Состав на этих перегонах тянул электровоз. Он рыкнул, дернул раз-второй и начал набирать скорость. Сначала вразнобой, сбиваясь с ритма на стрелках, потом все слаженнее застучали колеса. И приятно было слушать их перестук, приятно без мыслей смотреть на звездное небо, разлинованное телеграфными проводами, на окутанный синеватыми сумерками простор — то холмистый, то неоглядно ровный. Верно, в этом стремлении к бездумному созерцанию тоже проявляется человеческая жажда красы.
Видя, что друзья все молчат, и, бесспорно, из-за него, Юрий перешел на другую сторону площадки и сел, спустив ноги на ступеньку.
Приближение Волга он почувствовал по свежести, неожиданно дохнувшей на него. Поежившись, Юрий взялся за поручни, подался вперед и начал вглядываться в темноту. Волга уже угадывалась — там, куда, грохоча, мчался поезд, темнота редела и от земли исходил туманный свет.
Наконец вдали блеснула стальная полоска. Блеснула, затрепетала и стала расти. И по мере того, как она росла, темнота исподволь поднималась вверх. Поезд сбавил ход и осторожно взошел на мост. Перестук колес стал слышней и эхом отдавался в железных переплетах. А внизу поблескивала Волга, бескрайняя, стальная. Там-сям мерцали огоньки бакенов. Плыл пароход — тоже в огнях. Но это только подчеркивало безбрежность реки.
— Иди сюда,— позвал Васин.
Юрий подошел к товарищам и остановился, пораженный. Не очень далеко над зыбкой волжской гладью он увидел россыпь городских огней и два взметнувшихся в небо факела. Огромные голубые языки пламени трепетали и колыхались в ночной синеве.
— Что это? — стаил дыхание Юрий.
— Жгут лишний газ,— отозвался Васин.— Я бывал тут, когда в армии служил. Правда, ничего?
Юрий кивнул головой и заметил, как жадно глядел на огни Тимох. Он будто тянулся к ним.
— А гидростанция далеко отсюда? — спросил он и скорее подумал вслух, чем сказал: — Тут всё стоит друг друга. Вот где поработать бы!
— Работать везде одинаково,— не согласился Васин.
— О не-ет, Сеня, врешь!.. А холодно, ребята! Ух, как холодно…
Только теперь Юрий почувствовал, что замерз, что дует холодный ветер, и зябко поежился. Захотелось курить. Но, как оказалось, никто не взял папирос, и настроение сразу упало.
Волга осталась позади. Пытаясь согреться, они сели на середине площадки, прижались друг к другу и обхватили колени руками. Но холод забирался под майки и леденил тело.
Когда состав, не останавливаясь, промчался мимо вокзала, на котором светилась зеленая надпись — «Куйбышев», Тимох решительно хлопнул себя по коленям.
— Пошли! Так закоченеть недолго!
Его поняли.
— Давай попробуем,— спокойно отозвался Васин.
Сердце у Юрия остановилось. Но самолюбие и боязнь показать свою слабость не позволили возражать. Дрожа от волнения, он стал ждать, кто полезет на крышу первым, и молил бога, чтобы его не оставили последним. Тогда — всё: не чувствуя за спиной товарища, он обязательно сорвется в грохочущую темень, которая казалась ему сейчас полосатой.
— Юрку за мной пустишь,— будто прочитав его мысли, сказал Тимох Васину. Затем нащупал скобы на стене вагона и, как по лестнице, полез на крышу.
Васин подтолкнул Юрия. Собрав всю волю, тот подошел к краю площадки и, боясь глянуть вниз, схватился за скобу. Ступил отяжелевшей ногой на нижнюю и перевел дыхание. Вагон качало, ноги соскальзывали.
— Смелей,— подбодрил сверху Тимох.
Он помог Юрию взобраться на крышу и заставил лечь: над головой тянулся электрический провод. Ветер здесь свистел в ушах, вагон качало еще сильнее. Юрий припал к рубчатому железу и зажмурился. Он не увидел, как на крыше появился Васин, и опомнился лишь, когда товарищи стали обсуждать дальнейшие планы. «Отсюда в оконный люк? — ужаснулся он и почувствовал отвратительную слабость в ногах и под сердцем.— Но что тогда делать? Неужели спуститься одному назад на площадку или колеть здесь?..»
Тимох снова рисковал первым. По-пластунски, на животе, он дополз до края крыши, глянул вниз и передвинулся немного левей — видимо, там было окно люка.
— Ныряю! — предупредил, стараясь перекричать свист ветра и грохот колес.— Держи, Сеня, за ноги. Отпустишь, когда подам знак правой. Гуд бай!
Он и вправду будто нырнул в полосатую темень и вскоре уже озвался, видимо из вагона.
Васин взял Юрия за руки и приказал спускаться вперед ногами, но когда ноги у Юрия повисли, не находя опоры, и тело потянуло в сторону, всё смешалось в его голове. Сдалось, вместе с ним клонится весь вагон и вот-вот сорвется и кувырком полетит куда-то в черную бездну.
— Ма-ам,— беззвучно выдохнул Юрий и почувствовал, что цепкие руки Тимоха подхватили его, потянули в люк.
Спина Тимоха грела Юрия. И хотя в вагоне, как всегда ночью, было душно, он прижимался к нему и клялся: нет, он никогда-никогда не забудет, что случилось, и будет благодарен вечно. Постепенно озноб проходил, а приязнь к товарищам крепла. И если бы на нарах ие было так тесно, Юрий, наверное, растолкал бы Тимоха, который уже мирно похрапывал, и сказал бы ему об этом — поклялся вслух.
Когда же Юрий наконец заснул под утро, ему приснилась Лёдя. Она льнула к Юрию и позволяла ему всё.
4
В Кокчетав поезд пришел на восьмые сутки, ночью. До утра студентам позволили остаться в вагонах. Но спать мало кто хотел. Состав загнали в тупик, по обеим сторонам которого темнела не то пустошь, не то степь, и, выскочив из вагонов, некоторые стали раскладывать костры прямо около состава. Темень окрест и до этого казалась густой, но, когда запылали огнизца, она стала кромешной и вплотную стеной подступила к пути.
Тимох, который немного замешкал, соскочил из вагона на землю, когда несколько костров уже горело.
— Вылезай скорей! — поторопил он и Васина.— Такое разве что при великом переселении народов или в гражданскую войну можно было видеть.
Он подошел к ближайшему костру, с интересом, как незнакомых, оглядел бронзовые лица сидевших вокруг ребят, но пристать не смог. Хотелось походить, что-то увидеть первому — поблизости лежала таинственная, немного страшноватая целина. А главное — главное поговорить с Васиным.
Невдалеке светились огни Кокчетава. Было видно: город невелик, хотя и разбросан. Но и он влек Тимоха к себе неизвестностью.
Обняв за плечи Васина, Тимох потянул его в сторону мерцающих городских огней.
— SOS, Сеня, SOS! Что делать? Я еще перед Куйбышевым хотел с тобой поговорить… — признался он, когда гомон и шум у эшелона перестали быть слышными.— Выручай, если друг!
— Ты что, серьезно? — немного даже струхнул Васин.
— Абсолютно.
— Ну, давай тогда, исповедуйся.
— Тебе никогда не приходилось отбивать девушку от другого?
— Вот это вопрос! Странный ты, Тима. Чего только в жизни не пережил, а младенцем остался. Непонятно, как ухитрился только. Тебе что, слабо, то бишь совестно? Да?
— Нет у меня привычки чужое счастье разбивать,
— А я думал, ты умнее. Честное слово. В этом, Тима, мудрость, коль хочешь знать. Разбить можно только непрочную вещь. А раз разбил такое счастье, значит, не дал ему в несчастье превратиться. Поверь, это не право сильнейшего, а право жизни. Хорошее, Тима, право!
— Но она пришла провожать не меня, а его...
— Тогда воюй.
— Это искренне?
— Как на духу, закадычный ты мой кореш! Ты у меня не такого стоишь!
Они долго на пару плутали по извилистым темноватым улицам, пока не попали в парк. Инстинкт музыканта привел Васина к большой голубой раковине. Им повезло: пианино на эстраде оказалось незапертым. Шальной «Танец с саблями» хлынул в гулкий, странный без людей парк. Тимох уже было воинственно рубанул рукой, но рядом вырос сторож с берданкой, и пришлось убраться восвояси.
На обратном пути они заметили возле вокзала открытый ларек. За прилавком, подперев щеки, дремал пожилой продавец-грузин. Он клевал носом, поднимая голову, не раскрывал глаз, а только кривился, будто отгонял этим мух или прислушивался к неприятным звукам. На прилавке и сзади на полках пирамидками стояли консервные банки, наклоненные, чтобы было видно, что в них, ящики с конфетами, копченой салакой и пряниками. Вверху за марлевой занавеской поблескивали темные бутылки.
— Вино есть? — спросил Тимох, который никак не мог так просто закончить эту ночь.
Не раскрывая глаз, продавец покрутил головой и снова клюнул носом.
— А хлеб? — поинтересовался Васин.
Продавец кивнул головой и встал.
— Кацо,— по-дружески попросил его Васин,— заверни нам, коли ласка, вон тот брусок хлеба с верхней полки. Можно?
— Из Белоруссии? Целинники? — плутовато перекривил лицо продавец.— За твои зоркие глаза, кацо, можно! Давай тридцать восемь рублей и не говори никому. Я ведь тоже партизанил у вас…
На рассвете пришли грузовики. Тимох одним из первых бросил в кузов рюкзак и ловко вскочил сам, намереваясь занять место возле кабины: там меньше трясло и лучше было смотреть вокруг. За ним, кувыркаясь через борт полезли остальные. Он заметил, как спешил Юрий, а когда тот, виновато и довольно улыбаясь, стал подле него, догадался, что хочет быть вместе.
После памятного ночного приключения Юрий вообще держался рядом, угощал домашней снедью, старался перенимать Тимоховы привычки — носил кепку, сдвинув чуть не на затылок, так же размахивал руками. «Набивается в товарищи, ищет опоры»,— желая быть справедливым, но, вопреки своей воле, враждебно посматривая на него, подумал Тимох и сказал:
— Ты подвинься немного, пусть место Сене будет.
Васин забрался в кузов последним. Он разговаривал с Женей Жук, ревновавшей его к товарищам, и присоединился к Тимоху с Юрием лишь после того, как шофер нажал на стартер.
Так, стоя втроем возле кабины, они и поехали, каждый думая о своем.
Вокруг простиралась желтая, бескрайняя равнина, поросшая сухой, как сивец, травою. Зеленоватое перед восходом солнца небо да желтая с редкими кочками травы степь — и больше ничего. Нет, еще пыль и сизая дорога, торная, гладкая, как ток.