Самой Инге Репьевой, даме суровой, как гинеколог с тридцатилетним стажем, и в голову не пришло бы украшать себя так, как любила Ерофеева: на юбке — сплошные рюши, под горлышком шелковой голубой блузки — огромный бант, и ко всему прочему кудряшки на голове. Безвкусица, одним словом. Инга Андреевна бросила короткий взгляд на свое отражение в оконном стекле и дернула уголком рта, что означало у нее полное довольство своей внешностью. Серебристый брючный костюм, строгая блуза, на голове прическа — короткое светлое каре… Единственным намеком на праздник был золотой браслет — витой, тяжелый.
— А мне нравится «причепурилась», — задорно возразила Людочка, — так моя бабушка говорила!
— Ваша бабушка, судя по вашим воспоминаниям, еще говорила «покладу», — покосившись на Рюшку из-под очков, напомнила Инга. — Надеюсь, вы не собираетесь насиловать наш слух этим словом?
Оля Земко не сдержалась и фыркнула, заслужив укоризненный взгляд от Людочки, недоуменный — от Инги и насмешливый — от Маргариты Анатольевны. Всем троим Оля ответила широкой улыбкой, так как прекрасно знала: и язвительное ворчание Репьевой, и видимая обида Людочки — лишь ритуал, регулярно повторяющийся в различных вариациях.
— Банкет начнется в четыре, — сказала Оля. — Анжелика говорит: Рекуров заказал какой-то немыслимый торт. Эх, а мне нельзя!
Она с сожалением погладила себя по животу и подтянула брюки. Брюки были удобными, купленными в специальном магазине для беременных, но живот рос, как на дрожжах, и резинка время от времени съезжала с пояса (назвать это место талией у Оли не поворачивался язык).
Людочка хихикнула — не потому, что Земко сказала что-то смешное, а потому, что хихиканье было обычной реакцией Ерофеевой на любую фразу. Инга Андреевна поморщилась: она считала детей существами сродни гусеницам, то есть противными и в массе своей вредными, а прямые упоминания о беременности — неприличными. Беременность тридцатилетней Оли Земко вызывала у нее раздражение, но Репьева, как воспитанный человек, скрывала его. Во всяком случае, думала, что скрывает.
— Съешь кусочек и не бери в голову, — посоветовала Маргарита Анатольевна. — Ничего с тобой не случится.
— Все современные торты — сплошная химия, — словно между делом буркнула Инга Андреевна. — Вы, Маргарита Анатольевна, посоветовали, не думая, а Ольге Сергеевне потом ребенка лечить от диатеза.
— У меня, Инга Андреевна, в лечении детей от диатезов опыт все же побольше, чем у вас, — невозмутимо парировала Безинская. — Поэтому кто из нас говорит, не думая, — большой вопрос.
Дамы метнули друг в друга любезные взгляды, и Оле Земко показалось, что документы на столе между ними задымились. Однако Репьева не рискнула продолжать беседу и углубилась в договор. Оля ее понимала: Маргарита Анатольевна Безинская была женщиной незаурядной, и вступать с ней в полемику осмеливался не каждый. Высокая шатенка европейского вида, стильная сорокатрехлетняя Безинская выглядела лет на тридцать пять, но никогда не скрывала ни реальный возраст, ни то, что своей внешностью обязана не только природе, но и хорошим косметологам. Она была женственна, умна от природы, умела производить впечатление как исключительно воспитанной особы, так и очень вульгарной, но и за крепким словом в карман не лезла, и обладала страстью к коллекционированию мужей.
Мужей у Маргариты Анатольевны было четыре, и все — бывшие. Каждого из них она нашла, когда потенциальные мужья зарабатывали на жизнь несложным физическим трудом с незначительными вкраплениями умственного, и только последний на момент их встречи трудился учителем в школе. Попав в нежные руки Безинской, мужья начинали проявлять такие качества, каких никто от них не ожидал, в частности, деловую смекалку. С подачи жены каждый из них либо уходил в бизнес, либо пробивался на выбранной стезе, как, например, последний супруг, в результате их брака возглавивший частную школу.
Добившись от мужей успеха, Маргарита Анатольевна теряла к ним интерес, оставляла их на гребне карьеры, а сама уходила в «свободный полет». С бывшими супругами она сохраняла хорошие дружеские отношения, а свою единственную дочь, пятнадцатилетнюю Аллу, рожденную от второго мужа — изначально бригадира в ЖЭУ, затем — директора сети цветочных магазинов, — Безинская растила в любви и строгости.
— Маргарита Анатольевна четырех мужиков вывела в люди! — восхищенно отзывалась о Безинской уборщица. — Вот это женщина, вот это я понимаю!
Сила обаяния Безинской была такова, что даже безобидный толстенький Толя Горошин, счастливо женатый лет двадцать, на новогодней вечеринке, выпив лишний бокал шампанского, принялся ухаживать за Маргаритой Анатольевной, чем тронул ее до глубины души. Обычно с мужчинами Безинская не церемонилась, но Толю пожалела и отшутилась, сказав, что врожденные комплексы не позволяют ей встречаться с мужчинами ниже ее ростом.
Сегодня Безинская была в сером облегающем трикотажном платье. «На мне оно смотрелось бы как на арбузе», — подумала Оля Земко, разглядывая стройный силуэт Маргариты Анатольевны. «Простенько как-то. Незамысловато», — критично оценила коллегу Людочка Ерофеева. «Кого собралась совращать, милочка? — хмыкнула про себя Инга Андреевна. — У нас дворников не водится…»
Дверь распахнулась, и в комнату аудиторов ввалился, споткнувшись на пороге, Анатолий Иванович Горошин, которого называли Толей, или, ласково, за глаза, Горошком. Анатолий Иванович был единственным мужчиной в женской компании кабинета номер пять, причем опекаемым всеми дамами. Он был услужлив, до смешного галантен и неуклюж. Горошин носил круглые очки, которые с завидным постоянством терял, и тогда вся фирма стояла на ушах, потому что без очков Анатолий Иванович становился беззащитен, как крот на дороге. Даже суровая Инга Андреевна в таких случаях подключалась к поискам. Восемнадцатилетний Макар Илюшин, помощник юристов, называл суматоху вокруг очков Горошина коллективным помешательством, однако сам несколько раз находил очки-окуляры в таких местах, что окружающие только диву давались, как они туда попали. Три недели назад Макар отыскал их в цветочном горшке с фикусом. После этого возмущенная общественность пригрозила Горошину, что заставит его носить линзы, и испуганный Толя стал внимательнее следить за своими очками.
Жизнь кабинета номер пять развлекала всю фирму, поскольку о каждом из его обитателей можно было вволю посплетничать. К тому же отношения между дамами были далеки от дружеских, несмотря на видимость нейтралитета, и группу аудиторов не раз называли серпентарием, сочувствуя Анатолию Ивановичу.
Однако любой сотрудник консалтинговой фирмы «Вересаев и компания» знал, что в кабинете номер пять сидят отличные аудиторы. И недалекая Людочка, и загадочная Маргарита Анатольевна, и веселая Оля Земко, и язвительная старуха Инга, и вечно спотыкающийся Горошин — каждый из них был профессионалом, которого Вересаев ценил и оберегал. Макар Илюшин не раз удивлялся, особенно глядя на Людочку с ее бантиками-оборочками, беспрестанно подхихикивающую и говорящую глупости. Он так и не смог разобраться, прикидывается Ерофеева дурочкой или нет, но если Людочка и притворялась, то весьма талантливо.
— С праздником! — торжественно провозгласил Горошин. — Какая красота внизу… А я сегодня собираюсь подарок Вере Михайловне купить.
— Да, ведь у вашей жены сегодня день рождения! — вспомнила Оля Земко. — Какой подарок выбрали, Анатолий Иванович?
— Не просто день рождения, а юбилей! Очень красивую вещь я ей присмотрел, — застенчиво улыбнулся он. — После обеда куплю.
— А нам покажете? — капризно спросила Людочка.
— Обязательно, Люда, обязательно! Как же я без вашего мнения? Никак, право слово, совершенно никак.
Он снова улыбнулся, помялся возле стола, достал бумаги из портфеля и усердно принялся за работу. Однако через пять минут в дверь постучали, и в приоткрывшейся щели показалась вихрастая белобрысая голова Макара Илюшина.
— Анатолий Иванович, доброе утро! Вы меня искали?
— Искал, Макар, искал, — засуетился Горошин. — Куда же я ее…. — Он принялся рыться в портфеле, беспорядочно выдвигать ящики стола, потом снова окунулся в портфель. — Ага, вот она!
С довольным видом Анатолий Иванович достал серую потрепанную книжку и протянул Илюшину.
— Здесь те рассказы, которых вы не читали.
— Честертон? — вздернула брови Инга. — Чтиво?
— Что вы, Инга Андреевна! — обиделся Макар. — Честертон — не чтиво, а детективная литература.
На лице Репьевой явственно отразилось, что она думает о детективной литературе вообще и о Честертоне, в частности.
— Да-да, — поддержал парня Горошин. — Зря вы недооцениваете этого писателя. Мы с Макаром недавно беседовали за обедом о нем и пришли к выводу…
— Расскажете мне о своих выводах в другой раз, пожалуйста, — попросила Репьева. — У меня много дел.
— Конечно-конечно, — смутился Анатолий Иванович. — Я только хотел сказать, что не хуже Эдгара По… хотя куда более надуманно… как мне кажется…
Он окончательно смешался и виновато взглянул на Илюшина.
— Большое спасибо, — улыбнулся тот, забирая книгу. — Потом обсудим, хорошо?
— Обязательно! — горячо заверил его Анатолий Иванович. — Жду, когда вы прочтете.
— Хороший мальчик этот Макар, — мягко сказала Безинская, когда за Илюшиным закрылась дверь. — Славный и умный.
— Присматриваетесь? — не сдержалась Инга Андреевна.
Рюшка радостно хихикнула из своего угла.
— У него и без меня все получится, — пожала плечами Маргарита Анатольевна. — К тому же я предпочитаю брюнетов.
— Ну, значит, за мальчика мы можем быть спокойны, — удовлетворенно подвела итог Репьева и нежно улыбнулась Безинской.
Спустя час после окончания обеда Анатолий Иванович Горошин вернулся в офис. Когда он входил в кабинет, лицо у него было счастливое и одновременно чуточку встревоженное. Едва не споткнувшись на ровном месте, Горошин вышел на середину комнаты, заговорщически оглядел своих дам и театральным шепотом объявил: