— Что?! — Никита даже заерзал на табуретке.
Старуха стала что-то недовольно говорить старику по-татарски.
— Ведь он сам сказал, что не любит царя и богачей, — по-якутски ответил ей старик и обернулся к Никите: — Если бы цари умирали от собраний, то их бы давно на свете не было. Сколько уж было собраний, а царь все живет. Наоборот, гибнут те, кто устраивает собрания: царь убивает их.
— Это не нашего ума дело…
— От наших собраний царь не сдохнет… Всем бы оружие в руки взять, тогда, конечно, другой разговор… Ну, иди спать.
— А там огонь…
— А ты потуши.
Никита вошел в комнату, задрал голову и стал дуть па лампочку. Лампочка качалась на веревке, но не потухала. Старик сказал: «Потуши». А как потушить это чудо? Никита этого не знал, а просить хозяев постыдился и, решив дождаться фельдшера, прилег на кровать, не раздеваясь.
Утром, когда мальчик проснулся, — оказалось, он спал раздетый на постели, разостланной на полу. Бобров уже убирал свою кровать и, услышав, что Никита шевелится, с улыбкой обернулся к нему.
— Как спал?
Никита не знал, что можно спать плохо, поэтому удивился такому вопросу. Ему стало стыдно, что он не слышал, когда вернулся Бобров, и не проснулся, когда тот раздел его и уложил на чистую постель. Он насупился и молча стал одеваться.
— Сегодня воскресенье. Как поедим, в баню пойдем. Хорошо?
— Хорошо.
Никита вымылся в бане, надел на себя слишком просторное для него белье фельдшера и, довольный, вернулся домой. Тут пришли Иван Воинов и Сергей Петров.
У Воинова была какая-то пачка в руках. Он развернул ее на столе. Это оказались книги, тетради, карандаши, ручки. Громко читая название каждой книги, — а их было три, — он клал их перед Никитой.
— В. и Э. Вахтеровы, «Мир в рассказах для детей». Первая книга после букваря для классного чтения в начальных училищах… «Родной мир» Ивана Сахарова. Часть первая и часть вторая. А вот тут всякие принадлежности для письма. Все это мы с Сергеем Ивановичем Петровым дарим тебе. Не горюй, брат Никита, мы с тобой еще горы свернем! — Воинов обнял Никиту и ласково похлопал его по спине.
В четвертом классе Талбинской школы как раз учатся по этим книжкам. Никита набросился на книгу Вахтеровых, раскрыл ее и, увидев знакомую картинку — кошку, держащую в зубах мышку, неожиданно разволновался. Слезы затуманили ему глаза, и он выскочил на улицу.
Никита несколько раз прошелся по двору. Работы здесь никакой не было. Но он все-таки поднял небольшой кусок льда и понес его в дом. Хотя лед и не был нужен, старуху искренне обрадовала услуга мальчика.
Проверяя знания Никиты, новые учителя заставили его прочитать какой-то отрывок из учебника, кроме того, он написал несколько продиктованных ему фраз. Мальчик оказался бойким и понятливым. Он прочел наизусть выученные еще в школе стихотворения: «Весна», «В школу», «Сказки бабушки». Воинов часто восклицал:
— Ах, какой молодец!
Сергей Петров попросил Никиту перевести с якутского и написать по-русски такое предложение: «Собака укусила мальчика». Никита долго пыхтел над переводом этой фразы. А когда задание было выполнено, никак не мог понять, чем он, собственно, развеселил так своих новых друзей. В Никитином переводе оказалось, что мальчик сам укусил собаку.
Никита стал учиться ежедневно.
НОВЫЕ ДРУЗЬЯ
Имена людей, о которых Бобров и его друзья говорили всегда с любовью и уважением, ярко запечатлелись в уме и сердце Никиты: Ленин, Серго Орджоникидзе, Ярославский… Григорий Константинович, Клавдия Ивановна… Эти люди, не жалея своей жизни, борются за то, чтобы человек не угнетал человека, чтобы князь не мог отнять у бедняка землю…
Однажды Бобров повел Никиту в музей. Мальчик залюбовался там беленьким песцом, который, как живой, щерил зубки. В это время из соседней комнаты вышел усатый человек с кудрявыми, густыми волосами. Проходя мимо них энергичным шагом, он задумчиво перебирал какие-то бумаги. Бобров поздоровался, назвав его Емельяном Михайловичем. Тот быстро нацепил пенсне на переносицу, улыбнулся и приветливо поклонился.
— Это он? — прошептал Никита.
— Да, да, он, — подтвердил Бобров.
А в другой раз, на базаре, русская женщина с ласковыми серыми глазами рядом с Никитой покупала карасей и мороженое молоко. Потом к ней подошла другая русская женщина и назвала первую Клавдией Ивановной. Никита невольно прислушался: это, наверное, та самая Клавдия Ивановна, про которую всегда с таким уважением говорили его друзья, недаром у нее такое доброе лицо. Никита знал, что Клавдия Ивановна — жена Емельяна Михайловича. А вторая женщина еще осведомилась у нее о здоровье Емельяна Михайловича и маленькой дочки. Теперь не было никакого сомнения, что это именно она.
— Клавдия Ивановна, я помогу! Музей, да? — И Никита вдруг выхватил у нее сумку с продуктами.
Клавдия Ивановна вздрогнула от неожиданности, потом, пристально вглядевшись в мальчика, улыбнулась:
— Ой, спасибо, спасибо! Я сама…
— Помогу! — твердо сказал Никита и зашагал в сторону музея.
Клавдия Ивановна еле поспевала за ним.
— Ты, мальчик, разве знаешь меня? — спросила она.
— Знаю, конечно, — охотно ответил Никита. — Политиков все знают. Царь…
— Что царь?..
— Долой! Царь — война, царь — тюрьма…
— Ах ты, мой милый! — засмеялась женщина и похлопала паренька по плечу. — Выходит, и ты политик. Да, милый, царь — это война, царь — тюрьма, это правда… — Она улыбнулась и, качая головой, повторила чуть слышно: — Царь — война, царь — тюрьма…
Остановившись у маленького деревянного домика во дворе музея, Клавдия Ивановна постучала в дверь. Услышав шаги, она весело крикнула:
— Открой, царь — война!
— Что? — раздался удивленный голос Ярославского, и тут же звякнул дверной ключ.
— Здравствуй, мальчик! — кивнул Никите Ярославский, потом со смехом сделав растерянный жест руками в сторону квартиры, откуда доносился детский плач, он обратился к жене: — Взбунтовалась моя Марианочка…
Клавдия Ивановна поспешно разделась в передней и прошла в комнату, где плакал ребенок. Хозяин последовал за нею. Никитка поставил сумку на стол, а сам уселся у печки. В наступившей тишине послышался невнятный разговор хозяев, часто прерываемый веселыми смешками женщины. Потом вышел Ярославский и, приветливо улыбаясь, обратился к Никитке:
— Так, ты думаешь: «Царь — тюрьма, царь — война»?! Вот молодец-то какой!.. А как тебя звать?
— Ляглярин Никита…
В дверях появилась Клавдия Ивановна с ребенком на руках:
— Садись, милый, сейчас я…
Никита устыдился, вдруг сообразив, что он сел, оказывается, без приглашения. Он быстро соскочил со стула и ринулся к наружным дверям.
— Стой! Ты куда? Чайку попьем!
— Не-е… Хазаин бальница молоко.
Никита был рад, что случайно помог «политикам». Улыбаясь во весь рот, он помчался обратно на базар, чтобы купить молока для Григория.
Как-то раз, когда Никита вернулся из больницы и пилил со старухой Рахилей дрова, мимо них пробежал радостно возбужденный Виктор Бобров. Он взмахнул обеими руками и крикнул:
— Скорей идите в дом! Бросайте работу! Важные новости!
— Что он сказал?
— Говорит: «Новости».
Никита выпустил пилу и бросился в дом. Бобров обнимал старика Насыра и кружился с ним по комнате.
— Свергли! Понимаешь ты, рухнул!
Он отпустил старика, и Насыр, не устояв на ногах, плюхнулся на кровать.
— Кто?
— Царизм!
Бобров снова схватил было старика, но тот уперся ему в грудь руками и пересел подальше. Бобров обернулся, схватил Никиту и высоко поднял его.
— Ура! — закричал он. — Сын свободных якутов! Свергнута царская власть!
Бобров отпустил Никиту и подбежал к дверям, навстречу входившей хозяйке. Он за руку ввел ее в комнату и обнял.
— Все на улицу выходите! Свергнута царская власть. Началась революция! — не унимался Бобров.
Он обнял вместе старуху и Никиту и обоих расцеловал.
— Все на улицу!..
Не объяснив толком, что к чему, Бобров выскочил из дому, оставив хозяев и Никиту ц полном недоумении.
— Что с ним? — сказала наконец старуха Рахиля.
— Говорит, что свергнута царская власть. — Старик Насыр спокойно погладил бороду и продолжал: — Только я хотел бы знать точно: где он, царизм, рухнул — здесь, в Якутске, или там, в Петрограде? Это надо проверить.
Пока старик надевал шубу, Никита выбежал из дому и понесся к центру города.
На улицах уже толпился народ, многие куда-то бежали, всюду слышались возгласы:
— Царя свергли!
Запыхавшийся Никита остановился у краснокирпичного здания музея и библиотеки. Сюда стекался народ. Сквозь гул слышались все те же слова:
— Царя свергли!
Некоторые, расталкивая толпу, входили в маленький деревянный дом.
— Вот они, наверно, знают! — указывая на домик, громко сказал пожилой якут, одетый по-городскому. — Тут живут самые первые сударские. Они-то знают, в чем дело!
Но вот из маленького дома, окруженный большой группой людей с красными повязками на рукавах, вышел Ярославский.
Подняв над головой шапку, Ярославский громко сказал:
— Граждане! В Петрограде революция! Царское правительство свергнуто. Власть перешла в руки Совета рабочих и солдатских депутатов. Вечером в доме Благородного собрания состоится всенародный митинг! Якутский революционный комитет приглашает всех трудящихся на митинг.
Никита увидел рядом с Ярославским своих друзей — Боброва, Воинова, Петрова.
В воздух полетели шапки, грянуло громкое «ура». Ярославский уже хотел было войти в здание музея, но задержался у приклеенного к двери листа бумаги. Он сорвал его, швырнул в сторону и скрылся за дверью. Какой-то молодой человек поднял бумагу… Оказывается, якутский губернатор барон Тизенгаузен запретил устраивать общественные и частные собрания.
— Не запретите! Царя уже нет! — крикнул молодой человек и разорвал бумагу на клочки.
Все засмеялись.