Что-то смешное, смысл чего скрыт от Никитки, замечает Дмитрий о трудах «мужа» лысухи — селезня.
— Ему-то что за труд? Трудно ей, бедняжке: подумать только — сорок яиц. Трудно нам, матерям, — вздыхает Федосья.
Тусклый свет гаснет на стенах, уходит с краев нар, со столбов юрты, с ножек стола и отступает к камельку. Все гуще и неподвижнее становятся тени. Подмигивая синими огоньками, тлеют в камельке угли, и красноватым отсвечивает бок старого чайника на шестке.
— А почему у лесного воробья головка красная? — удивленно вопрошает Дарьин голос. Помолчав, в ожидании ответа, бабушка говорит: — А это вот почему, детки. В старую старину воробей да серая мышь решили зиму вместе пережить. И вот надумали они запасти корму на всю зиму. Мышь собрала сочные коренья разных трав да зерен всяких, а воробей — сосновой смолы. До половины зимы жили они с песнями да играми, в счастье и в согласии, все мышиный запас ели. Потом открыли запас воробья. Ударило в нос чем-то лесным, хорошим. Поплясали они тут вокруг воробьиного запаса, да и к еде приступили. Пожевала мышь, пожевала, а у сосновой-то смолы вкус противный, да и зубы вязнут в ней. И вот мышь с трудом разжала свои челюсти да как закричит на воробья: «Плут и разбойник! Что ж ты меня обманывал? До сих пор ели мой запас, а твой оказывается и в рот нельзя взять». — «Обмана тут нет, — говорит воробей. — Я всю жизнь сосновой смолой питаюсь. Вот, смотри!» — и стал клювиком от смолы отщипывать крупинки и есть с большой охотой. А мышь тут совсем из себя вышла. «Ах ты, говорит, плут! Один ешь, а я — хоть с голоду помирай!» И набросилась серая мышь на воробья. Завязалась у них драка. Мышь воробью на голове кожу прокусила, а воробей у мышки ключицу надвое сломал. С тех пор и осталась у лесного воробья головка красная, и с тех пор у мышки ключица в середине утолщение имеет от сросшегося перелома.
Пошли они судиться, но господа-то ведь у них разные. Мышь на четырех ногах, у нее и царь свой четвероногий — грозный лев. А у воробья крылатого свой царь — орел могучий. Каждый пошел к своему царю. И каждый царь по-своему рассудил. «Моего человека, серую мышь, обидели, у нее ключицу сломали! Наказать воробья!» — зарычал грозный лев. «Моего человека, воробья, обидели, ему голову проломили! Наказать серую мышь!» — заклекотал орел могучий.
Так и не пришли они к согласию. А оттого, что у царей согласия нет, войны бывают. И вот заставил орел могучий, сокола быстрого все девять племен птиц крылатых к себе согнать и ворону-писарю приказал: «Составь список великой армии нашей. На льва надо нам кровавой войной идти, истребить всех зверей на земле!..»
И заставил лев могучий волка-следопыта все восемь родов зверей клыкастых к себе пригнать и хитрой лисе-грамотейке сказал: «Составь счет грозной армии нашей. Надо на орла нам смертным боем идти, уничтожить всех птиц на свете!..»
Потом прилетел, орел-царь и выше всех птиц уселся на голый утес. К облакам поднял два могучих крыла и заклекотал страшно, будто железо о железо трет, будто мелкие камни в горле перекатывает.
Прискакал и грозный царь лев и остановился на чистой груди лесного холма, с треском ударил себя хвостом своим длинным, кудрявой гривой встряхнул и зарычал ужасно…
Так из-за спора между мышью да воробьем произошла жестокая битва всех зверей и всех птиц на белом свете…
— Таковы цари! — восклицает со своих нар Дмитрий Эрдэлир. — Одну мышь да одного воробья вроде как пожалели, а миллионы мышей и воробьев погубили..< Когда слюни текут у царей на чужое добро да зубы зудят по чужому горлу, все может послужить поводом…
— А что царям! — говорит дед. — Один уселся на скалу, а другой остановился далеко на опушке. Что им! Гибнут-то не они, а те, кто помельче…
Все сходятся на том, что от войны нет пользы, несет она только гибель, а воробью да мыши надо было запасти только того корма, который оба любят, да побольше, тогда и опору не было бы.
— Лучше бы вовсе жили врозь! — неожиданно заявляет Федот — Вот и не спорили бы.
Но все с возмущением накидываются на него: нет, жить надо вместе, только чтоб не было раздора. Когда живешь вместе, то огонь в камельке легче поддерживать, и одной проруби на водопое достаточно, да и одного хотона хватает.
Даже тихая Лукерья что-то возражает мужу.
— Н-но! Ты бы хоть помолчала! Вдруг поумнела! — ворчит Федот и умолкает, теперь уже надолго.
— Лучше, всего на свете — согласие, а хуже всего — жадность, — слышится голос Дарьи из угла. — Жили, говорят, в старину девять братьев Чорбоев, все удалые молодцы. Но и молодцам не всегда удача. Однажды они три дня бродили по лесам и ничего не встретили. На третий день в вечерних сумерках увидели они — на верхушке огромной лиственницы сидит крохотная лесная пуночка. Вот прицелился один, другой, и так все девять братьев подняли свои луки. Да не попасть: у каждого рука дрожит от утомления и голода. Решили все враз пустить стрелы. Пустили все враз, враз все и попали. Развели костер, насадили пуночку на рожон, поджарили и поделили между собой по кусочку. Только младшему ничего не досталось. Облизнул он рожон да, на беду, икнул. «Э, да он облизал весь жир!» — вскричал старший и убил младшего.
Пошла между братьями драка, и дрались они до тех пор, пока не перебили друг друга. Так из-за голого рожна погибли девять братьев Чорбоев, забывших родство и дружбу, поддавшихся жадности. А сколько бы зверей они добыли, сколько бы костров развели, сколько бы детей, на радость людям и себе, народили!
— Жадность — от голода. А голод — от богачей. Вот бы не с братьями воевать, а с богачами! — говорит Дмитрий.
— Русский фельдшер так говорит? — любопытствует Федот.
— Кто бы ни говорил, а правда.
Правда! — доносится со всех нар…
Слегка покачиваясь, плавно движутся куда-то нары под Никиткой, и он засыпает. Только много позже, спросонья, слышит мальчик отрывок из какой-то новой Дарьиной сказки.
— Тут журавль-то совсем рассвирепел и бедняжку выпь в лепешку растоптал…
— Эй, ты, довольно. Спать не даешь. Чистое наказание! Болтает всю ночь, совсем с ума сошла! — орет грубиян Федот.
— Э, нет, не сошла, сынок… Да и сходить-то не с чего: ума-то ведь у старой совсем нету, — тихо говорит старуха, нисколько не обижаясь на старшего сына. — А Никитка-то уснул? — справляется она.
— Уснул будто, — отвечает Федосья, лежа к Никитке спиной и баюкая маленького Алексея. — Расскажи, Дарья, еще что-нибудь. Пусть кто хочет — спит, а кто и послушает.
— Не сплю я, расскажи еще, — силится попросить Никитка, но не слышит своего голоса.
Нары, мерно покачиваясь, медленно опускаются куда-то, все ниже и ниже. Никитке становится страшно, он тянет мать к себе и чувствует, что она покорно оборачивается к нему. Вот коснулось лба теплое дыхание ее, слышится несказанно родной ее запах. Сразу приходит успокоение. Дыхание матери слегка щекочет его ладонь, и мальчик сладко засыпает…
Нет счета и загадкам Дарьи. Есть загадки насмешливые, есть загадки нравоучительные. «Среднего мира нашего великий бык с восьмисаженными рогами — это я», — говорит о себе таракан в загадке. «На берегу развалясь, водный генерал золотые знаки и медали на груди поглаживает» — это лягушка.
А сколько метких сравнений дается в ее загадках орудиям труда и охоты! «Под водою вор неслышный шарит» — невод. «Чертова дочь не дает к волосу ноги прикоснуться, лягнет и убьет» — самострел. «От серой лошади следов не остается» — лодка.
Все в юрте включались в отгадывание. Женщины высовывались из хотона, мужчины со двора вбегали, чтобы крикнуть Дарье верный, по их мнению, ответ и тут же удалиться, услышав спокойное:
— Нет, не то.
А детям старуха облегчает трудное дело отгадывания. Сначала скажет, к чему относится загадка: к людям ли, к вещам ли, или к земле и небу. Потом скажет, у богатых только имеется эта вещь-отгадка или даже у бедных водится. Лезут ребята, а иногда и взрослые, под нары, шарят по полкам, роются в скудном скарбе в поисках затейной отгадки…
А сколько у бабушки Дарьи остро отточенных, мудрых пословиц и поговорок, отважно вступающих в битву с людскими пороками!
«Как конь поскачет, так и собака за ним» — это если кто расхвастается.
«Скупой богач — словно собака на сене» — это к местной знати относится. На самом деле, разве Григорий Егоров пользуется всем своим богатством или помогает другим?
«Богачу давать — что на песок воду лить, все сгинет…» И правда, разве не исчезает народное добро в амбарах лавочницы Сыгаевой?
«Сын богача дерзок, сын сытого прыток». Ну разве не узнаете Луку Губастого?
Так и прилипло это оскорбительное прозвище к единственному избалованному сынку богача Федора Веселова — Луке.
Но больше всего любит старая Дарья все-таки сказки; В этих сказках через страшные трудности, через тундры горя и реки слез, все равно под конец, торжествуя, приходит справедливость, побеждает правда. Немощный в этих сказках становится могучим, маленький — великаном, дурнушка — красавицей, дурак — мудрецом. В одной сказке бездомный нищий в трудную для государства минуту дает спасительный совет царю. В другой сказке умный батрак женится на девушке, от красоты которой ночное небо светом озаряется и за которую сватался было сын купца. Торжествует загнанная злой мачехой сиротка-девочка, а мачехины дочери, щеголихи, предстают перед всеми в своем ничтожестве. Из семи братьев умнее и красивее всех оказывается самый младший брат, которого все считали дурачком.
Прочнее всего в этих сказках — дружба. Если попал человек в беду, товарищ обязательно стремится его спасти, и ни река кипящей смолы не испугает друга, ни утес, упершийся в небеса, не остановит. Дружба все преодолеет, все победит.
Светлее всего и чище всего в этих сказках — любовь. Четыре десятка дверей из литого чугуна не могут разъединить любящие сердца. На семь десятков сажен в глубину запрятана в темницу любовь, а не гаснет ее огонь. Не захлестнет его кровавая злоба всех богачей мира, не затопят его воды всех морей вселенной. Все озарит, всюду проникнет свет любви…