Несмотря на критическое отношение к поползновениям неуемных конструкторских деятелей, Максима Максимовича нельзя было упрекнуть в пренебрежительном отношении к современным достижениям науки и техники. На станкозаводе внедрялись и механизация трудоемких работ, и резцы с твердосплавами, и шлифовка с повышенными точностями. Техническая библиотека насчитывала почти десять тысяч названий, функционировало научно-техническое общество, и сам Агапов, несмотря на то, что ему уже перевалило за шестьдесят, регулярно просматривал журналы по станкостроению.
Вместе с тем директор завода был убежденным сторонником рационального разделения общественного труда. Дело завода было производить станки, а задача ОКБ — конструировать станочные линии, выдавать рабочие чертежи без ляпов и огрехов, преподносить собственные идеи в таком виде, чтобы можно было работать с листа, с ватмана или кальки, а не сочинять подозрительные творения и не тащить их для проверки в экспериментальном и опытном порядке. Надо же беречь человеческий труд. Если делать так, как хотят конструкторы, то портной до пошивки настоящего костюма должен сначала сварганить тебе опытный, и ты ему за тот костюм должен отсчитать денежки из своего кармана, а потом еще за окончательный вариант выложить.
Агапов полагал, что каждый на своем месте так должен выполнять свою работу, чтобы она получалась с первого раза. Если ты так работать не способен, то уступи, как вежливо говорится, место другому. Потому придумки конструкторов насчет изготовления экспериментальных и опытных образцов он считал ненужными и поощрять такие прихоти не собирался.
Максим Максимович совершал ежедневный утренний обход производства. Обход этот был традиционным. Хоть и мечтал Агапов вывести завод в число станкостроительных гигантов, пока его легко можно было окинуть директорским глазом — полдесятка цехов да столько же подсобных подразделений.
Но сложностей и неувязок здесь тоже хватало. Сегодня в механическом при обработке станины вдруг вылезла внутренняя литейная раковина. Когда директор добрался до цеха, там уже табунилась возле фрезерного станка встревоженная группа людей, в которой издали выделялся долговязой и нескладной фигурой старший мастер Готовцев.
— Что у вас туг? В брак запахали?
— Литейная раковина, Максим Максимович, — сердито ответил Готовцев, ткнув пальцем в округлую чугунную оспину, глубоко уходящую в металл. — Не заваришь ведь такую бандуру… Собственную литейку надо заводить, а мы кота в мешке всякий раз покупаем, а потом вот маемся с такими подарочками… Сколько было говорено о литье… На языке уже мозоль набилась.
Готовцев говорил сердито и не в лад словам размахивал длинными руками с крупными мослатыми ладонями.
— Заготовка же для двести восемнадцатого заказа, Максим Максимович. Полетел теперь заказик, и план по цеху тоже полетел из-за распроклятой раковины. Последняя неделя идет, а тут выскочил прыщ на заднем месте.
— Поставьте другую заготовку.
— Нет другой, Максим Максимович. Все, что были, уже давно пошли в работу, а новую партию отгрузят литейщики только в следующем месяце. Вы же знаете, что этих деятелей не прошибешь. У них, видите ли, строгая ритмичность производства, и они ее никак не могут нарушать. Мы разве не желаем работать ритмично? Рады бы, да вон у нас какие ухабины выскакивают на дороге. Не по нашей же вине… Не дадут новую заготовку.
— Не дадут, — согласился Агапов.
Природа не наградила Максима Максимовича высоким ростом, но справедливо отмерила ему объем, полагающийся нормальному человеку. Недостаток роста у директора компенсировался за счет толщины. Внешне Максим Максимович чем-то смахивал на банковский сейф, к которому прилепили округлую, выбритую до синевы лысину головы, поставили на короткие подпорки, а дверцу сделали такой выпуклой, что каждый, обозревая Максима Максимовича, невольно опасался за целостность пуговиц на своем пиджаке.
— Ничего ведь теперь не поправишь… Полетит план по цеху.
В словах старшего мастера сквозили огорчение, просьба о помощи и бесхитростная вера в могущество руководителя, который на две, а может, и на три головы выше рядового старшего мастера, у которого есть власть, опыт решения и не таких вопросов, как литейная раковина, выскочившая на заготовке.
Агапов оправдал надежды подчиненного. Зоркие, все примечающие директорские глаза скользнули окрест и увидели выход. Рядом, на экспериментальном участке, в штабеле заготовок, с завидным терпением ожидающих очереди на механическую обработку, они высмотрели точь-в-точь такую же по конфигурации заготовку, на какой вскрылась злополучная раковина.
Заложив руки за спину и энергично наклонив голову, что сразу Агапова сделало похожим на бодливого быка, директор прошел на экспериментальный участок, спросил мастера.
— Эту хреновину ты для чего бережешь, Васильев?
— Опытный узел по горизонтальной сверловке… Восьмой месяц дожидается, Максим Максимович… Дайте команду механическому. Срамота ведь…
— Дам команду, Васильев. Немедленно дам… Цех надо выручить, коллектив. Литейный брак выскочил в механическом, и все у них полетело. Знаешь, какое сегодня число?.. Возьмут они у тебя эту заготовку. Ну, скажем, временно возьмут. Вроде как взаймы. А через пару недель обратно ее в твой штабелек положат и никаких делов.
— Права не имеем, Максим Максимович. Заготовки ведь не наши. ОКБ за них деньги платило, и у нас они на ответственном хранении… Я за них расписывался. А вдруг придут из ОКБ и углядят, что не хватает? Вы же мне сами тогда опять выговор вкатаете.
— Вкатаю, Васильев, — печально согласился Агапов. — Если из ОКБ увидят, нельзя мне будет тебя без выговора оставлять. Придется тебе влепить за халатное отношение к обязанностям.
— Вот работка досталась… Не хуже иных вкалываешь а что получается? Других за всякое геройство на доску Почета, а Васильеву — выговор.
— Разве в твоем выговоре дело? Сорвем план по механическому, сколько людей без премии оставим? Ты об этом подумай… Сам ведь ты тоже премию потеряешь. Вот и прикинь, что тебе больше подходит: выговор или премия за месяц?
Мастер Васильев поскреб щеку согнутым пальцем, произвел счет в уме, скоренько вычислил нужный результат и махнул рукой:
— Забирайте… Только выговор, Максим Максимович, дайте простой, в случае чего. Последний раз закатили строгача и знаете, как было неловко перед народом. И в курилке поддразнивали, и на собраниях вспоминали… Разве я виноват, что мне такая работа досталась? Сколько прошусь, чтобы перевели…
Директору Агапову не впервой было выслушивать жалостливые сетования мастера Васильева. Он заверил, что на сей раз выговор будет простой, и в возмещение морального ущерба безвинно страдающий мастер экспериментального участка Васильев может написать заявление о выдаче единовременной помощи.
Мастер повеселел и махнул крановщице:
— Двигай сюда, Борискина!
Едва Агапов возвратился после утреннего обхода в кабинет, как раздался телефонный звонок Веретенникова, старого и доброго друга. Вместе пришли они по комсомольской путевке семнадцатилетними пареньками на станкостроительный завод. Вместе начали приобщаться к станкам, к токарному мастерству, к заводской жизни. В горький военный год вместе отправились по повестке военкомата на скороспелые военные курсы, получили по сиротской звездочке младших лейтенантов и пошли воевать в один саперный батальон. Посчастливилось им уцелеть и возвратиться на родной завод. С той поры станки стали главным делом в жизни друзей, хотя и пути их несколько разошлись. Веретенников оказался чертежником во вновь образованном конструкторском бюро станкостроения, а Агапов стал мастером в механическом цехе. Затем оба они «вытянули» вечерний станкостроительный институт и по мудрому правилу, что старый друг лучше новых двух, бережно сохраняли дружбу, хотя их производственные интересы последние годы становились все более различными. Агапов тянул заводскую лямку, жесткую и неудобную, как сухая сыромять, которая чуть не до крови растирает кожу, а Веретенников занимался трудом интеллигентным, работой, которую, по мнению Максима Максимовича, можно было делать в белых перчатках и семь потов над ней не проливать.
Последние годы Агапов и Веретенников встречались друг с другом реже. То ли сказывался возраст, делающий людей консервативными и не очень подвижными, то ли была причиной чертоломная занятость Максима Максимовича на работе. Пропадая на заводе с раннего утра и до позднего вечера, Агапов имел столько встреч и разговоров, получал, как модно сейчас говорить, такой поток информации и сам выдавал столь же солидную порцию, что в редкие свободные часы ему и с домашними не хотелось разговаривать.
Внуки у Максима Максимовича уже в школу ходили, а он из-за своей немыслимой работы еще и собственных детей не мог рассмотреть как следует.
Расспрашивая Павла Станиславовича о жизни и обмениваясь с ним мыслями насчет погоды, при изменении которой у старых друзей, случалось, теперь начинали ныть натруженные суставы, Агапов придумывал, как ему выкручиваться, если Веретенников спросит насчет состояния работы по опытному узлу вертикальной сверловки, который станкостроители еще месяц назад должны были изготовить, но выполнить собственное обещание не имели возможности.
— Как наш узелок поживает, Максим? — намеренно равнодушным голосом спросил Веретенников, стараясь изобразить дело так, что спрашивает походя, к случаю, раз уж пришлось разговаривать со старым другом, что главное в их разговоре — это естественное беспокойство о взаимном здоровье и нормальный обмен информацией о событиях текущей жизни.
— Ты чего молчишь, Максимка?.. Алё! Куда ты пропал?
— Здесь я, здесь, — успокоил Агапов друга и сказал, что узелок поживает отлично, что над ним вовсю работают и в самом скором времени конструкторы смогут увидеть его в натуре.
— Ну, спасибо, — с явным удовлетворением в голосе откликнулась телефонная трубка. — Андрей Алексеевич хотел к тебе нагрянуть, а я его отговорил. Сказал, что позвоню по старой дружбе и выясню все как есть. Если, говорю, там затор, мне директор не откажет в помощи. Не хватит, говорю, у него нахальства для такого дела. Значит, в работе наш узелок?