«Обласкали и отпустили, — горестно думал он. — Спасибо, мол, идите, милые, убивайте нас. А когда опять попадетесь, мы вас еще больше обласкаем, напоим, накормим и отпустим…»
Однажды разведчики Сюбялирова первыми заскочили на широкий двор, где топталась большая группа белобандитов, которые мгновенно подняли руки. И вдруг оттуда, из толпы сдавшихся, послышались радостные возгласы:
— А, Егор Иванович! Товарищ Сюбялиров!.. И товарищ Кадякин здесь!..
Разведчики в первый момент даже растерялись, с недоумением глядя на столь хорошо осведомленных вражеских солдат. Потом выяснилось, что среди сдавшихся несколько человек было из Нагылского улуса. На лицах бандитов пот смешался с густым слоем пыли. Многие были еще в облезлых зимних лохмотьях, носки их заскорузлых, стоптанных торбасов загнулись кверху.
— Товарищ Никита!.. — послышался несмелый одинокий голос.
Никита оглянулся и увидел, что к нему приближается босой и костлявый человек в кургузом пиджаке, явно не по росту. Ему сразу бросился в глаза его широко открытый рот и торчащие желтые лошадиные зубы с частыми щербинами. Это был Федот Запыха.
— Кто тут еще из нашей Талбы? — подойдя, спросил сн и протянул свою грязную руку с черными ногтями.
— Все! — резко ответил Никита, не принимая протянутой к нему руки земляка. — Майыс! Виктор Бобров! Я!
Федот смущенно опустил руку и пошел в сторону. Но Никита повернул коня за ним.
— Ну как, Запыха, отблагодарил ты бандитов за убийство брата? — спросил он прерывающимся от волнения голосом, тесня Федота затанцевавшим конем.
— Так ведь я боялся, что и меня убьют… — проговорил Федот, отступая задом.
— Тебя?! Бандиты! Нет, они тебя не убьют! Ты не Эрдэлир!.. Тебя бы нам следовало!.. — кричал Никита, продолжая наседать на него.
— Товарищ Ляглярин! — строго окликнул его Сюбялиров.
Никита опомнился и остановил коня.
— Вот что значит мирная политика советской власти!.. — уже трещал в толпе успевший оправиться от первого испуга Захар Афанасьев. — Да это никак товарищ Ляглярин, что осрамил на диспуте старика Сыгаева?.. — перебил он самого себя. — Ха-ха! Убей, не узнал бы! Вот вырос-то!.. Да, так вот, мирная политика…
— Оттуда шел — небось война по душе была. — Кадякин широко махнул рукой с востока на запад. — А здесь сразу мир полюбил. Что это ты вдруг такой добрый стал, Захар?
— Вот вернемся вместе на родину, — не растерялся Захар, выбираясь из толпы, — там я тебе все и объясню.
— Нет, мы вернемся не вместе! — крикнул Никита и направил коня на Захара. — А то люди не сразу разберутся, где бандиты, а где красные и кто кого победил. Ты лучше расскажи, как тебя председатель губчека испугался!
— Какой чека?.. Я никогда… Может, спутал ты… — Косые глаза Захара недоуменно забегали.
— Вспомни, как ты хвастал перед своим приятелем: мол, тебя сам председатель губчека испугался. Помнишь, как ты там, у проруби, ударил по голове одного «сопляка», который все не мог вола поймать?
— А разве?.. — начал Захар в замешательстве, будто вспомнив что-то. — А разве это…
— Дай-ка теперь я тебя попробую ударить! — и Никита с каким-то озорным желанием припугнуть хвастуна схватился за шашку.
— Амнистия! — выдохнул Захар, вдруг весь съежившись, и с поднятыми над головой руками юркнул в толпу.
— Ляглярин! — еще суровее крикнул Сюбялиров.
Вскоре прибыл штаб, и сдавшихся увели на перепись.
Часа через два группа амнистированных, весело переговариваясь, прошла мимо Никиты, стоявшего у ворот на посту. При этом Федот Запыха быстро отвел взгляд и потупился, а косые глаза Захара будто сверкнули насмешливым огоньком.
Через несколько минут из ворот вышел Афанас Матвеев. Кивнув в сторону уходивших по пыльной дороге отпущенных белобандитов, Никита притворно почтительно спросил:
— Афанас Николаевич, а почему бандитов отпустили без пулемета?
— А зачем?.. — удивился Афанас.
— Затем, чтобы они побольше наших убивали! — не выдержав почтительного тона, выпалил Никита. — Уж больно мы обрадовались, что они сдались, когда им все одно смерть грозила… Того гляди, благодарить их будем: «Спасибо, дорогие, смотрите, не простужайтесь, отдыхайте…»
— Никита! — сурово перебил его Афанас. — Вот вернемся мы с тобой в свою Талбу, там и будем умничать. Мы ведь с тобой умники талбинского масштаба, а сейчас надо выполнять приказ оттуда, — Афанас энергично двинул рукой кверху и пошел дальше.
Потом, отстояв свое, Никита подсел к Сюбялирову, тихо курившему в тени, поодаль от суетившихся у костра бойцов. Насыпая махорку в козью ножку, он тихо начал:
— Что ж, Егор Иванович, выходит, все хорошо, что врагу хорошо? Помнишь, ты на острове говорил мне: «Все хорошо, что плохо врагу?» Значит, ошибался тогда?
Егор неторопливо погладил усы, медленно выпустил изо рта струю дыма и задумчиво стал разглядывать свою деревянную трубку:
— Не припомню что-то… Но это правда. А ты разве думаешь не так?
— Что думать? Видно же! — рассердился Никита. — Подходим к бандитам и просим: «Милые, не стреляйте, а, пожалуйста, сдавайтесь!» А они нас пулями осыпают. Зато потом нянчимся с ними, как с родными детьми.
— Эй! Молодой герой! Не шибко ори на батьку! — крикнул по-русски кто-то из сидящих у костра. — Чего пристал?
— Ори нету… Хорошуй парн, — обернувшись на голос, невозмутимо сообщил Сюбялиров и обратился к Никите: — Мстит только слабый или случайный победитель. Орел комару не мстит.
— Но и поддерживать его не станет! А мы поддерживаем бандитов!
— Ты сперва подумай, а потом говори, — со спокойной суровостью сказал Егор. — Язык не колокольчик под дугой… Видишь, как сдаются?
— Еще бы не сдаваться на готовый чай с сахаром! Отдохнуть-то ведь надо, да и высмотреть все у нас…
— Иди, Егор Иванович! Готово! — крикнул тот же голос от костра.
— Чичас… — Сюбялиров медленно встал, отряхнулся и мягко добавил, тронув Никиту за руку: — Не ради бандитов все это делается, а ради народа. Ведь большинство из них — темные бедняки и батраки, обманутые буржуями. Вот почему советская власть и прощает им их страшную ошибку…
— Ошибку! — с болью повторил Никита. — Ведь, кажется, они не молоко по ошибке проливали, а нашу кровь!
Он отшвырнул незажженную цигарку, круто повернулся и пошел со двора.
За май — июнь 1922 года Красная Армия раскидала, разметала по тайге несколько крупных белобандитских скоплений. Все чаще сдавались бандиты — в одиночку, группами и целыми отрядами. А наиболее заядлые и непримиримые враги бросились на восток, к морю. Колчаковский корнет Коробейников во главе трехсот головорезов устремился в сторону порта Аян, а так называемое «Временное якутское областное народное управление», сопровождаемое отрядом в двести пятьдесят человек, подалось к Охотску.
По необъятным таежным просторам метались в панике разрозненные группы белогвардейцев. Эти группы устраивали красным засады. Но, кроме того, они теперь наскакивали и друг на друга, сражаясь между собой из-за продуктов, из-за лошадей, из-за награбленного имущества.
Наперерез отступающим бандитам с заданием занять Охотск и Аян выступили из Якутска на пароходах два отряда Красной Армии. Опять на берегу Лены собрался весь город. Люди пришли на пристань с песнями, со знаменами, чтобы проводить на ратные подвиги своих спасителей — доблестных посланцев русского народа. Состоялся торжественный митинг. Руководители правительства ЯАССР от имени всех трудящихся благодарили красных героев-освободителей, а боевые командиры в свою очередь от имени отрядов клялись беззаветно бороться с врагами советской власти.
Потом пароходы дали троекратные прощальные гудки и один за другим медленно отчалили от берега. Со всех палуб грянула мощная красноармейская песня. Берег заколыхался, затрепетал, зарябил морем фуражек и платков, отовсюду неслись добрые пожелания, теплые напутственные слова.
На другой же вечер по прежней, хорошо знакомой дороге через Туойдахский, Чаранский, Нагылский и Тайгинский улусы выступили на восток, в родные края, две роты красноармейцев и красных партизан под командованием Ивана Воинова. Политическое руководство было возложено на Виктора Боброва. Афанас Матвеев командовал взводом, Егор Сюбялиров — отделением разведчиков. По-прежнему «молодой старик» Федор Ковшов заведовал снабжением, по-прежнему Майыс помогала Боброву по медицинской части.
Те же люди, те же места. Но тогда, зимой, это была невообразимо пестрая вереница пеших и конных людей, бычьих и конских упряжек, скрипучих саней и кошевок. И двигалась она, эта вереница, томительно медленно, печально, извиваясь по опустевшей зимней дороге, то вползая в неподвижные, застывшие дебри, то выползая на заснеженные, мертвые поля.
А сейчас, вдыхая ароматы зеленых лугов, сопровождаемые шелестом волнующегося леса, мчались на восток победители.
Тогда измученные люди, гонимые наводнившими родные места бандитами, шли на единственный манящий в ночи огонек — красный Якутск. Сейчас на могучих крыльях победы летели воины доблестной Красной Армии, и всюду их приветствовал радостный, возбужденный народ.
Иногда на дороге перед разведчиками внезапно вырастала фигура человека, предупреждающе махавшего рукой. Сюбялиров наскоро расспрашивал неожиданного друга, после чего Никита на своем кавалерийском коне летел назад — доложить Воинову о бандитской засаде. Через час-другой окруженные бандиты поднимали руки вверх и сдавались.
В центре Чаранского улуса — бывшей резиденции так называемого «Временного областного управления» бандитов — еще тлели головешки на месте прекрасных, новеньких зданий больницы и школы. Их подожгли по приказу начальника белого штаба Никуши Сыгаева.
— Будь они прокляты, эти бандиты! — кричал народ, заполнивший широкую поляну Чарана, где состоялся короткий митинг. — Да здравствует Ленин! Да здравствует. Красная Армия!
Вернемся к Талбинскому наслегу.
В тот день, когда Сюбялиров вместе с охотчанами проскочил в Нагыл, бандитские главари, сойдясь в своем штабе, наперебой обвиняли друг друга во всех смертных грехах.