— Ванька! — заорал Никита изо всей силы и вскочил на ноги.
Шаров сделал движение, чтобы ускакать в сторону, но его конь удивленно поднял голову и медленной рысью продолжал двигаться дальше, не меняя направления.
— Ваня! Шаров! Ванька! — продолжал кричать Никита.
Ваня соскочил на землю и, оставив коня, побежал навстречу выскочившему на дорогу Никите. Они бросились друг другу в объятия.
— Ну, вот!.. — опомнился первым Никита. — А ты правильно ли едешь?
— Да как же неправильно? Тут скоро моя деревня Кузьминка…
Парни подошли к понуро стоявшей лошади. Никита помог Ване взобраться в седло, потом и сам с трудом вскарабкался и уселся позади него. Ехали они долго и молчали. Конь заметно слабел и наконец, выбравшись из узкой протоки, остановился вовсе. Никита спрыгнул на землю и только тут с ужасом обнаружил, что у коня обе передние ноги и вся грудь в крови. Кое-где кровь смерзлась и висела тонкими сосульками.
— Ваня, гляди! — вскрикнул он. — Конь-то!..
Осмотрели коня. Бедное животное тяжело дышало и едва держалось на ногах.
Некоторое время они вели лошадь на поводу. По всему видно было, что они уже переехали через реку. Показались березки и лиственницы, которые на островах не растут. А конь все слабел, будто его силы были рассчитаны лишь на то, чтобы добраться до своего берега. Ребята отвели его в сторону, на нетронутый снег. Сняли седло, забросили его в кусты, потом принесли из смутно видневшегося в темноте маленького зарода по охапке сена Лошадь принялась звучно жевать, а ребята зашагали по дороге.
— А вдруг и в Кузьминке бандиты! — тихо проговорил Никита, нагнувшись к самому уху Вани.
— Молчи! — рассердился Ваня. — В Кузьминке да бандиты!.. Скажет тоже!
И Никита почему-то крепко поверил, что в Ваниной Кузьминке бандитов быть не может.
Вскоре позади послышалась конская рысь, и парни разом оглянулись. Их догоняла оставленная ими лошадь. Она, видимо, пожевала сена, отдышалась немного и затосковала в одиночестве.
— Бедная Мышь! — взволнованно проговорил Ваня, похлопывая животное по спине. — Ты оставайся тут, отдохни, а утром мы за тобой придем.
Завели Мышь в чащу мелкого тальника, привязали ее, очистили ей ноздри от ледяных наростов. Потом, проваливаясь по грудь в сугробы, снова приволокли из дальнего зарода сена. Мышь покорно осталась. Она мирно жевала и благодарно пофыркивала.
Но не прошли ребята и полверсты, как Мышь опять их догнала.
— Ведешь — не идет, а оставишь — догоняет!
— В Кузьминке да бандиты! — все еще недовольно ворчал Ваня, видимо стараясь отогнать возникшую у него тревогу. — Ну что ж, на всякий случай приготовимся. Тут речка…
Только сняли они винтовки и проверили затворы, как кто-то окликнул их по-русски:
— Стой! Кто такие?!
— Свои! — разом закричали парни и бросились навстречу появившейся из-за кустов высокой фигуре.
— Стой, говорю!
— Да свои-и! — повторили ребята, припустив еще быстрее.
У обоих даже не возникло ни малейшего подозрения, что это мог быть враг. То ли потому, что их окликнули по-русски, то ли потому, что очень уверенно звучал этот раскатистый, басистый голос, но только они, не сговариваясь, признали в человеке друга.
Инстинкт не обманул их. Кричавший оказался усатым красным конником Степаном Буровым, невозмутимым сибирским великаном, которого Никита недавно так счастливо встретил, пробираясь из Кустаха в Якутск.
— Эт-то еще что! — удивился Буров, вглядываясь поверх ребят в темноту, где неожиданно для него неясно обозначился силуэт коня.
— Да это Мышь! — крикнул Ваня.
А лошадь, услышав свое имя, остановилась и заржала.
— Моя Мышь, она тяжело ранена, погубили ее бандиты.
— Ну, это еще как ветеринар скажет, — заметил Буров. Но, осмотрев подошедшую шатающуюся Мышь, он твердо заключил: — Да, дело, паря, того… Кончено… Прощайся со своим Мышом.
И действительно, раненая лошадь, которую Ваня со слезами сдал какой-то дальней и единственной своей родственнице-старушке на краю деревни, не протянула и до рассвета.
В Кузьминке стоял прибывший вчера красный отряд; им командовал Иван Воинов, который, едва успев оправиться от тяжелой раны, снова вернулся в строй. С ним были Афанас и Бобров. Все трое уже успели молчаливо оплакать Никиту, в гибели которого они не сомневались, так как в деревню прибежал храпящий Уланчик без седока. Прибывший вслед за Уланчиком Кадякин рассказал, что, когда они напоролись на вторую засаду, Никита находился впереди. Комсомолец Догоров свалился при первых же выстрелах, а они с Ваней Шаровым потеряли друг друга в лесу.
На другой день отряд был отозван в город. Бандиты перешли Лену севернее Якутска и обосновались в пятнадцати верстах от него. Главные силы красных пришлось сосредоточить в Якутске, вокруг которого бойцы с помощью горожан возводили укрепления.
Бандиты перерезали все подходы к городу и занялись систематическим уничтожением мелких разведывательных групп и связных. Тем не менее красные конные отряды по-прежнему делали вылазки и совершали неожиданные налеты на тылы противника.
Однажды конная разведка Степана Бурова была выслана на помощь окруженному в двадцати верстах от города, на острове Медведь, крупному отряду Ивана Воинова.
О тяжелом положении отряда в городе узнали от местного жителя, прорвавшегося с той стороны реки на лыжах. Вечером группа Бурова незаметно, под крутояром, приблизилась к острову и, оставив внизу коней, поднялась на берег. Разведчики подкрались к поселку, где засели бандиты, и открыли по ним стрельбу в упор. Запертый в двух верстах отсюда отряд Воинова, заслышав перестрелку, начал наступать с другой стороны. Неожиданно зажатые с обеих сторон, бандиты в панике удрали с острова, хотя их было втрое больше. Они оставили в избах поселка зажженные свечи, еще теплые самовары, бросили даже оседланных коней. В сторонке бойцы обнаружили огромный загон с тремя сотнями голов отборного скота, который предполагалось перегнать на убой для вышедших в сторону города белых частей.
Остров Медведь с двумя поселками, откуда бандиты выгнали всех жителей, был самым удобным перевалочным пунктом противника, и он несомненно бросил бы сюда крупные силы, чтобы восстановить положение. Поэтому Воинов поспешно отошел отсюда со всем захваченным скотом, различными грузами и десятками пленных. Многочисленные мелкие зароды сена и избы пришлось уничтожить.
Тут довелось действовать и Никите. Он прискакал к одному зароду и смело поднес к сену зажженную спичку. Но как только на него полыхнуло пламенем, он вскрикнул и, не помня себя, обжигая руки, стал раскидывать пучки дымящегося сена и затаптывать в снег. Так он бегал вокруг зарода, впервые не в силах выполнить приказ.
Он уже привык выслеживать врага, научился по-охотничьи неторопливо целиться в бандита, в котором не признавал человека, умел плавно нажимать пальцем на гашетку винтовки. Ведь бандит старался убить его и его товарищей ради того, чтобы в Якутии и по всей России мерзли, голодали и гибли тысячи русских и якутских Лягляриных, а такие, как князь Иван Сыгаев со своей вечно пьяной старухой, чтобы задыхались от жиру. Все это так! Но сено, избы… Никита знал по опыту всей своей жизни, что людям свойственно не уничтожать, а строить, собирать, складывать, ему было хорошо известно, каким трудом это дается. И у него тряслись руки, струйка дыма назойливо лезла в рот, в нос, в глаза, душила, ослепляла его, и он опять быстро сбивал уже занявшееся пламя.
— Что, Федосьин сын?
Никита в ужасе отпрянул, как будто его поймали на месте преступления. С другой стороны изгороди незаметно подъехали на конях Егор Сюбялиров, Афанас Матвеев и Иван Воинов.
— Давай, давай, товарищ Ляглярин! — Воинов круто повернул коня и крикнул уже на скаку: — Ведь бандитам достанется!
Перепрыгнув через изгородь, Афанас плеснул из бутылки какую-то жидкость и поднес спичку.
— У тебя что, коробок отсырел? — и в отсвете вспыхнувшего пламени глаза его сверкнули лукавыми искорками. — Поехали, друг!
— Все хорошо, что плохо врагу, — совсем по-домашнему сказал Егор, подталкивая Никиту, грустно садившегося на коня.
В предрассветных сумерках бандиты приняли отряд Воинова, двигавшийся с захваченными у них же грузами и скотом, за огромное войско и не посмели вступить в бой.
Город с ликованием встретил возвращение своих отважных защитников. В середине колонны важно шествовали триста невозмутимых коров и больше десятка пленных с опущенными головами. Вдоль домов теснился народ, на заборах и на крышах неумолчно галдели мальчишки. Люди приветственно махали руками. В толпе слышались шутки, смех.
— Что, навоевались? — доносились иронические выкрики на русском и якутском языках, обращенные к пленным.
— Товарищи, товарищи, не загораживайте улицу!
Как потом стало известно, среди пленных двое оказались участниками засады, на которую напоролись комсомольцы. Один из этих двух пленных, молодой, упорно молчал, зато пожилой любил поговорить и рассказывал о столкновении на дороге со всеми подробностями и весьма красочно. Метавшийся под выстрелами бандит, оказывается, был у них командиром. По словам пленного, в первый раз сквозь засаду проскочили двое красных, а во второй раз только один. Он, как говорил пленный, птицей пролетел на своем прекрасном скакуне сквозь пули двадцати трех стрелков.
Уланчика говорун признал сразу, даже вскрикнул от изумления, но Никиту признать отказался.
— Тот был храбрый мужчина, а этот мальчик, — с сомнением качал он головой.
От этого же пленного узнали о судьбе комсомольца Кеши Догорова. Под ним был наповал убит конь, а сам он тяжело ранен. Оглушенный падением, истекающий кровью Догоров все же отбежал шагов на пятнадцать, а потом залег и начал отстреливаться. Он убил троих белых и одного тяжело ранил. Его удалось взять, лишь когда он потерял сознание. В штабе на допросе Догоров рассказал, кто он и откуда, но наотрез отказался сообщить какие-либо иные сведения. Когда же его подвергли мучительно