— Война! — ядовито усмехнулся он. — Войны между батраками быть не может…
— Но ведь была, — настаивал Вася. — И еще не раз прольется ваша кровь. Беспартийных всегда будет больше.
— Куда вам против них! — вставил Судов.
— И у них носы разбиты! — зашумели ребята.
— А мы им не уступим!
— Тише вы! — крикнул Кадякин на своих и обратился к гостям: — Войны никакой не было, просто играли, но играли глупо…
Голос Кадякина становился все тверже. Он стал набивать махоркой свою деревянную самодельную трубку.
— Завтра они зададут вам, — перебил его Вася Сыгаев, — они готовятся как следует! Вам бы тоже не мешало подготовиться, а то еще больше прольется вашей комсомольской крови…
Кадякин все старался перевести разговор на другую тему, но Вася умело сбивал его. Наконец Кадякина это взорвало. Он ударил себя по коленям и громко спросил:
— А почему это тебя так тревожит? — В гневе он вскочил, как был, голый, сдернул с соседа одеяло, завернулся в него и, указывая на дверь, заорал: — Убирайтесь вон, зеленопузые! Мы, бедняки, сами между собой поладим — и подеремся и помиримся! Не ваша это забота! Вон! Вон отсюда!
— Вон! — закричали все ребята хором и тоже вскочили.
Гости бросились к дверям.
— Зеленопузые буржуи! — Кадякин схватил свои телячьи штаны и запустил ими в гостей.
Ребята тоже начали кидать в барчуков штаны, торбаса и все, что попадалось под руку. Гости выскочили за дверь.
Кадякин спрыгнул на пол и забегал вдоль нар. Потом он остановился и угрожающе потряс кулаком над головой:
— Видите, дураки, какой стыд, какой позор, какая беда! Разве бедняки с бедняками дерутся? Зеленопузые обрадовались. Эх вы, слепые щенки, не понимаете этого! Кто завтра полезет драться, тому морду палкой разобью, а сам в тюрьму пойду! Поленом голову размозжу, пусть даже под расстрел стану! — И вдруг ткнув кулаком в сторону сегодняшнего бунтаря, грозно заорал: — Пошел, сатана, в угол!!
Парень стал и покорно поплелся к углу.
Всегда молчаливый и добрый, Василий Кадякин словно преобразился. Ребята притихли и смотрели на него со страхом.
А назавтра «восточные» пришли снова. «Западные», засовывая на ходу руки в рукава, тоже устремились на улицу. Они сшибли Василия Кадякина, заслонившего дверь, и бросились в драку.
Василий Кадякин побежал в школу, шлепая большими рваными торбосами. Он вернулся в разгар сражения вместе с Егором Сюбялировым, который держал в руках огромную деревянную лопату для очистки снега. Егор вбежал в самую середину дерущихся и, высоко подняв лопату, заорал во все горло:
— Довольно! Пошли в помещение, новости есть!
Драка прекратилась, и противники покорно двинулись за Сюбялировым. Войдя в дом, Егор оглядел притихших ребят. Широко расставив ноги в старых валенках, он дернул себя за кончик жестких черных усов, будто сдирая сосульки, и начал:
— Что это было у вас? Игра или драка? Если игра, то глупая, жестокая игра! Если драка, то это стыд и позор! Буржуйские сынки захаживают к вам науськивают вас друг на друга. Что говорил Бобров? Комсомольцы должны идти впереди всей молодежи, вести всех за собой. А ты, например, что делаешь, Федосьин сын? Кого ты ведешь за собой? Когда ты говорил на диспуте, я подумал: вот кто будет настоящим коммунистом. А ты что делаешь?!
— Зеленопузые прошлой ночью были здесь и говорили, что беспартийные ребята всю жизнь будут ненавидеть комсомольцев, — сказал Кадякин.
— Вот! — вскричал Егор и, схватив за руку беспокойно озиравшегося по сторонам оборванного паренька из «восточных», сказал: — А ну-ка расскажи, Петр, что они у вас говорили.
— Ничего они не говорили… — буркнул кто-то из «восточных».
— Расскажи, Петр…
Петр старательно провел рваным рукавом шубейки под носом, потоптался и заговорил:
— Да что… Говорили, что комсомольцы выгнали нас из этого дома… Что их будут одевать и кормить лучше, чем нас… Что они будут над нами тойонами… — И Петр спрятался за спинами товарищей.
— Вот-вот! — взревел Егор, медленно оглядывая ребят. — Слышите вы? Ну, выходите теперь все на улицу! Ломайте друг другу кости, радуйте зеленопузых! Ну, что стоите?
Все смущенно молчали и старались не глядеть друг на друга.
— Ну, я пошел — В дверях Егор остановился и добавил, ни к кому не обращаясь: — Я еще узнаю, кто это придумал, чтобы комсомольцы жили отдельно. Партия всегда живет с народом…
— Слыхали, черти, какой стыд! — прошипел Кадякин. — Войну между собой затеяли, на радость буржуям.
— Да, стыдно… — промолвил Никита. — Давайте будем жить все вместе, и все против буржуев.
— Давайте, как было! — загалдели все разом. И вся разноголосая возбужденная толпа ребят, удивляя людей и пугая лошадей, повалила переселять «восточных» обратно.
Весною, когда начал таять снег, ребятам выдали по четыре аршина мануфактуры.
Многие побежали домой поделиться своей радостью с родителями. Никита весь вечер таскал сверток под мышкой, а ночью положил его под голову. Утром взял с собой в школу, запихал его в парту и во время урока украдкой поглаживал. На следующую ночь он снова положил свой клад под голову и, проснувшись, сразу ухватился за него.
Однако таскаться целый день со свертком было неудобно, и Никита засунул его между какими-то старыми вещами и посудой на полку в пустом чулане. Пока ребята мылись, пока делили хлеб и пили чай, он несколько раз заглядывал в чулан. Из-под хлама виднелся краешек черного ситца, будто подмигивая ему своими белыми полосками.
Уходя в школу, Никита снова заглянул в чулан и остановился, пораженный: его сокровище исчезло… Зазвенело в ушах, закружилась голова, и, чтобы не упасть, Никита прислонился к стене. Потом он взобрался на широкую полку и, ползая на коленях и поднимая пыль, сбрасывал вниз чьи-то лохмотья, старую посуду, какие-то коробки… Нет! Спрыгнул на землю, порылся на нарах… Нет! Залез под нары… Нет!
— Ты что? — спросили удивленные ребята, толкаясь в дверях чулана.
— Ситец! — только и смог произнести Никита и выскочил на улицу.
Ребята расступились.
— Куда ты!.. Остановись!.. — кричали они ему вдогонку.
Никита кинулся на восточную окраину поселка, где в одном из домов помещались партийная и комсомольская ячейки и улусный ревком. Зачем? Кто его знает! Зачем? Они же распределяли мануфактуру, а то, что дали, исчезло!
Он бежал не по дороге, а напрямик, по косогору, с которого сдуло снег, и вдруг провалился сквозь тонкий ледок в какую-то яму, зачерпнув полные торбаса воды. Никита лег на спину и поднял ноги. Вода из торбосов хлынула ему прямо на лино и грудь. С визгом вскочил Никита, отряхнулся и побежал дальше. Вода стекала с лохмотьев и хлюпала в торбасах.
Утро было морозное. Никитины отрепья начали покрываться сосульками.
С измазанным лицом, в обледеневшей одежде, влетел Никита в комнату, где только что окончилось партийное собрание.
— Ваш ситец пропал! — закричал Никита.
— Что он говорит? Что с ним? — недоуменно спрашивали друг друга люди.
— Мой ситец пропал!
— Где? Когда? Какой ситец? — все окружили Никиту.
— Который вы дали… Сегодня утром украли из чу-«лана… И я опять остался голым! — задыхаясь, выкрикивал Никита.
— Да ты успокойся, друг! Пьян ты, что ли, или не в своем уме? — громко сказал Сюбялиров, схватив паренька за руку. — И вы, товарищи, поспокойнее! Это Федосьин сын… Погодите, я сам узнаю у него.
Егор отвел Никиту в угол, обнял его и, нагнувшись, стал шепотом расспрашивать. Потом выпрямился и сообщил окружающим:
— У него украли ситец, который ему выдали на рубашку.
— Милый ты мой! — взволнованно заговорил подошедший Афанас, вытирая платком Никитины слезы. — Первого улусного богача на диспуте на обе лопатки уложил, а сам плачешь из-за четырех аршин ситца… И подлец же тот, кто обокрал его! Нужно пойти с обыском.
— Обыск, обыск! — с готовностью подхватил кто-то.
Решено было оставить мальчика на кухне, чтобы он погрелся и обсушился, а самим отправиться в интернат. Но Никита и минуты не задержался на кухне. Он выскочил через черный ход и помчался в интернат. Паренек надеялся увидеть убегающего вора с его отрезом под мышкой.
С криком: «Обыск идет! Попадет вору!» — влетел он в помещение.
Зашумели, заволновались плотники, которые строили здание новой школы и, после ухода ребят на уроки, пили свой дневной чай в интернате.
Вскоре появился Сюбялиров и с ним несколько человек. Начался обыск. Рылись за печкой, ломом поднимали половицы, искали во дворе и на крыше дома.
Отрез не нашелся.
Никита пришел в школу, когда уже кончились уроки и шло общее собрание учащихся. Его обступили, как самого популярного человека. Он поднялся на скамейку и стал держать речь:
— Товарищи! Кто-то украл сегодня мой ситец. И я опять остался голым. Но я от этого не помру. Ситец у вора все равно когда-нибудь износится, а я буду жить.
В группе барчуков, сидевших особняком, громко фыркнул Вася Сыгаев.
— Ты не смейся буржуй, я с тобой еще расправлюсь! — закричал Никита и спрыгнул со скамейки.
— Почему со, мной? — растерялся Вася, поднимаясь ему навстречу. — Ведь не я же украл!
— А ты радуешься горю человека. Вот в ревкоме пожалели, с обыском приходили. А ты, буржуйское отродье, сидишь и фыркаешь. Ты бы еще больше радовался, если бы я заплакал. Но я перед тобой, буржуй, не заплачу! Я тебе это припомню…
А вечером убитый горем Никита лежал накрыв голову чьим-то одеялом. Утомленный всем пережитым, он, наконец, стал засыпать, но сквозь сон услышал чей-то шепот. Потом кто-то потянул его за ногу. Никита приподнялся. Егор Сюбялиров разложил на нарах два лоскута ситца разного цвета, подергал концы усов и, разводя руками, сказал:
— Бери, Федосьин сын. Мне вот дали. Тут немногим больше трех аршин. Тебе на рубашку хватит… Белый на живот пойдет, а серый — на спину. И будешь ты, друг, похож на селезня… Пойдем, моя жена мигом сошьет тебе. Да ты что, дружище, опять плачешь? Не годится мужчине плакать!