— Я уже сказал Бургену, что французы ни за что на это не пойдут, — вставил педикюрщик.
Холостяк усмехнулся.
— Не представляю себе наших солдатиков, марширующих гусиным шагом. А муштра! Палочная дисциплина, как раньше в прусской армии? Нет, благодарю вас…
Муж консьержки, работавший на заводе, боялся, что образование ЕОС вызовет унификацию ставок во всех странах.
— Нужно еще выяснить, от каких ставок будут отталкиваться. Если от английских, это еще ничего, но если нам собираются дать ставки немцев, номер не пройдет — они ниже наших.
Жена прервала его:
— Слава богу, что они хоть не собираются заставить нас лопать так же невкусно, как в Англии.
— Вообще англичане умывают руки, они хотят создать ЕОС для нас, а сами в него не войдут.
— Да, они не такие дураки, как мы, — сказала консьержка.
Все рассмеялись, и она, воспользовавшись этим, перешла к волнующей ее теме.
— Взять алжирцев, которые работают во Франции. Им платят гораздо меньше, чем нашим рабочим, нехорошо получается. Ты им расскажи, — обратилась она к мужу.
Тот подтвердил слова жены и, конечно, от оплаты труда алжирцев перешел к положению французских рабочих. В подтверждение своих слов он показал расчетный листок с выписанной ему заработной платой за последние полмесяца. Включаясь в общий разговор, педикюрщик пожаловался на налоги, старушка в свою очередь высказала пожелание, чтобы увеличили пенсию.
Каждый говорил о своем, и Леон Бурген решил навести порядок. Он объяснил, что жизненный уровень зависит в основном от военных расходов. Если ассигнования на вооружение увеличатся, жить станет еще труднее. Создание ЕОС тем более тяжело отразится на общем положении, что речь идет о подготовке атомной войны…
В ответ все заговорили одновременно… Преподаватель убежденно заявил:
— Никто не решится пустить в ход атомную бомбу.
— Вы думаете? — спросила старушка.
Жаклина, вспомнив слова отца, вмешалась:
— Если бы у Гитлера была атомная бомба, он бы ею воспользовался…
— Ничего подобного. У Гитлера были отравляющие вещества, а он их не пустил в ход, — возразил учитель.
— Да что вы мне рассказываете! — возмутился холостяк. — Мою невесту в Освенциме задушили газами.
Наступило молчание. Преподаватель нарушил его, попросив прощения за то, что невольно вызвал тяжелые воспоминания. Но он настаивал на своем. В концентрационных лагерях совершались такие чудовищные вещи, что преступники вынуждены были действовать тайно. А на фронте, где ничего нельзя скрыть, никто не решился употреблять газы.
— Необходимо напомнить, — заметил Леон Бурген, — что о запрещении применения газов было договорено в Женеве. Вот почему никто и не осмелился пустить их в ход.
Жаклина, обрадовавшись поддержке, решила развить свою мысль.
— А ведь атомная бомба не запрещена.
— Так чего же ждут? Надо немедленно ее запретить, — сказал педикюрщик.
— Вообще всему этому пора положить конец, пока еще не поздно, — поддержал его холостяк.
— И оставить нас в покое, — добавила консьержка.
Старушка одобрительно кивала головой.
— Но мы-то что можем сделать? Обо всем этом нужно заявить депутатам…
Леон Бурген ухватился за эту мысль. В квартале собраны подписи против создания ЕОС. Нужно представить этот протест депутатам округа и потребовать, чтобы они голосовали против Сообщества. Нужно условиться о встрече и организовать делегацию в несколько человек.
— Я согласна, — сказала консьержка, — но я свободна только в воскресенье утром, когда муж может подежурить за меня.
Еще долго спорили, перескакивая с одного предмета на другой, пока не договорились окончательно. Педикюрщик был польщен тем, что о нем говорили как о бывшем офицере, и высказал желание войти в делегацию. Старушка сказала, что и она пойдет к депутатам, если в тот день у нее не будут болеть ноги. Преподаватель уклонился под предлогом, что и без него много желающих. Возможно, он не хотел, чтобы подумали, будто он, как консьержка, брюзжит по любому поводу, Холостяк дал согласие принять участие только в нескольких походах и попросил включить его в делегацию к женщине-депутату, «за которую я голосовал в те времена, когда еще верил в чудеса», — сказал он.
Жак Одебер не узнал свою комнатушку. За время его отсутствия Жаклина сделала героические усилия, чтобы навести уют. На тахте, покрытой яркой материей с симметричным рисунком, восседала кукла в платье маркизы, которое Жаклина сама сшила. Из остатков яркой материи она сделала абажур и повесила на окно две короткие в сборку занавески. На столике, покрытом вышитой скатеркой, стояли в рюмке три ярко-красные гвоздики… Жака ожидал еще один сюрприз. Жаклина открыла дверку шкафчика, на вид совершенно нового, и показала аккуратно расставленную на полках посуду: набор алюминиевых кастрюлек, шесть тарелок, три стакана, кофейник и ко всему еще электрическую плитку.
— Все это наше, — объявила она.
— А шкаф?
— Тоже наш. Его подарила Томасен, а я его покрасила. Тебе нравится? Нам здесь будет очень хорошо, а там, глядишь, мы найдем что-нибудь получше. Только вот диван маловат…
В ответ Жак обнял ее и снова поцеловал.
— Женушка моя дорогая.
Он только что вернулся из Бержерака. С отцом они расстались довольно холодно.
— Дай бог, чтобы ты не пожалел, — сказал тот на прощанье.
Нет, Жак не жалел ни о чем. Его мачеха Анриэтта вернулась домой, и, хотя она еще не работала, одно ее присутствие тяготило всех. Она стала еще более властной, чем раньше, и решительно во все вмешивалась, беспрерывно давала советы и не скупилась на замечания. Отец на все смотрел ее глазами, и Жак удивлялся, как ему могло прийти в голову, что он сумеет победить семейные предрассудки и ввести в семью Жаклину. Но все же он был очень привязан к отцу и жалел его, чувствуя, что тот несчастен. Вот почему он боролся с поднимавшимся в нем возмущением и, последовав совету Жаклины, не уехал, пока отец не нашел себе помощника.
— Без тебя я не останусь ни минуты на этой каторге, — сказал Жаку Кловис.
— Не удирай, пока не кончатся праздники, сделай это ради меня, — попросил его Жак.
Кловис остался, кроме того, из Бордо приехал еще один кондитер; теперь Жак был уверен, что отец управится без него, и уезжал со спокойной совестью. В Бержераке он обновил свой гардероб и подкопил немного денег.
— Я привез пятьдесят тысяч франков, и теперь ничто не препятствует нашей женитьбе, — объявил он Жаклине еще на вокзале, когда она его встретила.
Они были счастливы и в мечтах о совместной жизни забыли о действительности.
— Сегодня вечером мы пойдем с тобой в ресторан, — сказал Жак, когда они сели в такси.
— Нас пригласили Фурнье.
Жаклина все продумала за него, и он решил ей подчиниться. Сейчас ему надо повидаться со своим начальством и договориться о том, когда он может приступить к работе. Но зато завтрашний день они проведут вдвоем…
— Может быть, нам поехать в Версаль? — предложил Жак.
— Это было бы замечательно!
— Какое у тебя красивое пальто!
— Наконец-то ты заметил! — улыбаясь, сказала Жаклина. — Я купила его ради тебя.
Когда они спустились, Томасен шутливо сказала:
— Ну, детка, вы все-таки дождались своего возлюбленного?
Жаклина залилась краской.
Жак оставил Жаклину болтать с консьержкой, а сам поспешил в ресторан, чтобы попасть туда до семи часов, когда часть служащих уходит домой… Он поговорил со швейцарами у служебного входа и окликнул выходившего Анатоля.
— Ты откуда взялся? — удивился судомойщик.
— Я только что приехал.
— Кого-нибудь поджидаешь?
— Вебера, шеф-кондитера.
— Я только что видел его в гардеробе. Ты собираешься к нам вернуться?
— Вебер обещал взять меня обратно.
— Очень рад. Извини меня, но я тороплюсь на профсоюзное собрание… Придешь, надеюсь?
— Обязательно.
Вебер, увидев Жака, смутился.
— Тебе никто не сказал?
— О чем?
— Клюзо взял другого кондитера на твое место.
— А ведь я предупредил, что возвращаюсь.
— Вот-вот, вчера в связи с этим он и заявил мне, что ни в коем случае не возьмет тебя обратно.
— Но почему?
— Надзиратель Бекер написал докладную записку дирекции, будто ты с ним поругался перед отъездом.
— Я сказал, что мне на него наплевать, но к работе это не имеет никакого отношения.
— Пойдем отсюда, ладно?
Вебер повел Жака в соседнее кафе и там сообщил ему:
— Возможно, это только предлог, мне кажется, что за этим кроется другое. Ты не ссорился с Брисаком?
— А что?
— Видишь ли, «шишка» подозвал меня, выйдя из винного погреба, и сказал о твоем увольнении. Сперва он не вдавался ни в какие подробности и, только когда я сказал, что нельзя увольнять человека ни с того ни с сего, сослался на докладную Бекера.
— Но докладную-то тот наверняка написал задолго до моего возвращения.
— Конечно. И Клюзо не такой человек, чтобы откладывать свое решение в долгий ящик. Поэтому я и спросил, нет ли у тебя оснований ожидать неприятностей со стороны Брисака. Понимаешь, начальники всегда друг с другом договорятся.
— Возможно, ты и прав, — проговорил Жак.
Его удручала не столько потеря работы, сколько то, что опять придется отложить свадьбу… Кроме всего, он мог лишиться и комнаты…
— Я сделал все, что мог, — сказал Вебер.
— Верю. Вы тут ни при чем.
— Зайди ко мне, может быть, я что-нибудь для тебя придумаю.
Жак отправился к Фурнье. Жаклина была уже там и накрывала на стол. Ирэн жарила картошку. Обе женщины о чем-то переговаривались и хохотали. Почти одновременно с Жаком пришел Луи и, не дав тому произнести ни слова, торжествующе провозгласил:
— Великолепные известия, друзья. Грандиозная новость — Беро освобожден!
XVII
Темно-красные стены и потемневшая позолота придавали версальскому залу Конгресса вид старинного театра. Сквозь высокие витражи просачивался тусклый свет, освещая висевшую над трибуной большую картину Кудера, на которой было изображено заседание генеральных штатов в 1789 году. Аллегорические сцены на гобеленах с увядшими розами дополняли декорацию этого театра. Зал украшали четыре светловолосые богини: Земледелие, Торговля, Индустрия и Мир.