— Ты рассматриваешь мою библиотечку? Она маленькая, правда? У братьев побольше, а у папы целая коллекция брошюр и теоретических книг.
Жак залюбовался акварельным пейзажем: крыши домов, а за ними пароходные трубы на фоне невероятно синего неба.
— Не смотри, это ужасно.
— А по-моему, очень красивая картинка.
— В свободное время я люблю рисовать. У меня есть получше, чем эта, я тебе покажу.
Жаклина сияла от вновь обретенного счастья. Жак, сам того не замечая, открывал новый мир.
Вошел Леру и прервал их беседу.
— Доченька, мы с Фернаном уходим в стачечный комитет. Вернусь к двенадцати. Товарищ пообедает с нами?
— Ну что вы… — пробормотал Жак.
— Обязательно, — ответила Жаклина. — Он пойдет со мной за покупками.
Они вышли почти вслед за Леру.
На лестнице они встретили нескольких соседей. Жаклина поздоровалась с ними, радуясь, что ее видят с Жаком. Во дворе девочка, у которой Жак спрашивал дорогу, бросилась Жаклине на шею.
— Так это тот господин, о котором ты нам говорила?
— Да, да. Иди играй…
— Мне он очень нравится, — сказала девочка, не двигаясь с места.
Жак погладил ее по голове.
— Ты и есть Мирей?
— Да, — ответила за нее старшая сестра. — Мы хотели ее отвезти в деревню, но теперь придется отложить, пока начнут ходить поезда. Мирей, ты нас подожди во дворе, мы скоро вернемся.
Жак с Жаклиной отправились по лавкам. Жаклина вынула из маленького кошелька тысячу франков и не разрешала Жаку платить за нее. То ли она заранее рассчитала, сколько ей придется истратить, то ли у нее была только одна эта бумажка в тысячу франков, но, во всяком случае, она точно уложилась в эту сумму. Они купили хлеба, бутылку вина, котлет и овощей.
По дороге Жак поглядывал на витрины, словно что-то высматривая. Он купил пакетик конфет для Мирей и букет цветов Жаклине. Это его не удовлетворило. Ему хотелось сделать хороший подарок, но такой, чтобы она не приняла его за подачку и не могла бы от него отказаться. Наконец он остановился у ювелирного магазина, взял Жаклину за руку и предложил:
— Зайдем сюда.
— Зачем?
— Я хочу купить тебе кольцо.
— Ты сошел с ума.
— В память о мысе Феррэ. Мне очень хочется это сделать. — Навстречу им услужливо выбежал старичок с маленькой бородкой и в очках.
— Мне нужно кольцо, — сказал Жак.
— Обручальное?
— Вот именно, обручальное.
— По-видимому, для мадемуазель? Поздравляю вас, мсье. Конечно, вы хотите хорошее кольцо?
Убежав за прилавок, он открыл несколько ящиков и раскрыл перед покупателями затянутый черным бархатом большой плоский футляр с четырьмя рядами колец. Потом он зажег специальную лампочку, и драгоценности засверкали.
— Вы только посмотрите, до чего хороши! Такие сейчас в моде. Нигде, даже в Париже, вы не найдете лучших колец, поверьте мне, мсье… Мадемуазель, возьмите в руки… Я могу вам предложить подешевле, тоже очень красивые. Естественно, они худшего качества…
— Не надо, — ответил Жак.
— Сразу видно, что у вас хороший вкус. Подделка остается подделкой. А в этих кольцах все настоящее: оправа из серебра, инкрустации из золота, камни настоящие, а не какой-нибудь сплав… Могу вам предложить кольца получше, но они, конечно, будут дороже…
— Нет, не стоит, — вмешалась Жаклина.
Она никак не могла выбрать, и ювелир перешел в наступление:
— Мадемуазель, примерьте вот это колечко… Чудесно, как будто сделано на заказ, оно очень идет к вашей руке и, если мсье разрешит, осмелюсь добавить, к вашим глазам… Конечно, вы можете выбрать другое… Вот это вам нравится больше? Или вот это, оно скромнее, но до чего же изящно! Я с вами согласен, трудно на чем-нибудь остановиться… Только не обращайте внимания на размер. Если оно вам тесновато или велико, ничего, у нас есть нескольких размеров. Кроме того, мы можем подогнать любое кольцо.
Жаклина перемерила несколько колец, внимательно разглядела их и в конце концов снова надела первое.
— Нравится? — спросил Жак.
— А тебе?
С улыбкой, словно она разглядывала себя в зеркало, Жаклина вертела руку, любуясь кольцом.
— Это самое лучшее, — сказал Жак. — Сколько? — спросил он продавца.
— Девять тысяч девятьсот восемьдесят франков.
Жаклина поспешно сняла кольцо.
— Прошу вас, — сказал Жак, кладя на прилавок одну десятитысячную бумажку из тех двух, которые дал отец.
— Это безумие, — проговорила Жаклина, когда они вышли, — настоящее безумие.
— Почему?
— Ты только подумай… Этого хватило бы на месяц жизни целой семье бастующего рабочего.
— Ты не рада?
— Ну что ты, очень рада, конечно. Я тебя даже не поблагодарила, мой милый.
И забыв, что они не в Париже, Жаклина остановилась и на улице поцеловала Жака.
Леру опоздал к обеду.
— Фернан — странный человек, — сказал он, усаживаясь за стол. — До сих пор был настоящей размазней, а сейчас держится молодцом. Он и предложил вручать каждому стачечному комитету все приказы о принуждении к выполнению служебных обязанностей. Мы только что составили в связи с этим воззвание объединенного комитета. Вот почему я опоздал. Да, такого я не ожидал от Фернана…
— Ты о каком Фернане? — вмешалась Мирей.
— О почтальоне. Об этом парне из ФУ, который сегодня утром приходил сюда. Мы знакомы уже двадцать лет, но после раскола не разговаривали друг с другом. В тридцать четвертом… ты, наверное, помнишь, Жаклина?
— Мне же было четыре года.
— Ты права. Время летит. Так вот, в 1934 году он был с нами. Мы тогда образовали единый фронт против фашизма. Фернан-то, конечно, был социалистом, как и сейчас, кстати… Во время борьбы против фашизма и потом, когда произошло слияние, мы с ним были заодно.
— Какое слияние, папа? — спросила Мирей.
— Слияние профсоюзов, неужели ты забыла, я же тебе объяснял. В то время было два профсоюза: УВКТ и ВКТ, в общем вроде как сейчас. Так вот, мы образовали единую конфедерацию.
— А вторую уничтожили?
— Да нет, просто слили вместе. Трудно было. Но все-таки добились… На чем я остановился? Ах да, так вот, мы были с ним вместе, сперва в одном и том же антифашистском комитете, а потом в объединении профсоюзов. Вот после этого и состоялось наступление тридцать шестого года.
Теперь Жаку хотелось спросить, что это было за наступление, но он решил не перебивать.
— О тогдашних забастовках мне не к чему рассказывать, о них вы слышали, — продолжал Леру. — Как известно, далеко не все чиновники приняли участие в стачечном движении. В основном оно велось заводскими рабочими. Фернан и его почтовики палец о палец не ударили. Он-то не был против стачки, даже помогал, но с прохладцей. А вот тридцатого ноября он сдрейфил, да еще как!
— Тридцатого ноября? — спросил Жак.
— Да, тридцатого ноября тридцать восьмого года. Правительство — в него входили Даладье и Поль Рейно — вынесло постановление о принуждении к выполнению служебных обязанностей. Фернан струсил и отошел от нас. Долгое время мы с ним не встречались, и я даже не стал с ним спорить. Разразилась война, потом организовалось Сопротивление… Вначале он не проявил особого героизма, но вел себя неплохо. А когда меня арестовали и товарищи собирали деньги, чтобы помочь моей семье, он тоже внес какую-то сумму. После Освобождения мы с ним оказались в одном профсоюзе, все шло хорошо, но раз мы с ним жарко поспорили и он перешел в банду ФУ. Ну, после этого он и не пытался встречаться со мной. А неделю назад он оказался среди первых почтовиков, объявивших забастовку в Бордо. Железнодорожники последовали их примеру. Теперь к движению примыкают повсюду. Крестьяне тоже полезли драться. Так вот, товарищи Фернана уже четыре раза отказываются подчиняться приказу о выходе на работу. Нам-то, докерам, хорошо известно, как тяжело остаться без куска хлеба, когда у тебя ребята. Ну а они не сдаются. И не только не сдаются, а действуют единым фронтом с нами…
— Кстати, о забастовках, — сказал Жак, — я слышал, что вы сегодня говорили о сборе средств в пользу стачечников. Мне бы хотелось принять участие…
— Легче легкого. У меня как раз есть подписной лист.
— Вы об этом поговорите попозже, — вмешалась Жаклина, — котлеты остынут.
— Нет, доченька, такие вещи нельзя откладывать.
Жак взял подписной лист, который был разделен на несколько колонок. Три четверти из них были заполнены цифрами и подписями. Самый крупный взнос был в триста франков. Жак четко вывел свою фамилию и в колонке «профессия» вписал: «рабочий кондитерского цеха». Он дал свой парижский адрес и после секундного колебания поставил в колонке «взносы»: «десять тысяч франков».
— Вот, мсье Леру, сегодня я еще способен внести такую сумму, а завтра, возможно, мне самому придется бастовать.
Жак отдал вторую бумажку отца. Докер был поражен и, аккуратно сложив деньги, спрятал их в конверт.
— Спасибо за наших ребят. Сделай одолжение, не называй меня «мсье Леру». Говори мне «товарищ». — Это было сказано от всей души.
— Мсье… простите, товарищ, — поправился Жак, — мне надо поговорить с вами наедине и немедленно.
Леру провел Жака в соседнюю комнату. Жаклина побледнела, но не остановила их… Они вернулись через несколько минут.
— Ага, теперь понимаю, почему ты накрыла скатерть и поставила цветы. А ты, Поль, не разыгрывай дурачка, беги в погреб и тащи сюда бутылку, которую я припрятал за мешком с углем. Там одна, не ошибешься. Я ее берег, чтобы распить после конца забастовки, но помолвку тоже необходимо спрыснуть.
— Какое у тебя красивое кольцо! — воскликнула Мирей. — Она схватила руку сестры и принялась восторженно разглядывать колечко, на которое Жаклина от избытка чувств уронила слезинку.
— Добрый вечер, товарищ!
«Ты тоже меня так называешь», — подумал Жак. Его это обрадовало, и не потому, что это обращение ему льстило, но оно выражало доверие к нему людей, которые, как ему казалось, принадлежали к семье Жаклины. Сперва его назвал товарищем Анатоль, потом Леру, а сейчас Луи Фурнье.