Он спешил на завод (нынешний день был очень важным) и потому мог проводить сына лишь до автобусной остановки.
Взяв чемодан, Кашин вышел из дому первым, но, сообразив, что могут встретиться знакомые, подождал жену, Севку и зашагал с ними обок.
— Надеюсь, вернешься оттуда человеком,— пошел он на примирение.— Смотри! Из армии одна дорога — в люди. Для этого немного потребно. Слушайся старших и выполняй устав.
Прощаясь, Севка нехотя подставил ему щеку, быстро взял чемодан и поднялся за матерью в автобус.
На завод Кашин пришел с ощущением: что-то изменилось к лучшему, и можно действовать смелей. После заседания бюро он избегал встречаться с Шарупичем. Теперь же, обходя цех, независимо прошел мимо плавильной печи и с достоинством отсалютовал рукой. В том, что программа сегодня будет выполнена, также не сомневался: цех уже несколько недель работал по графику семичасового дня.
Однако Кашину сейчас нужен был не обычный успех. И прежде всего потому, что нынешний день по традиции будет обязательно фигурировать в официальных документах. Кроме того, Кашин привык проявлять себя, любил быть на виду, красоваться.
Накачав Алексеева, он крупно поговорил с начальниками участков и, выбрав место около крайней вагранки, откуда его могли видеть из плавильного, формовочного и стержневого отделений, собственной персоной простоял там с заложенными за спину руками, пока не прогудел гудок.
Домой он вернулся довольным. Ключи у него всегда были с собой, и он, тихонько открыв дверь, на цыпочках прошел в столовую.
— Поздравляй, Татя! — нагрянул он неожиданно.— Сто сорок восемь процентов перешибли. Как пить дать. А что с Севой?
Татьяна Тимофеевна в халате и тапочках лежала на тахте и курила. Рядом стояла пепельница — фарфоровый заяц, грызущий капустный лист.
— Они пока остаются невдалеке от Минска, — вздрогнув при его словах, ответила она.
— Ну что ж. Видно, так для пользы дела нужно,— подсел Кашин к ней.
— А после карантина, говорят, пошлют за тридевять земель. В Сибирь, кажется.
— Ну что ж. Может, и это неплохо.
Он посидел несколько минут, словно прислушиваясь к себе. И оттого, что сына не было, что тот не мог прийти, сильнее почувствовал близость жены, теплоту ее тела.
— Один Сева уехал,— сладко потянулся он,— а кажется, уехало десять человек. Смотри, как свободно в квартире!
Она не возразила ему, ткнула папироску в пепельницу и поставила ее на пол. Понимая, чего муж ждет от нее, веяла его руку и поцеловала в ладонь.
— Теперь мы одни…
Подложив руку под спину Татьяне Тимофеевне, Кашин обнял ее полный стан и привлек к себе.
5
После работы, пообедав, Михал любил почитать газеты и прилечь на полчасика. Но сегодня неспокойное чувство, какое остается после больших ожидаемых событий, не дало ему отдохнуть. Он взялся было мастерить ларец, материал для которого давно приготовил, но не смог заняться и этим: работа требовала невозможной теперь сосредоточенной медлительности и внимания.
— Смотри, что свободное время с человеком делает, — будто извиняясь, сказал он Арине, сидевшей у окна и штопавшей носки.— Поверишь, мать, даже как-то тревожно на сердце.
Когда Арина шила, штопала, вышивала, сосредоточенное лицо у нее светилось покоем. Чувствовалось: она отдыхает душой. Тени ложились мягко, черты тонко обрисовывались, и сильнее, чем когда-либо, угадывалась былая красота.
— Гудок,— ощутил желание поделиться с ней своим настроением Михал,— и тот другое значение приобрел. Слушаться, как закона, стали. Время подорожало. Мастера и те заявились загодя. Если какая заминка случалась — держись. Ни товарищу, ни начальству не спускали. Может, пойдем куда-нибудь, мать?
Она взглянула на него и улыбнулась, как маленькому:
— Пойдем, если хочешь…
Он подошел к Арине.
— Сколько мы живем с тобой?
— Много. Скоро серебряную придется справлять.
— Здорово! Переодеваться будешь? Давай быстрей. Я тоже другой костюм надену.
Но уйти им не удалось: заявился Димин. Арина, как всегда, когда приходили гости, засуетилась. Последнее время Димин не часто заглядывал к ним, потому заволновался и Михал.
— Может, чайку приготовить?
— Разве для конспирации, по-давешнему,— пошутил Димин.
Мужчины сели за стол. Закурили. По тому, как Димин садился, как не спеша закуривал, Михал догадался: зашел так себе, просто потому, что захотелось зайти.
— Дела-а, Петро,— удовлетворенно произнес он, чтобы показать Димину, что доволен его приходом и имеет многое сказать ему.
— Да-а…
— И что за диво? Термообрубное всегда трясло как в лихорадке. А тут людей сократили, на час работали меньше, а смотри ты! В чем секрет?
— В ор-га-ни-за-ци-и, Михале. Видишь, какое емкое слово. У нас же до этого все больше на мощности да производственные площади нажимали. А что они значат без разумной организации? Прошло время, когда валандались, как неумеки, и завод учебным комбинатом был. Помнишь первые самосвалы? Их даже на октябрьскую демонстрацию взяли с собой. А теперь? Техника хозяйская, специалисты есть. Можем даже поделиться с другими. А вот про организацию производства покуда и сейчас мало думаем.
— Нынче опять во время перерыва в столовой не все успели подъесть. Хорошо, что такой день — махнули рукой. А то сызнова начинай с простоя…
Михал не заметил, как мысли приняли новое направление, и его уже не удовлетворяло то одно, то другое, то третье. Он сердился, возмущался, пристукивал ладонью по столу.
Они говорили долго, забыв про чай, что принесла Арина, и распрощались только, когда позвонила Рая и сказала: отца вызывает по телефону Ковалевский.
Михал с Ариной вышли на улицу. В нерешительности постояли у подъезда и не спеша, словно молча договорившись, направились к заводскому парку.
Смеркалось. Была та пора, когда электрические фонари еще не горят, а машины уже идут с включенными подфарниками. В это время во всем есть что-то призрачное. Липы на бульваре, фонари вдоль улицы, фигуры людей на тротуарах очерчивались смутно и сдавались выше. Автомашины шли осторожно, будто ощупывали своим скупым светом асфальт. Свежая траншея, выкопанная вдоль противоположной стороны улицы, тоже выглядела необычно и таинственно.
— Скоро и к нам газ придет,— сказала Арина, зная, что это доставит удовольствие мужу.
Загорелись фонари, и всё сразу изменилось, стало привычным. В это время кто-то обнял их сзади и крикнул над самым ухом:
— Ага, попались!
Арина вздрогнула и отступилась, хоть знала — это Лёдя, которая имела глупую привычку вот так, неожиданно пугать их, а потом смеяться, уверенная, что ей простят, а то и посмеются вместе.
— Снова дурачишься,— несердито начал выговаривать Михал.— Как отучить тебя. Видишь, мать испугала? Тьфу!
— Вы куда — в магазин? — не придала значения его словам Лёдя.— Возьмите меня.
Подхватив мать и отца под руки, стараясь попасть в ногу, она зашагала, балованно мотая головой.
— Кира простудилась, болячки выступили. И тут, и тут, и тут,— показала пальцем на своем лице.
— И показывает еще! — испуганно воскликнула Арина.— Перестань сейчас же!
Михал засмеялся.
— Вы куда? — снова поинтересовалась Лёдя, понимая, что отец в том великодушном состоянии, когда хочется делать хорошее.— За сладеньким?
И вправду, у Михала, когда он вот так ходил с дочерью, обычно пробуждалось умиление, желание чем-либо побаловать ее. Свернув в булочную, он купил дочке пирожное. Махнул рукой:
— Ладно, это тебе в честь семичасового. Лакомься…
В булочной было светло, и, когда вернулись на улицу, сдалось, что там потемнело. Лёдя опять взяла родителей под руки, но, дойдя до угла, вдруг остановилась, отпустила их и рванулась к парню, который переходил улицу. Парень был без шапки, в комбинезоне, с рюкзаком за плечами, с плащом на руке. Шел, осматриваясь по сторонам, будто попал сюда впервые. Лёдя догнала его и, закрыв руками глаза, повисла на его спине.
— Дочка! — крикнул Михал.
Но она уже тащила к ним парня, который покорно ковылял вслед.
— Мама, это же Юра! Тятя, посмотрите. Он и домой не дал телеграмму… Шел, говорит, к нашей квартире, чтобы взглянуть на окна. Мама, вы слышите? Он говорит, что шел к нашему дому…
Даже при скупом уличном свете было видно, как похудел и возмужал Юрий. А может, это только казалось, потому что он был небрит. Но одно оставалось бесспорным — Юрий вырос и безмерно рад, что приехал и видит Лёдю, Шарупичей.
6
Все спали, когда Юрий позвонил у своих дверей. Но как только заверещал звонок, окна в доме осветились, будто его ожидали. Вера сама отворила дверь, заахала и сразу же приказала работнице готовить ванну. Целуя Юрия, брезгливо морщилась и трепетала от радости. В полосатой пижаме, с добрым, помятым от сна лицом, вышел из спальни Сосновский. В длинных ночных рубашках и тапочках на босу ногу прибежали Соня с Леночкой. Они захлопали в ладоши, повисли у брата на шее, а потом отобрали рюкзак, плащ и торжественно, как что-то драгоценное, понесли на кухню.
Когда Юрий умылся, переоделся и пришел в столовую, все уже сидели за накрытым столом.
— Ай! — испуганно удивилась Леночка, вроде бы впервые увидела брата.
Смахнув слезинки, Вера начала, как гостю, подкладывать ему вкусноту.
— Ну, рассказывай, Юрок,— между тем просила она, сдерживаясь, чтобы не заплакать.
Жадно жуя и улыбаясь, Юрий стал вспоминать пережитое, виденное. И выходило, что не было еще в его жизни более интересной поры, чем эта — поездка на целину. Юрин рассказ почему-то обижал Веру, но она молчала и слушала, надеясь, что сын проговорится и она узнает о каких-то новых секретах и тайнах, которые ей обязательно нужно знать, чтобы отвести от него очередную опасность.
— Днем жара,— увлеченно говорил Юрий, принимаясь за сладкое.— А ночью — холод, брр! Кое-кто из ваших пробовал даже вокруг палаток бегать. Веселая картинка, правда? А два последних дня не умывались, не брились — решили это перед отъездом по-настоящему сделать, с мылом, с мочалкой…