неразумного охотника, и Григорию было указано начало выздоровления с утра седьмого дня.
Но не помогли и эти до слез взволновавшие людей, нежные мольбы.
Из другого улуса был приглашен внушающий всем страх знаменитый шаман Арбыйа. Чрезвычайно проворный, бойкий, он камлал подряд две ночи и даже во время чаепития начинал вдруг разговаривать со своими духами.
— Срубил священное дерево в лесу, обидел духов земли! — гремел шаман и обещал исцеление с девятого вечера.
Не помогло и это.
Промучившись два месяца, Григорий потерял всякую надежду на выздоровление и, наконец, решил попробовать лечиться у врача. Ему предстояло ехать восемьдесят верст до улусного центра Нагыла. Он стал требовать, чтобы Егордан отпустил с ним Никиту, который, мол, заменит ему руки и ноги. Мальчик плакал, отказывался, не хотел расставаться со школой. Долго уговаривал Егордан Никиту, ругал, просил. Но мальчик решил не сдаваться. Печально вздыхая, отец сказал:
— Может быть, он на этот раз подарил бы тебе обещанного жеребенка… И всего-то проездил бы на всем готовом дней десять, потом бы догнал товарищей по ученью… Так вот и упускаем мы свое счастье!
Мечта о жеребенке, которая начала было угасать, вновь ожила в сердце Никиты. Воображение мальчика снова рисовало целый табун беленьких, как лебедушки, лошадей. Вот они стоят у дымокура, мотают головами, отгоняя оводов, глядя на него сквозь длинные ресницы… Вот под ним и его братьями затанцевали настоящие иноходцы…
Никита улыбнулся сквозь слезы и согласился ехать с Егоровым.
Как раз в ту пору брат Григория Роман подрядился доставить в Якутск накопленные Сыгаихой масло и мясо и привезти для лавки очередную партию товара. Они выехали все вместе в лютый январский мороз на семи санях. Проехав три кёса[25], остановились на ночевку в заброшенной таежной юрте.
В пути для Никиты все было ново и интересно. А на стоянке двенадцатилетним мальчиком, который впервые в жизни отлучился от своей семьи, овладела тоска. К вечернему чаю скупой хозяин отломил ему маленький кусочек лепешки. Никита повертел свою долю в руке и неожиданно для самого себя выпалил:
— И всё?!
Хозяин изумился такой дерзости. Уставившись на него, он медленно проговорил:
— Дуралей! Лепешка-то из хорошей муки, и таким куском сыт будешь.
Мальчик и сам ужаснулся собственной дерзости и решил как-нибудь смягчить свой поступок. Он съел только половину кусочка, а другую половину тихо положил обратно в мешок с продуктами.
— Это ты почему? — удивленно спросил хозяин.
— Да наелся досыта… Хороша мука… Сначала мне показалось, что мало…
Никита скривил рот в улыбке, хотя его душили слезы. Он улегся голодным, обманув и себя и хозяина.
Легли они на одной постели, головами в разные стороны. Чтобы отогреть ледяные ноги, Григорий держал их на худеньком животе мальчика.
Всю ночь больной стонал и охал. Едва начинал Никита засыпать, как хозяин будил его, толкая ногой в живот, — то заставлял подбросить в огонь поленьев, то подать ему напиться. Пылая от жара, он замерзал, его била лихорадка.
На вторую ночь, немного не доехав до больницы, остановились ночевать у богатого свояка Романа. Утром ели мясо. Никита быстро съел свою долю да еще тарелку бульона и немного соры[26] — словом, наелся досыта. Взрослые долго говорили о городских ценах на мясо, масло и хлеб, о том, что наступают плохие годы, что кончилась спокойная жизнь и все больше становится сударских, которые совращают грамотных якутов.
Вдруг с другого конца стола раздался сердитый голос Романа:
— А почему ты не ешь, парень?
Никита стал озираться по сторонам, ища другого парня. Потом, сообразив, что Роман обращается к нему, буркнул:
— А что?
— «А что»! — передразнил его Роман. — Объедки своего хозяина!
— Я… я же наелся…
— Еще говорит, что наелся! — возмутился Роман. — И откуда такая гордость? Чем ты гордишься? Чем?! Как будто твой отец не слишком богат? Все равно жив ты будешь объедками.
Мальчик сконфузился. Запинаясь и чуть не плача, он сказал:
— Наелся же я…
— Сейчас же ешь! Он еще упорствует! Ну?! Что я сказал!
Никита схватил со дна тарелки Григория несколько мелко нарезанных кусочков мяса и проглотил их. Эти кусочки обожгли ему сердце огнем глубокой обиды и унижения.
Наконец путники добрались до Нагыла. Вдруг выехали из лесу, и перед ними внезапно открылся широкий Нагыл с огромными, никогда не виданными Никитой домами.
Они остановились у знакомых Романа. Молодая круглолицая хозяйка указала приезжим, где брать сено. Роман с Никитой, облюбовав одну кучу сена, задали корма своим лошадям. Но следом за ними в юрту вошел соседний парень и объявил:
— Вы, талбинские люди, своим лошадям дали наше сено. Мы забрали его обратно, но лошади все-таки успели много сжевать.
Как только парень вышел, хозяйка громко закудахтала:
— Беда! Здесь ведь как в городе. В суд подадут за то, что вы украли их сено. Надо послать к ним вашего парня с извинениями.
Виноватым оказался один Никита. Все начали ругать и укорять «пучеглазого» лягляринского мальчонку. Больше всех возмущался Роман, хотя он первым взял охапку сена из той кучи. А Никита неслышно шептал проклятия по адресу людей и даже самого бога, создавшего его бедным и некрасивым.
Наконец Егоровы ушли в больницу.
За печкой стоял мальчик в изорванной одежде, сквозь которую виднелось грязное тельце с худыми ребрами. Он крутил ручные жернова.
Иди, талбинский мальчик, помоги этому парню, — приказала хозяйка одиноко сидевшему Никите.
Вздрогнув всем телом, Никита вскочил, подбежал к жерновам и взялся за ручку. Ребята покосились друг на друга, как давние враги, и стали быстро вертеть жернова. Посыпалась крупа.
— Не так! — закричала хозяйка. — Крупный помол!
Мальчики собрали крупу и высыпали в посуду для зерна. При этом они почему-то вздрагивали от смеха, прикрывая рты ладонями. Закончив работу, ребята вышли из юрты. Они бегали по сеновалу, по скотному двору, к проруби, кидались конским навозом — словом, подружились.
Никита узнал у своего нового приятеля Еремея, что они остановились у его брата, молодого зажиточного человека Захара Афанасьева, недавно женившегося на Арыпыане, которая сразу невзлюбила Еремея, и стал он у них бессловесным батраком. Теперь Еремей твердо решил, что как только вырастет, первым делом изобьет до полусмерти и Арыпыану и Захара.
Увидев вернувшихся из больницы Егоровых, мальчики поспешили домой. Никиту встретили руганью.
— Вы только посмотрите на этого урода! — зло шипел Роман. — Да и откуда ему быть толковым! А лицо, а глаза… Ну разве не болван! Ничего хорошего от такого не жди. Ну и душонка! Глупость на лице написана!..
Громко сопя, Никита крутил соломинки на коленях и неслышно бормотал:
— Да и ты не очень-то хорош… Ну ладно! С моего лица ты сору не слижешь! Не твоя это печаль, если я и некрасив…
— Ты еще мне поворчи! Глупый щенок! — Роман вскочил на свои кривые ноги и ударил кулаком по столу. — Хозяину твоему придется в город ехать, тут его лечить не берутся. Так ты и там будешь бродяжничать, позабыв про него?
— Плохая он, видать, опора для умирающего, — протянул Григорий. — Не лучше ли будет отправить его домой?
— Нет! — заорал Роман. — Он тебе там заменит руки и ноги. Мальчишку нанять в городе не дешево. Да нынче мальчика покорного и не найдешь, а с сыном собственного батрака стесняться тебе нечего. Ослушался — в морду его!
— А если заблудится он там на беду?
— Ну, тоже еще нашел беду! Да он и сам никуда от тебя не уйдет. Я вот всю жизнь бываю в городе и каждый раз плутаю. Заблудиться там легко. Пусть едет!
— Не поеду! Вернусь домой! — захныкал Никита..
— Домой? — удивился Роман. — А где это твой дом?
— Школа…
— Школа! С этакой-то мордой! Я вот неграмотный, а внук нищего Лягляра грамотный! Полопочи еще у меня!
— Да, все-таки придется взять его с собой, — мрачно проговорил Григорий.
И пришлось Никите ехать с хозяином в город.
СЧАСТЛИВЫЙ ГОРОД ЯКУТСК
После десяти дней дороги они поздно вечером въехали на окраину города, окутанного густым морозным туманом. Теперь предстояло найти место для ночлега.
В первом дворе Роману отказали.
— Ну? — едва слышно спросил больной.
— Здесь полно… И сено у них все вышло.
— Вот горе-то… Придется ночевать под открытым небом. Тогда уж каюк мне…
Они проехали вдоль улицы. Их не пустили ни в один из дворов, и Григорий заволновался:
— Вечно торчишь в городе, а не смог подыскать себе постоянного двора… Вот и рыщем теперь, как псы бездомные…
— Разве что за Талое озеро нам поехать? Переночуем там у Сергея Эрбэхтэя, у того, что прозван «Пальцем». Хоть у него, конечно, как всегда, пьянка и карты, шумно тебе Гулсл… Зато он из наших, из нагыльцев.
— Скорей к нему!.. Кто бы он ни был, хоть нагылец, хоть сам сатана, все равно! Не замерзать же нам на улице… — заворчал больной.
Долго скрипели полозья по уснувшим улицам. Дорога была усыпана мерзлым конским навозом. Сани то и дело слегка подскакивали, и больной стонал от толчков.
— Господи, за что мне такая мука? Почему бы не помереть у себя дома, в тепле? — шептал Григорий.
Наконец остановились у какого-то покосившегося забора. Роман нырнул во двор, вскоре вышел с кем-то и отворил ворота.