— Знаешь, теперь надо действовать продуманно, — сказала Жаклина. Не стоит ездить завтра в Версаль, отложим на другой раз.
— Почему?
— Дорога, обед в ресторане и все остальное… нет, это расточительство.
— А я тебе говорю, что мы можем себе это позволить. Я почти не трогал получку, комнаты у нас оплачены вперед до конца сентября.
— Поверь мне, это неблагоразумно.
— Неужели мы с тобой проведем наш первый день после разлуки, как старики? Я уже все подготовил, так радовался.
— Ну не расстраивайся и подумай. Самое главное, что мы вместе. Я приготовлю ужин, и ты увидишь, как нам будет хорошо…
Начало их совместной жизни было полно очарования. Воскресный день они провели, как и многие другие, но им казалось, что и люди и природа — все чествуют их любовь: мир, радуясь их счастью, идет им навстречу и, улыбаясь, принимает их в свои объятия; все на земле создано для них. Париж прославляет их любовь, все, на чем останавливается их взгляд, существует, только чтобы радовать, солнце светит для них одних, они гуляют по земле, покрытой цветами…
Жак зашел утром за нею в гостиницу, и они вдвоем отправились на рынок. Они шли среди толпы обнявшись, с сияющими лицами, останавливались на каждом шагу и смеялись по любому поводу. Какая-то торговка крикнула им: «Эй, вы, влюбленная парочка, купите свежую рыбу», — и они расхохотались. Им море по колено, они счастливы.
Жаклина собиралась приготовить скромный ужин, но Жак накупил массу всего: устриц (они ведь только появились), цыпленка (Томасен позволила воспользоваться ее духовкой), ветчины (ее привезли из Байонны), букетик гвоздик (они приехали из Ниццы). И в конечном счете покупки им обошлись дороже ресторана. Но им все равно, они счастливы.
Они встретили Ирэн Фурнье. Она с двумя товарищами стояла под огромным плакатом, призывающим подписываться под протестом против перевооружения Германии. Среди рыночного шума и выкриков торговцев выделялся мужской голос, привлекавший внимание прохожих: «Сегодня в Западной Германии происходят выборы. Француженки и французы, протестуйте против создания нового вермахта!»
Какое им дело до вермахта, они счастливы.
— Милые мои, чего же вы не подписываетесь, — обратилась к ним какая-то женщина, протягивая карандаш.
— Уже подписали, — сказала Ирэн Фурнье. — Они входят в комитет.
Они постояли с Ирэн и предложили свои услуги, но ей не хотелось их задерживать, и она попросила Жака зайти на следующий день в помещение комитета и помочь ей. Жак был согласен на любую работу, лишь бы его не разлучали с Жаклиной.
— Кстати, — добавила Ирэн, — вы не видели моего мужа?
Луи Фурнье продавал «Юманите» у выхода с рынка. Жак познакомил его со своей невестой и купил у него газету. Заголовки сообщали о выборах в Германии и о предстоящем большом празднике в Венсене. Но что им до праздника, они счастливы.
Во вторую половину дня они пошли в маленькое кино и вернулись к ужину, но есть им не хотелось. Им было очень хорошо…
— Как весело было в Венсене, правда?
— Где?
— На празднике «Юманите». Мы вас искали, но там столько народу…
Жак вспомнил заголовок во вчерашней газете. Он ее даже не раскрыл… Сразу же после работы он отправился в комитет к Ирэн Фурнье. Она сидела в задней комнате кафе с Флери. Его попросили принять участие в подсчете собранных подписей и написать приглашения на следующее собрание комитета мира.
— Мы не были в Венсене, но зато посмотрели «Фанфан-Тюльпан», — ответил Жак.
— Вам понравилось?
— Это лучший фильм из всех, какие я видел за последнее время.
— Мы тоже нашли, что он очень хорош. Жерар Филипп дал свою подпись под протестом против ЕОС.
— Мой муж, — вмешалась Флери, — мне всегда говорил, что кино — это открытие, которое не уступает книгопечатанию, и в будущем оно заменит книгу. Умный был человек, правда? Бедняга.
Мадам Флери была та самая дама в черном, которую Жак постоянно встречал с Томасен. По ее словам, она была на десять лет старше века, и достаточно было провести с нею несколько минут, чтобы узнать всю ее жизнь; а ее жизнь длилась всего пять лет. Она рано потеряла родителей, была усыновлена крестьянской семьей. Детство и юность провела в деревне. Когда ей было двадцать лет, она познакомилась с одним землемером и вышла за него замуж. Он погиб в 1915 году в Шампани. В душе его вдовы лопнула какая-то пружина, Флери словно остановилась на одном месте, живя только воспоминаниями и думая все время о погибшем. Каждая мелочь напоминала ей о покойном, она заговаривала о нем по любому поводу и во всех своих поступках руководствовалась памятью о том, кто дал ей счастье. Она умерла бы с горя, если бы не ребенок. Его она воспитывала в преклонении перед отцом, дала ему образование, профессию, сделала из него человека, и вот этот человек в 1942 году был расстрелян немцами.
Новое горе, горе матери, потерявшей единственного сына, обрушилось на безутешную вдову и избороздило морщинами ее лицо, покрыло ее голову прекрасной сединой, вызывавшей всеобщее уважение. После окончания войны она поселилась в Париже, в квартире, где раньше жил ее сын. Его вдова вышла замуж, Флери не могла ей этого простить и отказывалась с нею встречаться. Только свидания с внучкой привязывали ее к жизни. Кроме Томасен, у нее не было друзей, но она охотно общалась с соседями, легко сходилась с людьми и каждому поверяла свое горе. Она не пропускала ни одного собрания комитета, хотя говорила, что все это ей ни к чему, так как последние две войны отобрали у нее все. Но муж и сын когда-то утверждали, что нужно думать и о других, о тех, у кого еще есть будущее…
Шарль Морен вошел в заднюю комнату кафе в тот момент, когда Флери, продолжая свой рассказ, говорила Жаку:
— Знаете, когда был убит Жан Жорес, мой муж тут же сказал: войны не миновать.
Морен был в радостном настроении. Он пожал руки присутствующим и спросил Ирэн:
— Луи не приходил?
— Нет, он на профсоюзном собрании.
— Он мне нужен. Я забегал к вам, и консьержка сказала, что ты здесь. Можешь ему передать…
Морен рассказал, что дело Беро будет рассматриваться в конце октября и комитет, образованный в его защиту в Дордони, вскоре организует в Бержераке большое открытое собрание.
— Понимаешь, это наделает шуму. Вильнуар уже подписал протест, и мы соберем еще подписи всех участников Сопротивления. Пораваль согласился председательствовать на митинге, будут выступать люди самых различных партий. Надо, чтобы Луи поехал…
— А почему именно он?
— Он был начальником Беро. Кроме того, он принимал участие в этом деле, и его вызывают в качестве свидетеля защиты.
Ирэн обещала Морену все рассказать мужу. Они еще поговорили о вчерашнем празднике и обсудили сообщения о германских выборах…
— Хорошие результаты? — спросила Флери.
— Не очень…
Жак, смущенный присутствием депутата, не принимал участия в разговоре и думал о Жаклине. Скоро она кончит работу, и он встретит ее у ресторана. День прошел спокойно. Клюзо не вызывал его к себе, и Жак уже начал надеяться, что Брисак не приведет в исполнение свою угрозу…
— Я спешу, — сказал Морен, — меня ждет Роз.
— Вчера мы ее видели издали у стенда Дордони, но подойти к ней не смогли.
— Нам пришлось закрыть в шесть часов, не хватало товара. Небывалое количество народа.
— Заходите завтра вместе с Роз. Луи будет дома.
— Хорошо, если меня ничего не задержит. Еще восемь подписей — и палата будет созвана.
Морен пожелал им удачи и ушел.
Роз приехала с мужем на праздник «Юманите» и, воспользовавшись случаем, поговорила о предстоящих родах с молодым доктором Симоненом, другом Жака Сервэ. Он работал под руководством одного крупного профессора, который после поездки в СССР решил применить метод обезболивания родов во Франции. Он ждал, когда соберет тысячу положительных результатов, чтобы сделать сообщение на медицинском факультете. Он уже приближался к этой цифре, и о новом методе заговорили. В газетах тоже стали писать о его работе, одни поощрительно, другие с насмешкой, третьи — их было большинство — с предубеждением. Эти споры еще не привлекли внимания широких масс, мужчин этот вопрос мало волновал, а женщины в общем относились к новому методу с недоверием. Роз не сомневалась в положительных результатах, и первое свидание с доктором Симоненом еще больше воодушевило ее.
— Все в порядке. К концу года я должна буду приехать на первые занятия. До этого я раза три покажусь доктору, но это я могу сделать и в Перигё.
— А где ты будешь рожать?
— В Париже, конечно. Пока что этот метод применяется только в поликлинике металлистов с красивым названием «Васильки». Я уже записалась.
Шарль Морен невольно улыбнулся.
— Я вижу, ты не теряешь времени. Ведь тебе осталось еще шесть месяцев.
— Они ежедневно получают массу заявок, и не только от женщин нашего круга. Доктор Симонен работает в клинике шестнадцатого района — по этому методу рожают и богатые пациентки. Они беспрекословно слушаются его, не хуже простых работниц. Им это стоит несколько дороже, вот и все.
— Ну, ты довольна?
— Мне очень хочется, чтобы все произошло поскорее.
Утомившись от поездки, от праздника в Венсене и всяких дел в городе, Роз рано легла и принялась вязать крошечные шерстяные башмачки, но когда вошел Морен, она сидела на кровати, уронив вязанье на колени, и плакала. На ночном столике маленький радиоприемник передавал тихую танцевальную музыку…
— Дорогая моя, что с тобой?
— Ничего.
— Ты больна? — взволнованно расспрашивал ее Морен. — Тебе нехорошо? Ведь ты была такой веселой, когда мы с тобой расстались!
— Я здорова, но просто боюсь.
Шарль обнял ее.
— Ведь все в порядке. Держу пари, что будет мальчик, я уверен.
— Вот в том-то и дело. Только что по радио сообщили окончательные результаты: в Германии реваншисты получили большинство голосов.
XIII
Последнее собрание комитета мира превзошло все ожидания Ирэн Фурнье — присутствовало около сорока человек и среди них восемь новых членов. Правда, председательствовал профессор Ренгэ.