Великой армии труда,
Владеть землей имеем право,
Но паразиты — никогда…
В улусе образовалась первая партийная ячейка. В партию вступили председатели ближайших ревкомов Семен Трынкин и Матвей Мончуков. Стал коммунистом и вечный горемыка, в прошлом охотник, а ныне школьный сторож Егор Сюбялиров. Он целиком отдался партийной работе. Неграмотный, он «записывал» в тетрадь свои «тезисы», изображая на бумаге сани, клади хлеба, новые дома с широкими окнами. Сюбялиров шел вперед, преодолевая все трудности жизни, как прежде продирался он с тяжелой ношей сквозь таежную чащу.
Стали коммунистами также Афанас Матвеев и Дмитрий Эрдэлир. В партию шли сыны нужды и страдания, участники борьбы и победы. Секретарем ячейки выбрали учителя Ивана Кириллова.
Начались занятия политшколы, где коммунисты изучали материалы X съезда партии: о единстве партии, о замене продразверстки продналогом, о переходе к новой экономической политике. Организовался кружок молодежи по изучению устава комсомола, речи Ленина на III съезде комсомола.
Все чаще ставились спектакли, в которых Никита играл дерзких батраков, а на школьных вечерах он еде-лался непременным чтецом.
Дело шло к весне, когда из города приехал в улусный ревком Виктор Бобров. В первый же вечер Бобров вместе с Кирилловым зашел в интернат. Ребята сидели за ужином вокруг стола. Увидев русского фельдшера, Никита выронил из рук ложку и притаился за огромным котлом.
— Здравствуйте, товарищи! — сказал Бобров, остановившись посреди комнаты. — А где тут Никита Ляглярин?.
— Вот он! Вот сидит! — зашумели ребята и вытолкнули Никиту из-за стола.
— Постой! Да неужели это ты, Никита? Ух, как ты вырос!
Бобров обнял растерявшегося парня. Это сразу возвысило Никиту в глазах товарищей.
Несколько дней, проведенных Бобровым в Нагыле, были праздником для Никиты. Несмотря на многочисленные собрания и заседания. Бобров все-таки находил время поговорить с ним. Он хвалил Никиту за успехи в учебе и посоветовал ему стать комсомольцем.
За день до отъезда Бобров провел в школе беседу о комсомоле. Он закончил свое выступление словами Ленина из речи на III съезде Российского Коммунистического Союза Молодежи: «А то поколение, которому сейчас пятнадцать лет, оно и увидит коммунистическое общество и само будет строить это общество… Надо, чтобы Коммунистический союз молодежи воспитывал всех с молодых лет в сознательном и дисциплинированном труде».
Потом учитель Кириллов рассказал об уставе комсомола, который большинство ребят уже хорошо усвоило, и в заключение призвал учащихся вступить в ряды РКСМ.
— Кто желает высказаться?
— Я, Василий Кадякин! — крикнул, вскакивая с места, самый старший из учеников. — Хочу вступить в комсомол.
Кадякин с головы до ног был одет в телячьи кожи разных мастей шерстью наружу. Выгоревшая от времени одежда рвалась при каждом его движении.
— Сколько лет?
— Двадцать! — ответил Кадякин и смутился.
— В каком классе?
— В первом…
До двадцати лет Кадякин батрачил и только нынче поступил в первый класс.
— Я, Никита Ляглярин! — встал Никита. — Я тоже хочу…
В комсомол вступило человек пятнадцать, из них только двое «своекоштных».
Бобров уехал. А через неделю, по распоряжению какого-то наивного друга или хитрого врага, всех беспартийных ребят переселили в другой дом, на восточную сторону поселка, а в кухне интерната поместилась столярная мастерская. Так возникло два интерната: восточный — беспартийный и западный — комсомольский.
И на второй же вечер после переселения произошло необычайное событие. В комсомольском интернате поднялся шум:
— На нас напали буржуйские прихвостни!
Все высыпали на улицу, наспех накидывая тужурки и шубы. «Восточные» встретили комсомольцев градом снежков и камней. «Западные» стали отбиваться. Страсти разгорелись, пошли в ход кулаки — словом, началась свалка. «Восточных» было больше, и они вернулись домой с победой.
На следующий вечер снова завязалась драка. Отлетали уши заячьих шапок, трещали рукава драных пальтишек. Комсомольцев теснили все дальше и дальше в лесок. Вскоре ребята оказались около высокого дома Судовых.
Часть «западных» ушла греться и не вернулась. На улице осталось мало храбрецов. У Никиты Ляглярина давно были оторваны рукава его и без того ветхой шубенки. Он падал, вскакивал, взбешенный, снова кидался в драку. Собравшиеся на это «развлечение» богачи-интеллигенты подзадоривали ребят, хохотали и радовались. Тыча кулаком в воздух, довольный Судов говорил:
— Эх, хорошо! Свободные дети советской земли!
«Восточные» ушли домой, когда уже сгустились сумерки и «западные» перестали сопротивляться.
Закрыв лицо руками, Никита сидел один на снегу.
— Эй, парень, замерзнешь! Поднимайся быстрее! — прозвучал над ним чей-то голос.
Никита почувствовал, что его обняли сзади и стараются поднять. Он отнял от глаз руки и увидел на своей груди огромные рукавицы. Никита хотел было вырваться, но человек крепко стиснул его и поставил на ноги.
Вечный батрак Судова, старик Сапыров в сбившейся набок рваной жеребковой шапке заглядывал в лицо паренька:
— O-xo-xot В таком-то виде, а еще дерется! Эх, парень, где же твои рукава?
— Тут… там…
Старик разыскал в снегу рукава, отряхнул их, похлопав по своим торбасам, надел Никите на руки и завел его в свою юрту.
В нос ударило запахом вонючего хотона. В юрте было темно, белели лишь ледяные окошки. Где-то в глубине тяжело стонала женщина, а сбоку хрюкали свиньи.
— Кто это? — послышался сдавленный голос.
— Это я! — быстро ответил Сапыров и, вытащив из-за камелька дрова, разжег огонь. — Ну, драчун, погрейся!
Умирающая старуха, жена Сапырова, лежала на низких нарах под грудой тряпья. Когда огонь разгорелся, свиньи начали тыкаться в решетчатую загородку, расшатывая ее и еще громче хрюкая. Никита грелся, стоя у камелька. Старик, сидя спиной к огню, принялся обстругивать лопату. Больная старуха тяжело стонала. Свиньи хрюкали.
Образованный человек, богач Михаил Судов, муж прекрасной Анчик, держал батраков вместе со свиньями.
Никита грелся долго. Огонь стал ослабевать. Вдруг старуха стала задыхаться, закашлялась и свесила голову с нар. Старик подскочил к ней и, бормоча какие-то успокаивающие слова, уложил жену на место. Его большая рука покоилась на ее голове.
— Льду, драчун! — коротко бросил он.
Никита наколол льду, подал его старику и вышел.
Большие окна дома Судова светились яркими огнями, Никита вспомнил, как Судов говорил на митинге, страшно ворочая ржавыми белками: «Мне богатство никто не давал, не крал и не грабил я».
— А людей со свиньями держишь! — зло крикнул Никита и, схватив кусок мерзлого конского навоза, швырнул его через забор, целясь в ярко освещенное окно…
Звякнуло стекло. Загремела цепь, громко залаяла собака, хлопнула дверь. Никита подхватил слетевший рукав и, отбежав немного, прижался к забору.
— Что там? — прозвенел голос Анчик.
— Да вот конским навозом, — отвечал ей Судов, — прямо в окно. Ух, попался бы мне в руки этот негодяй!
— Это интернатские оборванцы, — завизжала Анчик — Сгноить бы их всех в тюрьме! Глаза бы им залепить этим самым навозом!
Ребята еще пошумели немного, пришили оторванные на «войне» рукава, зачинили кое-как свои лохмотья и улеглись рядышком на общих нарах. Покой их был нарушен неожиданным приходом гостей. К ним пожаловали богатые ученики. Лисьи и песцовые шапки их были сдвинуты на затылок. Они приветливо и дружелюбно улыбались из-за мягких бобровых воротников.
Комсомольцы в молчаливом удивлении уставились на пришедших.
В школе обучалось более двадцати учеников из богатых семей. Они жили дома и приезжали в школу на рысаках. С простыми ребятами барчуки не водились, даже старались не садиться с ними за одну парту. Они держались особняком и, задрав носы, проходили мимо бедняков. На общих собраниях они сидели отдельно и произносили одинаковые речи. Ребята ненавидели их.
И вдруг — подумать только! — сами пришли. Удивительно!
Постояв недолго у дверей, Вася Сыгаев и Петя Судов, краснощекие семнадцатилетние парни, ученики седьмого класса, подошли вплотную к нарам. Петя Судов, сын Михаила Судова от первой жены — русской поповны, — горбоносый, с широко открытыми глазами, говорил обычно мало, но всегда что-нибудь высокомерное. Сейчас он молчал. Низенький Вася Сыгаев растянул в улыбке губы, похожие на дождевых червей, но, вспомнив о своих торчащих зубах, перестал улыбаться и бойко произнес:
— Здравствуйте, товарищи!
— Здорово! — хором ответили комсомольцы, садясь на нарах.
— Первый раз мы пришли в гости к вам, друзья, а вы уже улеглись! В хорошем доме живете, оказывается. Говорят, каждый вечер у вас тут игры.
— Дом хотя и не хороший, но играть играем… как умеем, — сказал Кадякин. — Ну, рассказывайте, как живете, коли в гости пришли! Почему же остальные стоят у дверей? Идите сюда, садитесь на нары.
Комсомольцы решили принять гостей дружелюбно, как добрые хозяева. Подобрав под себя ноги, они освободили места, и гости расселись. Завязалась общая беседа, в которой главным был Василий Кадякин. За последние дни его авторитет среди ребят сильно пошатнулся, так как он не участвовал в «сражениях».
Сегодня он хотел одного провинившегося парня поставить в угол, но тот при поддержке всех остальных наотрез отказался и ходил героем.
— У вас, говорят, была здесь большая война между беспартийными и комсомольцами? — ни с того ни с сего спросил Вася Сыгаев.
— Какая там война! Одно баловство, — сказал Кадякин и с укором взглянул на своих.
— Да, ваши товарищи не любят вас оттого, что вы стали комсомольцами и выгнали их из своего дома. Они вам еще не то покажут, их всегда будет больше, чем вас. Стоит подумать: хорошо ли, если вас всю жизнь будут бить и ненавидеть ваши же товарищи? Эта война надолго.
Кадякин тревожно посмотрел по сторонам.