— И генерал уже стал моим! — усмехнулся Афанас, вытаскивая из кармана кисет. — Ты, Никита, не прыгай, как жеребенок. Ему, жеребенку, всего два месяца, а тебе чуть ли не двадцать лет! Будем тут с тобой работать… Кстати, скоро ли думаешь жениться? Как у вас там дела с Агашей Кирилловой? Меня не забудь пригласить.
— Я уйду на фронт! А там на учебу! — Никита решительно встал и надел шапку.
— А директива оттуда? — Афанас ткнул пальцем в сторону потолка. — «Советские работники остаются на местах…» Будем судить как дезертира.
— Дезертир — это кто из армии уходит. А я в армию…
— И-и-и! — укоризненно пропел Афанас, раскуривая трубку. — Всякий, кто самовольно покинул место, указанное ему партией, — дезертир. А нам, брат, с тобой партия повелела работать здесь. Я тоже просил, и учитель Кириллов просился, а нам сказали оттуда…
— С потолка?
— Да, брат, высокое начальство. Сказали: пусть один будет работать председателем улисполкома, другой — учителем, третий — секретарем наслежного совета. Надо думать — партии виднее. Значит, с генералом и без нас с тобой справятся.
— Справятся! При помощи бандитов?!
— Что? — сердито воскликнул Афанас. — Каких бандитов?
— А в добровольные отряды кто больше всего записывается? Бывшие бандиты…
— Вот что, Никита! Ты брось эти разговоры! Мне некогда. А если ты действительно так серьезно заблуждаешься, попрошу комсомольскую организацию, чтобы занялась тобой. Воюют против белых не только добровольные отряды, а вся Красная Армия. Да и в отрядах этих не одни бывшие бандиты. А если они и есть, то только такие, что раскаялись и стремятся загладить свою вину перед советской властью. Будь спокоен: там самый строгий отбор, и настоящих коммунистов много… Что?.. Почему Сюбялирову можно, Ковшову, Кадякину и всем другим? Ну, значит, партия решила, что они там больше пользы принесут, а мы — здесь… Ты, Никита, парень неплохой, но вот давно я замечаю, что горячишься зря и говоришь частенько не подумав. Вот иной раз наступишь на болото: р-р-р! Пузыри выскакивают! Думаешь — кипит там все! Сила! Ан нет, просто под болотом пусто… Ну, до свидания, Никита! Заговорились мы с тобой! А окладные листы забирай и перепиши начисто. И… и будем считать, что партия наша видит лучше и думает глубже Никиты Ляглярина, очень хорошего, но еще не смышленого парня с Талбы. Привет там передавай.
И Никита, глубоко опечаленный, двинулся обратно в наслег, но уже по северной дороге, чтобы не встретиться с отрядом Маркова. Он понимал, что Афанас во всем прав, а все-таки, не переставая, думал о том, как бы ему вырваться на фронт.
«Конечно, там строго отбирают и присматриваются к добровольцам, но разве мы-то сами, без помощи бывших бандитов, не можем победить белого генерала?» — думал Никита.
Была середина января 1923 года. Никита, в общем, смирился со своей участью и теперь был целиком поглощен секретарскими обязанностями. Хлопот у него хватало. Вот и назавтра созывалось общее собрание жителей наслега. Добровольный сбор продуктов и теплой одежды для военных нужд, раскладка по заготовке дров и льда для школы и совета, раздача извещений о сельхозналоге, вывоз заготовленного леса для строящейся школы… Вопросов не менее двадцати, собрание на целый день!
Никита с братом Алексеем, учеником третьего класса, допоздна просидели в помещении совета, переписывая и составляя нужные к завтрашнему собранию бумаги. Кончив дела за полночь, братья решили остаться тут же ночевать, как они частенько делали, засиживаясь в совете. Они наскоро выпили крепкого чая, приготовленного боевой Евдешкой, поступившей в этом году в совет сторожем, и легли спать, с головой укрывшись Никитиной шинелью.
Проснулся Никита от раздавшегося над самым его ухом тревожного голоса Евдешки:
— Никита, вставай скорей! К тебе пришли.
Братья откинули шинель и разом сели на нарах.
— Кто пришел? Откуда?..
— Да вот… Говорят, из улуса…
Во мраке, по обе стороны ярко пылавшего камелька, стояли двое мужчин с ружьями.
— Ну, я пошел, а ты…
Высокий мужчина с ружьем обогнул камелек, на миг осветивший его смуглое лицо, что-то пошептал другому и вышел.
— Что скажешь, товарищ? — громко обратился Никита к оставшемуся незнакомцу и, не получив ответа, босиком подошел к огню, где сушились камусы.
Пришелец оказался Пудом Болтоевым, с которым когда-то в пансионе Никита целую зиму спал на одной постели и который года два назад уехал в Охотск.
— Пуд! Откуда ты?
— Оттуда, — Пуд махнул рукой на восток и вышел к свету.
— Охотишься? — кивнул Никита на ружье и тут только заметил, что это винтовка. — Постой, откуда у тебя такая?
— Никита… Ты ведь ничего не знаешь… — Пуд потоптался в нерешительности и добавил: — Тут ведь пришла белая армия!
— Где? Откуда? — завертелся Никита с камусами в руках и ринулся на улицу.
Босые ступни обожгло январским снегом. Никита сразу пришел в себя, шагнул обратно в помещение и, приоткрыв дверь, выглянул во двор. Кругом сновало множество вооруженных людей, в ворота заезжали оленьи нарты, кругом было шумно, все двигалось. Никита вернулся к камельку и стал не спеша обуваться.
— Да, пришла белая армия, — начал Пуд Болтоев. Прикурив от уголька, он затянулся, закашлялся и потом совсем обычным тоном заметил: — Я вот тоже стал белым.
— Ну что ж, каждый становится тем, кем хочет быть. Ты что, решил, может, и меня звать с собой?
— Ты не пойдешь… Твои все целы. А у меня ведь брата расстреляли.
— Красные?! — И, несмотря на всю неожиданность событий, Никита громко рассмеялся. — За что же его-то? Он же вчера был живехонек!
Он мрачно оглядел топтавшегося в недоумении Пуда. «Я вот тоже стал белым»! Так просто сказал об этом, будто на охоту собрался!
— Значит, эти собаки меня обманули! Как же мне быть теперь…
— Кто командир?
— Главные — Захар Афанасьев и эвенк Карбузин с сыном. А Лука Веселов проехал с генералом Ракитиным по северной дороге на Чаранский улус.
— Веселов? Так мы ж его в город отправляли!..
— В город вы его посылали за амнистией, — с угрюмой насмешкой тихо проговорил Пуд, в такт кивая головой. — А он, получив амнистию, вынырнул в Охотске и снова стал бандитом.
— Вот черт губастый! Ну, теперь амнистии ему не видать!
Широко распахнув дверь, вместе с морозным паром влетел Захар Афанасьев в короткой дохе, с карабином в руках. Он постоял немного, озираясь по сторонам, пока не остановил блуждающий взгляд близоруких глаз на Никите, стукнул прикладом об пол и насмешливо проговорил:
— Что, товарищ Ляглярин, сон у тебя разогнали? Извини, дорогой…
— Ничего, Захар… Я потом высплюсь.
Захар отошел к ледяному окну, прислонил карабин к нарам, закинул руки за спину и стал, посвистывая, разглядывать Никитину шинель. Потом резко обернулся и спросил:
— Что, здесь все стали красными?
— А тут народ никогда и не был другим.
— Да, знаю… Ну, ничего, мы заставим стать другим.
— Кто же это вы?
— Это ты еще узнаешь… Ска-ажем!.. Да ты что так грозно со мной разговариваешь! Небось сейчас не берешь меня в плен! Помнишь, как чуть не затоптал конем? Погоди у меня… — Захар схватил карабин, потряс им в воздухе и шагнул к Никите.
— Ну, это мы видали! — усмехнулся Никита.
— Кто вы?
— Советские люди.
— Ах, са-а-ветские! Вот мы с этими са-а-ветскими и поговорим!
— Поговори. Завтра как раз общее собрание граждан наслега.
— Общее собрание? — обрадовался Захар. — Вот хорошо! Значит, мы там и потребуем коней.
Снова вошел тот высокий смуглый человек, который шептался с Пудом. Присвистывая сквозь почерневшие от табака редкие зубы, он сообщил:
— Слышь, Афанасьев, люди с оленями хотят ехать в лес на ягельник.
Захар вытаращил воспаленные близорукие глаза, выпятил широкую грудь и зарычал:
— Пусть едут! Нам олени больше не нужны. Завтра здесь общее собрание наслега — вот сразу и получим коней. Выставить караулы у домов — и спать!
— Ладно, — ответил мужик и вышел, но тут же вернулся: — Слышь, Афанасьев, Карбузин тебя зовет.
— Сейчас! — Захар ринулся к двери, но у порога быстро обернулся: — Ляглярин, я добром предупреждаю, чтоб отсюда никто до утра не уходил.
— Нам уходить некуда, мы у себя дома. Уйдете вы!
— Ах, ты грубить! — закричал Захар. — Ты… ты доведешь меня!.. Болтоев, стой у двери! Вот здесь. А то сядешь у огня, уснешь, а он тебя зарежет и удерет в Нагыл.
Пуд уселся у двери и положил винтовку поперек колен.
— Нельзя, нельзя выходить, — сказал он подошедшему к двери Алексею. — Сиди себе дома.
— А у меня такое дело, что нельзя сидеть дома! — насмешливо ответил Алексей.
— Ну, тогда здесь где-нибудь… за дверью. А то меня ведь тоже съедят, — проворчал Пуд, нехотя вставая, и тоже вышел наружу.
Вернувшись с мальчиком в избу, он уселся рядом с Никитой у огня и, наклонившись к нему, горячо зашептал:
— Ты осторожнее будь… Захар на тебя сильно грозится. Я ведь нарочно остался караулить, чтоб он не вздумал чего… Лучше мне красным стать…
— Уж больно у тебя, Пуд, все быстро получается! — улыбнулся Никита.
— Нет, раз они меня обманули…
Веки его воспаленных глаз дрожали. Видно было, что он искренне взволнован.
«Не попросить ли его помочь?.. — подумал Никита. — Но кто его знает, может, он нарочно подослан?»
— Слушай, Пуд, — повернулся к нему Никита после некоторого раздумья, — если ты правда решил красным стать, так об этом завтра и скажешь… Скажешь перед всеми, и чтобы народ понял, что это твое твердое решение.
Никита встал, запер дверь и уселся на прежнее место.
— Сколько же вас?
— Сто девяносто два человека.
— И пулеметы есть?
— Три. Один большой на колесах и два маленьких…
— Пуд! — оглянулся на него Никита после непродолжительного молчания.
— А-а… — сонно отозвался Пуд, с трудом приподнимая склоненную к огню голову.
— Задремал! — неожиданно прошипела забытая всеми Евдешка, появляясь у огня. — Ишь, обманщик! Говорит: «Из улуса!» Вот тебе и улус! Оказывается, просто бандиты.