— О, да это ты! — приветливо закричал он Кириллову и, соскочив с коня, присел к ним в сани.
Хотя Афанас заметно похудел и глаза его будто стали еще острее, он казался помолодевшим и особенно веселым. Сейчас он ехал на несколько дней к себе в наслег. Узнав, что Никита будет учиться, он ударил рукавицами по коленям и воскликнул:
— Это хорошо!.. Скоро будет много грамотных из бедняков. А когда мы, малограмотные, постареем, они и разговаривать снами не захотят. Ох, разбойники! — подмигнул Афанас Никите и надвинул ему шапку на глаза. Потом закурил деревянную трубку, почему-то снял с головы шапку, повертел ее в руках и медленно заговорил совсем другим тоном — Да, наш наслег — темная сторона. Заместитель председателя наслежного ревкома — Лука Губастый. Уж очень разоряется этот тип о том, что он красный!
— Кроме Луки Веселова, нет грамотея у нас…
— Пока нет, — повторил вслед за учителем Афанас и разогнал рукой табачный дым. — Грамотный, так пусть секретарем будет, а не заместителем. Вот вернусь в наслег и такую заварю кашу, таких оладий напеку, или сделаю наслег большевистским или сам пропаду… Ну, прощайте! Учись, парень, учись! Примут, не бойся! Может, нужным человеком станешь.
Надев шапку, Афанас прихлопнул ее ладонями, спрыгнул с саней, вскочил на коня и скрылся за деревцами.
Поздно вечером учитель и Никита приехали в Нагыл и — остановились у какого-то старого дома, к которому была пристроена юрта, обмазанная глиной.
В юрте за длинным столом сидело много хорошо одетых людей. Среди них были Никуша Сыгаев и Михаил Судов. Кириллова они встретили приветственными возгласами и рукопожатиями.
Никита остался стоять у дверей. На него никто не обратил внимания.
Хозяин молодой человек с подстриженными черными усиками и с большими близорукими глазами, курил трубку, вытянув ноги в коротких черных камусах с рысьими отворотами. Хорошо одетая маленькая женщина разливала чай. Вдавленные, круглые глаза на ее бесцветном широком лице не меняли выражения ни тогда, когда она внезапно разражалась хохотом и ее пухлые щеки ползли кверху, ни тогда, когда она, вдруг оборвав смех, нервно озиралась по сторонам.
Молодой человек, с усиками, покуривая трубку в виде собачьей головы, потешал всех, рассказывая непристойности. После каждой, приводящей его самого в восторг, скабрезности он выкрикивал:
— Я солдат! Солдат дикой дивизии!
И все, кроме учителя Кириллова, покатывались со смеху.
Уже давно вскипел второй самовар, поставленный для учителя.
— Чай мне, Аграфена, пожалуйста, подайте в комнату, — сказал Иван Кириллов. — А где Никита? — вспомнил он вдруг. — Да неужели ты, милый, с тех пор там стоишь?! Ой, беда! Пойдем, Никита, закусим. Чай нам в комнату… — бросил он еще раз Аграфене и ушел в другую половину дома.
— Ладно, ладно! — раздраженно прошипела женщина.
И вдруг Никита узнал в ней ту самую Арыпыану, у которой три года назад он останавливался, сопровождая Григория Егорова в Якутск. На следующий день выяснилось, что худосочный мальчик, который тогда клялся когда-нибудь избить Арыпыану, умер в прошлом. году от чахотки. Арыпыана же и ее муж Захар Афанасьев поступили сторожами в общежитие учителей, куда привез сейчас Никиту Кириллов.
Взгляды всех присутствующих обратились на паренька. Казалось, что. покончив со своими разговорами, все несказанно обрадовались его появлению.
— Да неужели это парень из Талбы?
— Какой красавец!
— Ой, ой. какой он суровый! Глаза так и горят!
— Да, видно, грозный мужчина!
Никита молча вышел на улицу, принес свой мешочек с провизией, развязал его зубами, вьнащил лепешку и оложил ее на шесток оттаивать.
— А парень-то, видать, богат!
— Много же у тебя провизии, друг! — восклицали господа, перебивая друг друга.
Они окружили Никиту тесным кольцом и разглядывали его так бесцеремонно, словно перед ними был не бедный паренек, а какой-то редкостный зверек.
Никита злобно смотрел на окруживших его людей.
— Большие у тебя там еще запасы на дворе? — поинтересовался Михаил Судов. — Может, возьмешь меня в компанию, а?
— У меня четыре лепешки! Три куска мяса! У меня одна мерка масла! — выпалил Никита. — А у тебя?
Господа не догадались, что паренек смеется над ними, они были уверены, что он хвастается своей провизией.
— Какой богатый! А глаза-то, глаза-то как горят!
— На всю зиму хватит.
— Что вы! Он часть продуктов на будущий год оставит.
«Считаете меня дурачком? А много ли у вас у самих-то ума, дряни вы этакие? — хотелось крикнуть Никите. — Эх, запустить быв них табуреткой!» — думал он. Но, боясь, что учитель рассердится и тогда его не примут в школу, Никита решил продолжать в том же духе и, притворяясь глупеньким, еще больше смешил взрослых дураков.
— На всю зиму едва ли хватит моих продуктов, — стараясь казаться озабоченным, говорил он. — Дотянуть бы хоть до пасхи, а там и весна.
Господа давились от хохота. Но Никуша Сыгаев вдруг помрачнел и сказал:
— Друзья! А парень-то смеется над нами.
Гости в смущении притихли. Сразу вытянулись их сморщенные от смеха лица.
— И в самом деле! — заметил один.
— Очевидно, так! — поддержал другой.
С этих-то лет! — возмущался третий.
— Нонешний, ничего не скажешь! Сейчас все такие. И привез же Кириллов находку! Зато из народа!
— Да и сам он, видите, ушел, — гнушается нас, буржуев.
Все они были хорошо одеты. Как образованные люди, они работали в новых улусных организациях и учреждениях. Отдыхая от утомительных трудов «по строительству новой жизни», они частенько собирались здесь у сторожа, того самого человека с усиками.
Из соседней комнаты выглянул учитель.
— Ну, Никита, иди же пить чай, — тихо позвал он.
Никита снял шубу и швырнул ее на нары около дверей. Демонстрируя свою бедность и независимость, он хлопнул себя по голой груди, схватил с шестка лепешку и ушел с видом победителя.
— Ну и молодец!
— Хорош, ничего не скажешь!
— Современный! Ну ладно, пошли! К лешему его!
Господа с грохотом отодвинули табуреты и стали одеваться.
За чаем учитель недовольно сказал Аграфене:
— Для чего вы их здесь собираете?
— Не гнать же гостей! — дерзко ответила женщина. — Попробуй-ка выгнать Сыгаева и Судова!
— Может, и попробую.
— Вот и попробуй!
— А ты чего их потешаешь? — обратился он к пареньку. — Зачем глупым прикидываешься?.. Однако здесь очень холодно. Ты, Никита, пожалуй спи в той комнате, там потеплее. Аграфена, постели ему там…
— А зачем буржуи работают у нас, у советской власти? — В голосе Никиты слышалось возмущение.
— Грамотных у нас мало, — устало сказал Кириллов. — Вот ты и учись… А теперь иди спать. Аграфена, постели ему, пожалуйста, потеплее.
— Ладно, ладно! — огрызнулась женщина.
Так и не постелила сердитая Арыпыана Никите, и он долго сидел, забившись в темном углу последних нар, у самых дверей.
Потом вернулся хозяин с двумя подвыпившими молодыми людьми. Заглянув в комнату учителя, Арыпыана шепотом сообщила:
— Спит.
Тихо переговариваясь, они распили принесенные с собой две бутылки какой-то беловатой мутной жидкости. Один из гостей, маленький человечек, заика, с удивительно низким лбом и узкими проворными глазками, вытягивая губы и тряся головой, хвалил какую-то старуху Матрену, прекрасно готовившую для старой Сыгаихи «вот э-э-т-тот чо-о-омогон».
Покончив с бутылками, гости и хозяин расшумелись. Они галдели все разом, безбожно коверкали русские слова. Аграфена очень рассердилась на какую-то обидную шутку одного из гостей, фыркнула совсем по-кошачьи и скрылась за перегородкой, сильно хлопнув тонкой дверью. Мужчины громко захохотали.
Пьяницы решили играть в карты. Когда они освобождали стол и уже рассаживались, чтобы начать игру, тот самый гость, который обидел хозяйку, вдруг заметил Никиту и, вглядываясь в него, громко загоготал:
— Ну, парен! Где брыехал? Ха-ха! Чудак кокой ситит!
— Спи! — закричал Захар на Никиту. — Ты чо, караул?
Никита тихо расстелил оленью кожу, лег не раздеваясь, свернулся калачиком и плотно закрыл голову своей рваной шубейкой.
Люди спорили, кричали друг на друга, часто пересаживались с места на место, норовя придавить Никиту, а потом затянули пьяную песню.
А паренек тихо плакал, вспоминая братьев, маленькую сестренку, мать, отца, всех своих близких и таких дорогих ему людей. «Если бы я был Манчары, — думал Никита, — я бы помчался на белом коне к себе в Талбу. А перед отъездом отхлестал бы нагайкой всех сегодняшних уродов и спросил бы их: будут они еще издеваться над бедными людьми?»
Наконец гости собрались уходить, громко удивляясь тому, что уже светает. Любезно попрощавшись, хозяин запер за ними дверь и скверно выругался.
За утренним чаем учитель сказал:
— Захар, вы мне спать не дали.
— Ну и не спи! — закричал Захар, одергивая черную сатиновую рубашку, подпоясанную желтым сафьяновым ремнем.
Странный сторож!
Днем Кириллов в сопровождении Никиты ходил по разным учреждениям. Никита каждый раз оставался в прихожей.
Под вечер они пошли в улусный ревком, и учитель почти насильно потащил Никиту за перегородку. Там за столом сидело много людей. Был среди них и Никуша Сыгаев. Никиту тоже усадили за стол.
Все ели очень тонкую и твердую, как жесть, лепешку, нарезанную маленькими кусочками, обмакивая эти кусочки в растопленное на сковороде масло.
— Вот этого мальчика я привез в интернат, — сказал Кириллов. — Он паренек смышленый, но по своей крайней бедности…
Председатель ревкома, огромный детина с ястребиными глазами на широком лице, перебил его глухим голосом:
— Гм… Интернат переполнен!
— Очень бедная семья, всю жизнь в батраках. Его бедность…
— Видно, что не богатый, если только не нарочно так оделся, — снова перебил учителя председатель.
— Что вы, что вы! Очень способный парень! Представьте себе, читал и немало русских писателей…