— То, что вы сейчас сказали, молодой человек, вам не к лицу. Доброта вас украсила бы гораздо больше.
Орловский с кривой улыбкой отвернулся к окну, в классе установилась неприятная тишина, а Марина Митрофанова порадовалась, что достала для Кривой Ручки очень хорошие книги. Занимаясь по ним, он вполне сможет в ближайшем же будущем построить себе фигуру настоящего Геракла, и Орловский заткнется раз и навсегда и даже еще будет ему завидовать.
— Честно говоря, — нарушил всеобщее неловкое молчание Феликс Лифшиц, — эти греческие мифы уже надоели до тошноты. Все их без конца разыгрывают, будто бы больше и нечего. Мы сами в шестом классе их уже представляли. Между прочим, эта Стимфалийская птица, — он кивнул головой на Куру, — изображал кузнеца Гефеста, в материном фартуке с оборочкой и с надувным молотком. Помнишь, Васька?
— Еще бы! Я даже помню, как Леха Пороховщиков мне этот молоток гвоздем проткнул, и он у меня сдулся в самый ответственный момент.
— Вот-вот! У него молоток сдулся, а меня кто-то за поясок дернул, и мой, с позволения сказать, хитон из домашней простыни упал к ногам, когда я, будучи Купидоном, пытался пустить в кого-то стрелой из пластмассового лука ядовито-красного цвета.
— Ну… я даже не знаю… — огорчилась Элечка. — Вы можете предложить что-нибудь другое? Я, вообще-то, не против… Пожалуйста…
— А правда, ребята, что нам эти древние мифы? — подхватила мысль Феликса задушевная Маринина подруга Милка Константинова. — Давайте лучше поставим что-нибудь про любовь. Например, «Ромео и Джульетту».
— Ага! Шестиклашкам как раз только «Ромео с Джульеттой» и не хватает для полного счастья, — снисходительно заметил Константиновой Лившиц.
— Наверно, не обязательно для шестого класса, ведь так, Элеонора Сергеевна? — с надеждой спросила Милка.
— Мила! Ты немножко не поняла, что, собственно, нужно Элеоноре Сергеевне, — мягко возразила ей Людмила Ильинична. — Она постановщик не спектаклей, а театрализованных представлений, то есть массовых зрелищ.
— Ну… тогда… может быть, хотя бы без простыней? — скривив перламутровые губки, сказала Милка. — Я целиком и полностью поддерживаю Феликса: надоели уже всякие там Гефесты и Аполлоны с Афродитами.
— Может быть, вы и правы, — задумчиво проговорила Элечка. — Даже, скорее всего, правы! И я рада, что вы до этого додумались! Жаль, что не я, — и она опять улыбнулась девятиклассникам. — Я сейчас, конечно, не готова к обсуждению чего-то другого, помимо греческих мифов, но я подумаю… Спасибо вам, что не отнеслись равнодушно к моему предложению.
Как только Элечка закончила говорить, из окна на ее лицо упал яркий луч солнца, сумевший наконец пробиться сквозь сизые тучи, с утра плотным слоем обложившие небо.
— Глядите, а боги Олимпа не против того, чтобы мы их оставили в покое! — завопил дурным голосом Кура. — Весь день за окном был сплошной мрак, а тут вдруг солнышко выглянуло. Одобряет старик Зевс наше решение!
И все опять засмеялись.
Когда Элечка ушла из класса, Милка вслух спросила:
— Что-то я не очень понимаю, что же такое массовое зрелище… Если уж спектакль не массовое зрелище, то я и не знаю, что тогда массовое…
— Массовое зрелище, Константинова, это, чтоб ты знала, — открытие Олимпийских игр или, к примеру, лазерное шоу, — ответил ей Вася.
— Ну и дурак ты, Стимфалийская Кура, — снисходительно покачала головой Милка. — Какое лазерное шоу можно организовать из древнегреческих мифов? Тут что-то другое…
— Насколько я поняла Элеонору Сергеевну, — вмешалась Людмила Ильинична, — она собиралась поставить такой праздник, где вы, одетые богами, проводили бы с шестиклашками всякие викторины, игры, а заодно проиграли бы несколько отрывков из мифов.
— Да ну-у-у… — протянула Милка. — Скукота одна…
Большая часть одноклассников с ней тут же согласилась.
— Знаешь, Маришка, — огорченно заявила Милка Константинова, когда они с Митрофановой шли из школы домой, — зря все-таки эта Элечка не ставит спектакли. Так хочется Джульетту сыграть, просто ужас… У меня обязательно получилось бы! Вот слушай: «Ромео! О-о-о-о! — душераздирающе крикнула она на всю улицу. — Зачем же ты, Ромео?..» Как там дальше-то… Не помнишь?
— Не помню, — улыбнулась Марина. — А чего ты так развопилась? Она же Джульетта, а не диджей.
— Так она ж, кажется, с балкона ему кричала… Или нет?
— Она не кричала, а сама с собой разговаривала.
— Ну… это почти одно и то же! — не огорчилась Милка и взахлеб продолжила мечтать дальше: — А чтобы Ромео непременно играл бы Феликс или Вадик Орловский. Тебе кто больше нравится, Феликс или Вадик?
— Никто, — буркнула Марина.
— Ой! Ну ладно врать-то! Всем они нравятся, а ей, видите ли, не нравятся. Я тебе, Мариночка, почему-то все всегда говорю, а ты мне — ничего. Даже обидно!
— Ну и чего ты мне такого секретного сказала? Что-то я ничего не помню.
— Как это что? Я буквально минуту назад честно и откровенно призналась, что мне нравятся Орловский и Лившиц, только я никак не могу понять, кто больше. Вчера мне казалось, что Вадик, а сегодня, когда он так некрасиво выступил с Кривой Ручкой, то я подумала, что Лившиц как-то интеллигентней… Ты-то как думаешь?
— Если рассматривать с точки зрения интеллигентности, то Феликс, конечно, лучше, — согласилась Митрофанова.
— Слушай, Маринка! — Милка до невозможности округлила глаза. — Я, между прочим, давно хотела тебя спросить, зачем ты ко мне от Феликса отсела? Столько лет сидела, когда на него и смотреть-то было противно, а сейчас, когда девчонки за него драться готовы, ты, как последняя дура, без боя отдала свое место какой-то там Слесаренко! Может, вы с Лившицем поссорились или… наоборот? Меня и девчонки без конца об этом спрашивают…
— Что значит «наоборот»? — удивилась Марина.
— А то и значит, что, может быть, между вами сложились какие-то такие отношения, которые вы не хотите афишировать, а сами где-нибудь тайно встречаетесь…
— Совсем вы с девчонками с ума посходили! — Марина покрутила пальцем у виска, а сама при этом нервно думала о том, что если рассказать Милке про Рыбаря, то она, пожалуй, и не поверит.
— Значит, с Феликсом ты не встречаешься? — с большим подозрением еще раз спросила Константинова.
— Нет.
— А с кем встречаешься? — не сдавалась Милка.
— Ни с кем! — отрезала Марина. — Отстань от меня, Людмила, очень тебя прошу!
— Ах так, да? — всерьез разобиделась Константинова. — Ну и какая же ты мне подруга после этого? — Она остановилась посреди тротуара и уперла руки в бока, так что прохожим стало очень трудно ее обходить.
Марина вздохнула и решилась признаться во всем Милке, потому что в ее возрасте уже гораздо стыднее быть невлюбленной, чем влюбленной в несколько неперспективную личность.
— Ладно, пойдем, — потянула она за собой Константинову, — я тебе расскажу… Только дай слово, что воспримешь это адекватно.
— Адекватно — это как? — Милка не собиралась трогаться с места до тех пор, пока не будут расставлены все точки над «i».
— Ну… дай слово, что не будешь смеяться… — заглядывая Константиновой в глаза, попросила Марина.
— Смеяться?! — Милка тут же дала дорогу прохожим, потому что сообщение обещало быть интересным и с места стронуться стоило. — Кто ж над любовью смеется? Только бессердечные люди!
Когда подруги уселись на скамейку в скверике возле Марининого дома, Милка в предвкушении сногсшибательной новости смогла произнести всего лишь одно междометие, но в нем явственно слышалось все сразу: и вопрос, и дружеское участие, и подбадривание, и обещание никому не проболтаться, и главное — разрывающее ее на части любопытство:
— Ну!!!
— Ну… — Это повторенное Мариной «ну» было в тысячу раз беднее Милкиного, потому что в нем, кроме неуверенности, ничего другого, к сожалению, не сквозило. — Понимаешь… мне нравится один парень из нашего класса… который никому больше не нравится…
— И кто же это? — Константинова на всякий случай придвинулась к Марине поплотнее, чтобы ненароком в шуме улицы не пропустить какой-нибудь мелкой, но очень важной детали.
— Это… ты, конечно, не поверишь… но это Богдан Рыбарев… — слабым голосом выдохнула Марина.
— Да ладно… — скривилась Милка, так как сначала подумала, что подруга ее разыгрывает, но, увидев, как Маринино лицо сделалось багровым, в состоянии полного изумления прошептала: — Не может быть…
— Ну вот, я же говорила, что не поверишь… — Марина отвернула голову в сторону, так как боялась встретиться с Константиновой глазами.
— Вот, значит, к чему привели все эти «домашки» с «контрошками»… — проронила растерянная Милка. — Или ты из любви их ему и решаешь, как проклятая, а?
— Не знаю я, Милка, что было сначала, а что потом, — сказала Марина и опять представила, как Рыбарь склоняется к ней с высоты своего очень хорошего роста, чтобы поцеловать в губы. Как и во время предыдущего представления, ее пробрала дрожь, и она зябко поежилась.
— Знаешь, Маринка! — собрала свою волю в кулак Милка Константинова. — Тебе срочно надо его разлюбить, потому что это уже не «Ромео и Джульетта», а натуральный «Собор Парижской Богоматери» получается! Тоже нашла себе Квазимодо!
— Никакой он не Квазимодо! — обиделась за Рыбаря Марина. — Ты вот завтра присмотрись к нему получше!
— А то я на него за столько лет не насмотрелась!
— Да вы все, кроме как на Орловского с Лившицем, ни на кого больше и не смотрите! Прямо как стадо…
— Несмотря на то, что ты по этому поводу думаешь, — возмутилась Милка, — я очень хорошо представляю Рыбины брючатки по колено и не пойми какого цвета куртенку от спортивного костюма. Мне кажется, что он их не снимает с самого детского сада.
— Ну и что! А рост! А лицо! Ты представляешь себе его лицо? — горячилась Марина.
— Лицо… — задумалась Милка. — Лицо у него какое-то белое, по-моему…
— Естественно белое, не негр же он!
— Рост у него, конечно, ничего… неплохой рост… — начала сдавать позиции Константинова. — А вот лицо… Если честно, так я и не очень помню, какое у Рыбаря лицо… Завтра придется присмотреться.