В случае непринятия богачами этих условий, всем сразу отказаться от работы и от оплаты долгов.
Решено было также церковную землю раздать безземельным крестьянам: сыну Туу — слепому Николаю, батраку Романа Егорова Найыну, многодетному Тохорону и другим.
Доверенными от бедноты назначили Афанаса Матвеева, Дмитрия Эрдэлира и Ивана Малого. Но когда дело дошло до подписей под решением, большинство бедняков побоялось подписаться.
— Посадят в тюрьму — кто будет за моими детьми приглядывать… — ворчал Тохорон.
— Мне ничего не надо, кроме Дулгалаха, — говорил Егордан Ляглярин. — А Дулгалах я возьму и без протокола, потому сейчас и сам царь Николай — не царь, и голова Едалгин — не голова, и князь Сыгаев — не князь.
— Но ведь вместо царя сейчас буржуи, вместо головы — Никуша Сыгаев, вместо князя — Лука Губастый, Ведь остались те же Сыгаевы, Егоровы, Семеновы, — убеждали его Афанас, Эрдэлир и учитель.
— Мне только мой Дулгалах нужен, — упрямо твердил Егордан. — Кто вместо царя, я не знаю, это далеко от меня. А Никуша Сыгаев песни против царя пел, это я сам слышал. Ну и Лука не Иван Сыгаев… Одним словом, мне только Дулгалах нужен.
— Егордан прав. Недаром уму якута сам царь дивился, — завел свое Бутукай. — Царь спрашивает у якута: «Чем живы?» А якут отвечает ему: «Землей…»
Но Андрею, как всегда, не дали договорить его притчу.
Протокол, подписанный горсточкой смельчаков Афанасом, Эрдэлиром, Иваном Малым, Найыном и другими, учитель вызвался доставить в совдеп. Через несколько дней он собирался отправиться в Якутск. Однако ночью за ним явился милиционер из улусной управы, и к утру Ивана Кириллова в Талбе не оказалось. Перед отъездом он успел лишь сунуть растерянной матери записку на имя Афанаса: «Меня отправляют в город, наверное в тюрьму. Не теряйте мужества. Делайте все, как решили. Постараюсь по дороге сбежать. Всем поклон…»
В наслеге наряду с комитетом общественной безопасности. возглавляемым Лукой Веселовым, начали свою работу доверенные от бедноты во главе с Афанасом. Минуя наслежную власть, они выдавали малоземельным и безземельным крестьянам записки, в которых значилось: фамилия и имя того, кому выдана записка, число членов его семьи, название выделенного покоса и количество убираемых там копен. Таким образом доверенные распределили участки богачей и церковные владения.
После этого в церкви поп взывал к богу, чтобы он покарал грабителей. Кроме того, отец Василий ходил по домам, угрожая людям, получившим записки на церковную землю.
А в первый день покоса на церковный участок явились слепой Николай, сын Туу, с Гавришем, Найын да трое доверенных. Никогда не унывающие Эрдэлир и Иван Малый наточили косы, и все пятеро, радостные и возбужденные, пошли шагать, да чем дальше, тем веселее, с каждым звенящим взмахом врезаясь в просторную ровную гладь травы.
Когда появился поп с двумя нанятыми косарями, люди уже выходили на противоположную границу участка, оставив за собой широкую полосу, устланную ароматным сеном. На передней меже стоял лишь слепой сын Туу. Обратив лицо на восток, он не спеша крестился за всех косарей.
— Опоздали малость! — с достоинством произнес слепой, услыхав шаги.
— Да, видно, опоздали, — сказал один из подошедших и зазвенел косой, снимая ее с плеча.
— Э, да это ты, друг Федот! — обрадовался слепой — Давно бы так!
— Зря радуешься. Я не грабить пришел, как ты, а для батюшки косить.
— Да что с ним, грешником, толковать! Начинайте, а я пойду народ кликну, — может еще кто согласится. Бог помощь!
Услыхав голос священника, Николай умолк, нагнулся и, обшарив рукой землю, осторожно присел.
Он сидел неподвижно, обратив лицо в ту сторону, куда удалялись шаги.
— Э, друг, беги к своим да пошире води косою, — неожиданно обернулся слепой старик к Гавришу, который неизвестно когда прибежал и тихо стоял в сторонке.
Гавриш помчался, очевидно нисколько не удивляясь привычной для него чуткости отца. А старик вслед ему ласково пробормотал:
— Прибежал, милый, отца спасать…
Через некоторое время на другом краю участка зазвенели чужие косы.
Вскоре поп прислал еще двух работников.
К заходу солнца все семь десятин были выкошены. Афанас и его друзья успели выкосить три четверти церковной земли. Теперь их отделяла от поповских прислужников лишь тонкая стенка межевых трав.
К двери юрты Лягляриных был прислонен колышек, — это значило, что хозяев нет и дом оставлен на попечение соседей. Егордан со всей своей семьей и с Тохороном отправился косить Дулгалах. В кармане у него лежала бережно завернутая в платок записка Афанаса.
К полудню туда приехали Федор Веселов с Давыдом и гнусавым Семеном.
— Опять ты, Егордан, своевольничать вздумал, — сказал Федор, не слезая с коня. — Тот раз я простил, видно, и теперь на мое доброе сердце рассчитываешь.
— А я и не собираюсь просить у тебя прощения. Ты отнял у меня землю по закону царя, а нынче, говорят, царя нету.
— Царя нету, так, ты думаешь, и порядков нынче нету? Грабить вздумал!
— Это ты грабил при царе, а теперь не те времена, — заявил Егордан, продолжая косить.
— Отберите у этого мерзавца косу! — приказал Федор.
Давыд уже схватил Егордана за руку, и Семен, гнусаво выкрикивая что-то, поспешил к нему на помощь, но в это время раздался невозмутимый голос Василия Тохорона:
— Довольно… а не то я…
Семен и Давыд разом отпрянули от Егордана. Даже слепой Федор как-то сразу обмяк в седле.
Началась перебранка.
— Ты, господин Веселов, опять хочешь отнять нашу землю. Теперь тебе это не удастся. Нет больше твоего царя… — начал вдруг горячо ораторствовать Никита, стоя на высокой кочке.
— Ты помолчи, это дело взрослых, — наставительно прогнусил Семен.
Помявшись немного, Никита одним духом выпалил навсегда врезавшиеся ему в память слова Ярославского, обращенные к губернатору и к другим господам:
— «Вы доживаете последние часы, и власть уже не в ваших руках, — власть в руках восставшего народа. Если вы добровольно не отдадите ее, тем хуже для вас…»
— Едем! — неожиданно для всех завопил Федор и тронул коня, направляя его прямо к озеру.
Подбежавший Давыд схватил коня за повод. Вскоре слепого всадника и двух его пеших спутников поглотил густой лес.
— Насчет восстания это ты зря, — упрекнул Егордан сына. — И лучше бы не забывал, что ты еще маленький.
— Ушли, и ладно… — проворчал Тохорон.
— Кто это приезжал? — спросил подошедший только» сейчас старый дед Лягляр.
— Через три года заметил, что жена слепая! — пошутил Егордан. — Да это Федор Веселов приезжал землю отбирать, а мы тут ему сказали, чтобы он сначала царя своего обратно посадил, а потом чужую землю отбирал.
— Тогда он нас согнал с земли, а теперь, выходит, мы его! Да, времена меняются, — засмеялся старый Лягляр.
Чувствуя себя победителями, все снова взялись за дело.
Ляглярины с особенным усердием работали на возвращенном Дулгалахе. Они стосковались по родной земле, как по близкому человеку. Когда было уже накошено около сотни копен, все собрались, наконец, идти на косьбу по подрядам, которые намеревались выполнить только наполовину.
Если отсечь долги трехлетней давности, то отрабатывать придется в общем не так-то уж много, и они успеют еще у кого-нибудь покосить, конечно на новых условиях найма. Тогда, пожалуй, можно будет избавиться если не от всех долгов, то уж, во всяком случае, от значительной их части.
Впервые Ляглярины ощутили свою независимость, й это чувство влекло их к работе.
Между доверенными от бедноты и попом, в общем, не произошло особенного спора. Каждая сторона будто удовлетворилась той частью, которую успела скосить в Петров день.
Доверенные выделили Найыну и слепому Николаю их долю сена, заготовленного на церковной земле, а остаток решили распределить между престарелыми и больными. Однако некоторые из них, боясь божьего проклятья, наотрез отказались от этого дара. Другие же согласились взять сено, но только в том случае, если доверенные дадут расписку, что весь «грех» они берут на себя. Афанас охотно и весело раздавал такие расписки.
А на земле, отрезанной от богачей, почти все бедняки работали с большой радостью, считая это справедливым делом.
Богачи, оживившиеся было после ареста учителя, снова притихли, боясь более энергичных действий со стороны народа, а еще больше — острого языка Афанаса, которого после съезда все называли «делегат Афанас». И действительно, делами в наслеге фактически заправлял «делегат Афанас», а Лука по-прежнему предавался разгулу.
Но вот в конце июля, то есть в самую страдную пору, прогремел гром с ясного неба: появился приказ областного комиссара эсера Воробьева «О возврате законным владельцам незаконно заготовленного сена».
И сразу же богачи приободрились. Приказ комиссара вывесили в наслежном управлении и даже в церкви. В первое же воскресенье после этого события поп во время очередной проповеди вовсю превозносил чистое сердце и добрые дела Воробьева и проклинал антихристов-большевиков, сеющих смуту и раздор в народе.
Вскоре из Нагыла прибыл вместе с милиционером глава улусного комитета общественной безопасности Никуша Сыгаев. Он пересчитал и переписал все «незаконно заготовленные копны» и, под страхом ареста, заставил людей подписаться под обязательством «не трогать спорного сена впредь до законного выяснения дела».
Потом, на общем собрании наслега, которое происходило под открытым небом, Никуша Сыгаев притворно расхваливал людей, «осознавших свои ошибки», и не менее притворно ругал Луку «за нетвердое руководство наслегом и попустительство неразумным действиям». Он даже грозился отдать Губастого под суд.
Эрдэлир и Иван Малый, предварительно сговорившись с Афанасом, заявили, что они всего лишь выполняли указания главного доверенного от бедноты. Зато сам Афанас выступил с горячей речью.
— Как ворон ворону глаз не выклюнет, — начал он, — так и Сыгаев никогда с Веселовым не рассорится, и вообще все это один обман…