Егор успел, очевидно, рассказать рабочим о ней, поэтому все встретили мать с сыном приветливыми улыбками.
— Вот мы из Талбы, — сказал Афанас, поднявшись навстречу своим землякам. — Федосья пришла просить помощи у ваших богачей, а я хочу бороться вместе с вами против них.
— Выпросишь у них! — сказал пожилой человек, разглядывая снятую с головы рваную заячью шапчонку, — Им не привыкать к нашим слезам. А и помогут, так три шкуры потом спустят…
— Почему у богачей? — сказала Федосья обиженно. — Вот Егорка только что помог! — и она показала на туесок. — Так понемногу соберем, вот и помощь будет.
— Я шучу, — успокоил ее Афанас. — А когда обратно собираешься? Может, поедем вместе? А то я скоро еду… Вот этот мальчик, — показал он на Никиту, — видел сударских большевиков и даже жил с ними вместе, с ними вместе свергал губернатора.
Это сообщение всех поразило. А Афанас подхватил паренька и поставил его на пень, с которого только что спрыгнул Егор.
— Расскажи-ка нам, Никита.
Мальчик смущенно топтался на пне, не зная с чего начать, да и начинать ли вообще или просто убежать.
— Ну, Никита, ну, рассказывай! — просил Егор.
— Давай, давай! — поддержали остальные.
— Ты, Афанас, зря заставляешь ребенка…
Услышав встревоженный голос матери, Никита решил успокоить ее и доказать, что он не такой уж маленький, как она думает, и, успокоившись сам, заговорил. Начал он с того, как Ярославский объявил на митинге о свержении царя и как был напуган лысый старик с широкой красной лентой через плечо, как, гремя шпагой, вскочил тогда высокий, худой, как жердь, полицмейстер.
— Ты про барынь! — напомнил Афанас.
Под общий восторг Никита изобразил, как сначала охнула, а потом запрокинула голову Губернаторова барыня, а за ней заохали другие барыни из двух передних рядов, а позади ликовал весь зал.
— Это они нарочно — те барыни, что поменьше! — догадался кто-то.
— А может, и сама губернаторша тоже нарочно.
— Что ты! Ведь без царя барыни остались! Наша Пелагея и то дня два слезы лила.
— Погодите, не мешайте, — сказал Егорка, пощипывая кончики черных усов. — Давай, малый! Вот молодец-то какой, оказывается, Федосьин сынок!
Взглянув на мать, Никита увидел, что глаза ее сияют радостью. Еще бы! Ведь хвалят ее сына.
Дальше Никита рассказал про то, как сложил губернатор свою власть перед народом, и про выступления Серго и Ярославского. Никита не забыл упомянуть и о своих встречах с Ярославским.
— Я взвалил на плечи сумку с покупками его жены, — гордо заявил он, будто в сумке было чуть ли не десять пудов весу. Или: — Мы с товарищем Ярославским после митинга прямо в клуб. Как рванем дверь…
Взрослые люди слушали мальчика, забыв обо всем на свете. Они подталкивали друг друга локтями, движением головы показывали на паренька и даже причмокивали от удовольствия.
— А потом был съезд…
— Это мы знаем, нам рассказывали…
— Говорят, хотели после ледохода продолжить съезд, чтобы решить вопрос о земле в пользу бедного народа, — вставил Егорка. — А буржуи отменили тот съезд, чтобы земля навеки у них осталась.
— Погоди, Егор Иванович, — почтительно остановил Егорку Афанас и обратился к Никите: — Ты, Никита, расскажи нам про главных якутских тойонов, что заседали на съезде, — Филиппова и Никанорова, и про то, как чернорабочий Попов говорил.
Это было у Никиты самым выигрышным местом в его многочисленных городских рассказах. Он с радостью поведал собравшимся о том, как еще до съезда Филиппов стегал его кнутом, а якут Сергей Петров и русский Иван Воинов спасли его, Никиту, и стали его друзьями навеки.
— Ух, собака! Ребенка — кнутом! — возмущались слушатели.
— Брюхо — во! Подошел к столу вот так, — изобразил Никита великана Никанорова. Ловко спрыгнув с пня, он выпятил живот, раскорячил ноги и, тараща глаза, прошелся перед хохочущими людьми. — Рабочий народ сильно не любит, оказывается, этого брюхатого черта. Например, встал там один якутский бедняк… — Никита снова вскочил на пень и крикнул: — «Я, Попов, представитель чернорабочих! Наконец настало время бедняку не бояться богачей!.. Вот против кого я хотел сказать правдивые слова!» — Никита свирепо ткнул пальцем в сторону какого-то старика в лохмотьях, отчего тот обиженно заморгал и отошел в сторонку. — Так он указал на толстобрюхого Никанорова, — пояснил несколько смутившийся Никита. — «Он из буржаков самый и есть буржак первый, как раньше был самым страшным у нас угнетателем, так и сейчас остался, — не сбиваясь, передавал Никита чужую речь. — Здесь он будет говорить ладно, будто жалеет всех, а вернется в улус, так же будет угнетать людей…» А сударским большевикам этот рабочий говорил… — И опять гладко, не запинаясь, словно читая хорошо выученные стихи, мальчик в точности передал речь рабочего Попова: — «Наши приезжие улусные буржаки хотят отстранить вас от якутских дел. Я знаю это хорошо, говорю чистую правду. Но мы, якуты бедного класса, не хотим вас отстранять, а хотим, чтобы все вы помогли нашим делам… Вы проливали свою кровь за нас…»
— А помнишь, Никита, вот тут-то как раз я и вскочил и вдруг неожиданно для самого себя крикнул: «У нас в Нагылском улусе при царе был головой богач Едалгин, а сейчас без царя во главе улуса стал Никуша Сыгаев»?
— Помню, Афанас! — охотно подтвердил Никита. — Ты еще указал на него: «Вот он сидит, Никуша Сыгаев!»
— Вот с тех пор этот самый Никуша готов живьем меня проглотить, да уж больно я костлявый!..
— Слыхали? — обратился Егорка ко всем присутствующим. — Царя нет, но буржуи остались. Наше дело — до конца бороться с ними, отнять у них прекрасные луга и пашни, потому что мы сами на них трудимся. Слыхали, как тот парень расписал главного якутского буржуя?
— Слыхали! — отозвалось несколько голосов.
— Богачи на земле не работали, они отняли ее у народа.
— Правильно, Егорка!..
— Надо разом всем народом…
— Вставайте! Едет! — неожиданно сказал молодой рабочий, глядя куда-то в сторону. — Видите, Семен Трынкин машет.
Все тревожно вскочили с мест и взялись за мотыги и топоры.
Тут только Никита заметил, что на дальнем краю расчистки сидит на дереве тот самый Семен, сын кривой Марфы, и размахивает руками. Федосья подскочила к Никите и увлекла его за собой к дороге.
— Ты, Федосья, никому не сказывай! — крикнул Афанас, убегая в другую сторону.
Мать с сыном вышли на дорогу и увидели всадника на высоком белом иноходце. Плотный темнокожий человек в белой волосяной шляпе, поглядывая на женщину с мальчиком Юркими, чуть навыкате глазами, соскочил, с коня и стал привязывать его к дереву.
Федосья и Никита ходили из дома в дом. Когда мать и сын заворачивали в чей-нибудь двор, Никита предпочитал не входить в помещение, — ему хотелось остаться на дворе со своей любимой книгой. Федосья тянула его, а Никита упирался, не хотел, чтобы мать просила, и они шепотом ругались, спорили и подталкивали друг друга локтями…
Иные хозяева и не разговаривали с ними, просто не обращали на них внимания, иные выгоняли с руганью, но были и такие, что приветливо встречали их и даже давали немного масла. Некоторые предлагали поесть.
Так за неделю они накопили фунтов десять масла, кто-то дал им еще женский платок и несколько мотков ниток.
Наконец они пришли в родовую усадьбу Сыгаевых. Ведь Егордан и Федосья когда-то оба батрачили у Пелагеи Сыгаевой, там они и поженились.
Вся усадьба была огорожена сплошным деревянным забором, по местному — заплотом, окрашенным в белый и зеленый цвета. За оградой стояли три огромных дома, с кровлями, украшенными карнизами, и с окнами, как у городских домов. В сторонке виднелась, будто вросшая в землю большая якутская юрта. Против домов, под общей крышей, тянулось несколько длинных амбаров. Склады, сараи, конюшни были разбросаны тут и там. У коновязи толпились верховые лошади с богатыми седлами, украшенными серебром.
Федосья и Никитка решили обойти все дома по порядку.
Перед первым домом за сдвинутыми столами сидело множество людей. Все пили чай. Когда мать и сын проходили мимо шумной компании, их окликнула молодая женщина:
— Кто вы такие?
Федосья остановилась и смущенно, не поднимая головы, робко произнесла:
— Талбинские мы…
Какой-то старикашка с несколькими торчащими белыми волосками на подбородке и с красными глазами, лишенными ресниц, приподнялся, закрыл один глаз, как-то криво открыл рот с черными длинными зубами и плаксиво протянул:
— Тал-бин-ские мы-ы!
Господа громко расхохотались.
— Кого ищете? — поинтересовался какой-то молодой человек.
— Никого… — уже совсем растерянно промолвила Федосья и добавила: — Просто так ходим.
— Просто так они ходят… — протянул старикашка и снова уставился на мать с сыном одним глазом.
Господа еще громче расхохотались.
Федосья и Никита все-таки вошли в дом.
В передней сидела старуха Сыгаева и расчесывала свои густые седые волосы. Незваные гости тихо уселись на лавку около дверей. Встряхнув головой, старуха отвела волосы от лица и, прищурив близорукие глазки, уставилась на вошедших.
— Это еще кто такие? — грозно спросила она.
— Да это матушка Пелагея, оказывается! — обрадованно заговорила Федосья, будто только что узнала старуху Сыгаиху.
— Я Пелагея. А ты что за госпожа? — старуха опустила волосы обратно на лицо и спокойно продолжала расчесывать их.
— Я Федосья, батрачка Егоровых… Мы из Талбы пришли. Это мой старший сын. У меня три сына… — рассказывала Федосья, но старуха не обращала на нее никакого внимания. — Скотина у нас пала, живем мы плохо. Был хороший вол… — Тут Федосья прикусила язык, вспомнив, что вол был отдан той, которой она повествовала про свою жизнь. — Детей много, а скотины нет…
Старуха резким движением головы опять откинула волосы с лица и грубо перебила Федосью:
— Поэтому ты и пришла в Нагыл нищенствовать?
— Не нищенствовать я пришла, а помощи просить…
— И не стыдно тебе попрошайничать?!