Так росло в их сердце чувство уважения к человеку и к самим себе.
Часто собирался народ в просторном здании улусного ревкома. На этих собраниях произносились горячие речи против буржуев. Ребята не пропускали ни одного такого собрания, у них даже был там свой угол, где они по-хозяйски рассаживались.
Однажды улусный ревком устроил диспут на тему «Эксплуатация и религия». На диспут пригласили двух попов и несколько крупных баев. У попов спрашивали: «Почему обманывали народ и помогали баям?» У баев спрашивали: «Почему помогали попам и угнетали народ?» Баи говорили о том, что они помогали не только церкви, но и бедным людям, давая в долг деньги, хлеб и сено. А талбинский поп, теребя свою короткую бородку, неожиданно заявил:
— Я давно знал, что бога нет. Я говорил о боге, боясь царской власти. А бога, конечно, нет.
Тогда вскочил седой, старый нагылский поп. Он плюнул на пол, топнул ногой и басом гаркнул под общий смех:
— Тьфу, антихрист! Ей-богу, бог есть!
— Нету!
— Сгинь, лукавый!
— Сам сгинь!
С трудом успокоили попов и вызвали Ивана Сыгаева.
Тяжело поднялся бывший князь. Придерживая красными руками большой живот и оглядывая всех своими мутными серыми глазками, он тихо заговорил:
— Мой отец, голова Дормидонт, был знаменитым богачом, как, вероятно, многие знают. Я принял готовое богатство. И я свое богатство не приумножил, а только убавил, помогая бедным людям. Я никого не обижал, когда был князем и головой, я всегда стоял за бедных…
— За бедных стоял!.. — послышался звонкий голос из угла. Это вскочил Никита Ляглярин. Глаза у него горели, зубы были оскалены, как у зверька. — За бедных стоял, буржуй толстопузый?! А кто наш Дулгалах отнял и отдал другому буржую? Ты знаешь, как плакала моя мать, как все мы плакали? Ты отнял у нас землю, а советская власть вернула ее нам.
Ребята тянули Никиту за лохмотья, стараясь усадить его. Чуть слышно позванивал колокольчик председателя. Собрание гудело. А Никита, отдирая от себя чьи-то руки, рвался к Сыгаеву и кричал:
— Теперь пришло время тебе плакать, а нам — петь… Скажи, кто угнал единственную корову слепого Николая, сына Туу? Ты!.. Кто вместе с попом и Тишко клеветал на нашего учителя? Ты!.. Чья пьяная старуха пинала батраков ногами в лицо? Твоя!.. «За бедняков стоял»! Все помним, не обманешь… И не хвастай, что сын твой в ревкоме работает…
Насильно посаженный ребятами на место, Никита долго еще поглядывал на смутившегося старика полными ненависти горящими глазами.
— Что мальчику ответишь, Сыгаев? — спросил кто-то из президиума.
— Мальчику он ничего не ответит! — рявкнул с места зять Сыгаева Судов.
Он встал. Голова у него была почему-то обмотана женской пуховой шалью, из-под которой дико поблескивали огромные глаза со ржавыми белками. Сжав сильные кулаки, он тыкал ими в сторону президиума и возмущенно рычал:
— Мальчику он не ответит. Мальчикам надо учиться, а не встревать в дела взрослых. И те, кто подговаривает мальчиков, делают нечестное дело… Зря пускают сюда детей, им еще рано хватать нас за горло. Господа… то есть, товарищи… А теперь я заодно скажу и про себя. Сам скажу, догадываясь, что меня держат про запас, на конец диспута. Да, товарищи! Рыба ищет, где глубже, человек — где лучше. Раньше всем хотелось разбогатеть. А теперь, видимо, все обеднеют. Что же, нищим, думается мне, легче стать, чем богачом. Это я сумею. Мне никто богатства не давал. Не крал я и не грабил… Прикажете стать нищим — тогда, видно, будете больше уважать меня, — пожалуйста, я это могу завтра же сделать… Сожгу дом, перебью всю скотину…
У Судова был такой вид, будто он собирался драться. Своими отчаянными движениями и рычанием он напоминал большую злую собаку. Даже смотреть было страшно. У ребят мурашки пробегали по телу.
Наконец он уселся, тяжело отдуваясь и обмахивая вспотевшее лицо концом пуховой шали.
Председатель собрания, прочитав какую-то записку, замахал ею, позвонил в колокольчик и объявил:
— Товарищи! Из города только что вернулся заместитель председателя улусного ревкома Афанас Матвеев. Тут предлагают ввести его в состав президиума. Кто против?
— Против нет! — послышалось с разных сторон, и раздались аплодисменты.
Застенчиво улыбаясь, пробирался к столу президиума Афанас Матвеев. На груди его алел красный бант.
— Я возражаю! — послышался вдруг одинокий дрожащий голос.
Афанас быстро оглянулся и свернул в сторону.
— Это кто там? — послышалось из президиума. — Иди сюда и говори!..
— Не могу, я слепой и старый, — и, ворочая головой на тонкой и грязной шее, встал Федор Веселов.
Никита слышал от кого-то, что он приехал сюда лечиться.
— Я отсюда скажу, — начал Федор. — Мы с товарищем Афанасом из одного наслега. Этого человека у нас не уважают. Когда он появляется, у нас всегда возникают какие-нибудь скандалы и споры. Вот приезжал он к нам этой осенью, распевал плохие песни, грозил убийствами и поджогами. В наслеге все остались на него в большой обиде. Поэтому я и возражаю…
Люди были поражены таким странным заявлением Веселова и недоуменно смотрели то на Афанаса, то на Федора. Афанас от негодования сжал кулаки.
— Пел, товарищ? — спросил председатель.
— Пел!
— Какую песню?
— Свою!
Люди засмеялись. Председатель тихо поговорил с членами президиума.
— Какую же все-таки песню?
— Песню нельзя рассказать, ее можно только спеть! — закричал Егор Сюбялиров.
— Пусть споет! — закричали все.
— Товарищ Матвеев, ты помнишь свою песню? — гулко спросил председатель ревкома, глядя на Афанаса ястребиными глазами.
— Конечно, помню.
— Тогда, может, споешь? — предложил председатель собрания.
Он уселся и приготовился слушать.
— Могу, если требуется.
Матвеев провел ладонью по волосам, расстегнул черную сатиновую косоворотку, откашлялся и, одернув пид-жак, запел своим сильным, прекрасным голосом:
Они богатели,
Достойными слыли,
В довольстве жирели,
Деньжонки копили.
А мы проклинали
Судьбу свою злую
И землю пахали
За корку сухую.
Нам кровью и потом
Глаза застилало,
От тяжкой работы
Суставы ломало.
Голодные дети
Встречали нас, плача.
Мы жили на свете,
На баев батрача.
Мы долго страдали!
Но, сбросив оковы,
Народы восстали
Для битвы суровой.
Багровые блики
Бросает восход.
Нас Ленин великий
К победе ведет.
Зима не остудит
Весеннее пламя —
Рабочие люди
Не будут рабами.
Загремели аплодисменты, раздались крики «ура». Лицо Афанаса просветлело от радостной улыбки. Приветливо помахав рукой, он подошел к столу президиума и, рассекая кулаком воздух, заговорил:
— Наши богачи говорят, что в засушливые годы они спасали людей, давая им хлеб и сено в долг. А кто этот хлеб сеял, кто это сено косил? Сами? Нет! Тогда каким же это образом растут их богатства? И почему беднота все больше и больше разоряется? Все это оттого, что трудовые люди от зари до зари спину гнут, а плоды их труда достаются этим вот баям. Кто не знает, на каких условиях они давали беднякам в долг! За один воз сена через год они брали два, за рубль — два, за пуд хлеба— три. Семена давали за две трети будущего урожая. Дадут весной пуд зерна — осенью могут получить тридцать пудов. Так создавались их богатства. Засуха, голод, мучения трудящихся, нищета — счастье для баев… Вот Судов умный и образованный человек, вы слышали его речь. А ведь правда и ему не по вкусу, — ни одного умного, ни одного правдивого слова не сказал. Грозился поджечь свои дома, говорил, что уничтожит скот. Нет, Михаил Михайлович, этого мы вам не позволим. Ваше богатство — народное богатство. Мы и вернем его народу…
— Ограбишь, значит?
— Осторожнее, Михаил Михайлович! Поберегите слова, а то скоро и сказать нечего будет! Не забывайте, что вы тут не с батраками разговариваете, а с народом-победителем, с советской властью… Не будет эксплуатации— и несчастных не будет, народ мучиться перестанет. Сила и правда на нашей стороне. Видите, даже маленький батрацкий мальчик силою правды заставил замолчать первого улусного бая Ивана Сыгаева. Мы заставим всех богачей прикусить себе языки! — крикнул Афанас, стуча кулаком по самодельной кафедре, покрытой красной материей. — Я был на первой губернской конференции бедноты, — уже спокойнее продолжал он. — О работе конференции я расскажу на следующем собрании особо, сейчас же сообщу только вот что.
Первым делом мы послали привет товарищу Ленину. И на другой же день получили от него ответ. — Афанас вытащил из кармана маленькую записную книжку и прочел — «Раскрепощенные от царистского угнетения, освобождающиеся от кабалы тойонов, якутские трудящиеся массы пробудятся и с помощью русских рабочих и крестьян выйдут на путь полного укрепления власти самих трудящихся»[39]. Вот, слыхали? Нам поможет русский народ, поэтому мы победим! Да здравствует Ленин! Да здравствует революция!
Люди с торжествующими криками и аплодисментами поднялись с мест.
— Встать, — закричал во все горло Никита, вскочивший раньше всех ребят, и взмахнул рукой.
Вставай, проклятьем заклейменный… —
зазвенели мальчишеские голоса.
К мальчикам присоединилась учительница Вера Дмитриевна, за ней другие девушки и парни, и вот уже пел весь зал. Победно гремела песня революции:
Лишь мы, работники всемирной