Тут общее внимание привлек веселовский приемыш Давыд. Пока шло собрание, он, не теряя даром времени, успел присоединиться к белым. Давыд уже надел оленью доху с чьих-то широких плеч и перепоясался пулеметной лентой. Широко расставив короткие ноги и закинув руки за спину, он вызывающе оглядывал людей.
— Да ты что, с ума сошел?! — изумился кто-то.
— Вот дурак! Пропадешь ведь ни за что…
— Не заботьтесь обо мне! Пропаду я, а не вы!
Давыд вертелся на месте, не встречая ни в ком сочувствия. Глазки у него бегали, как у затравленного зверька.
Толпа вокруг него смыкалась все плотнее. Долго не смолкали насмешливые возгласы и ругань.
— У, морду бы тебе разбить! Иди сейчас же откажись! — и Тохорон поднес свой огромный кулачище к носу парня. — Тоже белый ынэрал нашелся!
Давыд вдруг сорвал с себя ленту и сунул ее в руки одному из солдат. Потом он сбросил с плеч доху и швырнул ее на дуло винтовки, которую держал часовой. Оставшись в своей рваной шубейке, Давыд, не оглядываясь, зашагал по дороге в лес.
В этот момент открылась дверь школы, и оттуда сквозь сплошной гул донеслись почти одновременно два возгласа:
— Сдаваться надо!
— Молчать!
И снова все там слилось в неразборчивую мешанину из негодующих выкриков, брани и угроз.
— Пошли, товарищи, и мы на свое собрание! — напомнил Гавриш, и все повернули обратно в совет.
К вечеру, когда блеклое солнце опустилось на заснеженный лес, по зимнему тракту понуро потянулось пешее войско белого генерала. В середине шествия на нескольких санях везли пулеметы и боеприпасы. В трех местах над колонной торчали фигуры главарей, ехавших верхом.
Как только белые скрылись с глаз, Никита поскакал в Нагыл по северной дороге.
А в Нагыле уже готовились к встрече пепеляевцев. Еще на рассвете весь покрытый инеем Иван Малый ввалился к Егору Сюбялирову и сообщил о событиях в Талбе. А через полчаса Матвеев и Сюбялиров уже говорили по телефону с Марковым — командиром красного отряда, стоявшего в Чаранском улусе. Потом состоялось совместное заседание улусного партбюро и улисполкома. Некоторых подняли прямо с постели, другие пришли, оставив недопитый чай.
Скоро в улусном поселке все зашевелилось, задвигалось. В наслеги по всем дорогам поскакали верховые. Со всех сторон начали сходиться и съезжаться люди с винтовками и ружьями, с кайлами, железными лопатами и топорами. Потянулись конные и воловьи обозы.
Нагыл напоминал растревоженный муравейник. И на каждом шагу можно было услышать:
— Егор зовет к себе…
— Матвеев тебе поручает…
— Егор сказал…
— Не видали Матвеева?
— Где товарищ Сюбялиров?..
К вечеру прискакали из Чарана присланные Марковым двадцать пять красноармейцев.
А на следующее утро, когда Никита, опознанный суровым постовым Василием Кадякиным, стоящим на дороге, был пропущен дальше и въехал в поселок, Нагыл уже выглядел как настоящий военный лагерь. Все холмы и возвышенности, на которых стояли группы домов, были обнесены валами из глыб мерзлой глины и кизяка, льда и бревен. То тут, то там опытный глаз мог бы заметить пулеметные гнезда и стрелковые ячейки.
— Конечно же, он здесь! — воскликнул Афанас, увидев Никиту, и хлопнул себя по колену свисающими с шеи на длинной веревке тяжелыми рукавицами. — Так я и знал!
— И я ждал его, — тихо проговорил Сюбялиров.
Через несколько минут Никита получил оружие и вновь стал бойцом.
Изнуренное трудным пешим переходом в трескучий мороз, обескураженное неприветливой встречей талбинского населения, воинство Захара подошло к Нагылу, превратившись в скопище ворчливых бродяг.
Разведчики, высланные вперед, оглядели поселок из дальнего леска и пришли к выводу, что там засело не менее тысячи красных.
— Мы не пойдем! — первыми заявили они Захару.
— И нам еще жить не надоело! — послышались голоса из колонны.
Растерялся и сам главный командир. Тем не менее он постарался придать себе еще более воинственный вид и подтянул свои силы к опушке леса.
Тут уже зароптали все. Теперь Захар окончательно утратил начальственный тон, он уже не кричал на своих солдат, а уговаривал их, утешал, обнадеживал и понуро оправдывался, стараясь смягчить сыпавшиеся отовсюду обвинения:
— А может, это уже наши… Взяли Чаранский улус, ну и…
— Какое там «и»? — зашипели все на него. — Ты что, ослеп, что ли, не видишь — повсюду красные флаги!
Отойдя в сторонку, три командира уселись на пнях и устроили военный совет.
— Что будем делать? — прошептал Захар.
— Что хотел делать, то и делай! — заорал старый Карбузин. — Я живи себе тихо в лесу…
— Тише… этак услышат не только наши солдаты, но и враги… Эх, узнать бы, взяли наши Чаран или…
— Узнай иди! — крикнул старик еще громче. — Говорил: «Вот только до якуты добираться…» Добрались, хорошо встречай нас твои якуты!.. Молчи ты! — обрезал старик сына, который мечтательно бормотал о том, что если бы были олени, хорошо бы повернуть в лес, подальше от всяких белых и красных.
— Довольно там шептаться! — злобно выкрикивали начинавшие мерзнуть солдаты.
Так бандиты протоптались в нерешительности у опушки до самого вечера. Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы из ворот улисполкома неожиданно не выскочил всадник на большом сером коне. Он поскакал прямо к занятой врагом опушке, но, не доехав до противника шагов двести, осадил рвущегося вперед коня и крикнул высоким голосом:
— Э-эй! Будем наконец воевать или нет? Давно ведь друг другом любуемся, так и глаза могут разболеться. Особенно у таких близоруких, как Захар Афанасьев.
Захар поднялся на пень.
— Матвеев! А сколько вас? — заорал он и сам усмехнулся нелепости своего вопроса.
— Сколько есть и еще полстолька, — ответил Матвеев. — На каждого вашего солдата по десятку найдется. Так вот, давайте воевать, если хотите.
Захара как ветром сдуло на землю. Опять разгорелся спор.
Минут через пять Захар снова взгромоздился на пень и крикнул:
— Пришлите делегацию!
Сюбялиров наскоро подобрал себе небольшую группу из пятнадцати человек, оказав при этом большую честь Никите тем, что включил его тоже в число парламентеров, и несказанно обидев Федора Ковшова, который весьма выразительно смотрел на своего начальника.
«Разговоров с ним не оберешься», — подумал Егор Иванович, отводя от него глаза и называя следующую фамилию.
Как на парад, повел Сюбялиров свой маленький отряд через мост по направлению к опушке. Остановились они у самого лесочка, где Сюбялиров спешился и один подошел к бандитским главарям. Он мирно разжег свою трубочку, покурил и, пощипывая кончики усов, скучающим топом сказал:
— А говорили-то, что вас туча идет, чуть ли не три тысячи человек с сотней пулеметов. Любят же люди преувеличивать! Ну что ж, пойдем, что ли? А то ведь вас сзади обошел красный отряд в триста человек, того гляди ринутся в бой.
— А переговоры? — забеспокоился Захар.
— Дома! Здесь холодно…
Сюбялиров вернулся к своим и дал команду трогаться.
Если позади было триста человек, то сколько же могло быть впереди! И бандиты понуро последовали за маленьким отрядом.
Ни разу не оглянулся Сюбялиров на обратном пути, пока вся колонна не втянулась во двор услусного исполнительного комитета. Здесь он, как хозяин дома, принял у гостей оружие на хранение.
Так отряд белых, насчитывающий около двухсот человек при трех пулеметах, без единого выстрела сдался нагылскому гарнизону, едва превышающему полсотни людей. Да и то почти половину из них составляли старшие школьники и жители ближайших наслегов.
С возвращающимся в Талбу Иваном Малым Никита послал родителям горячее письмо, в котором сообщал, что он опять «добровольно мобилизован партией ленинских коммунистов», потому что Красная Армия терпит без него, опытного переводчика и разведчика, большие неудобства.
На другой день все защитники Нагыла вместе с чаранскими красноармейцами повели под конвоем сдавшийся отряд Захара в Чаранский улус. А еще через день Сюбялиров, Кадякин и Никита повезли трех главарей этого отряда в город. Амнистия на них теперь уже не распространялась.
В Якутске Сюбялиров узнал о том, что через два дня после их выезда, западнее Чарана вынырнул прибывший из Охотска отряд генерала Ракитина и перерезал Якутско-Чаранский тракт.
В военкомате Сюбялирова и Кадякина немедленно определили во вторую национальную роту ЧОНа.
Дошла очередь до Никиты.
— В народно-революционный добровольческий отряд! — ужасно пренебрежительно, как показалось Никите, бросил старый военный в огромных очках.
— К бандитам?! — изумленно воскликнул Никита.
— Что?! — закричал старый военный, широко открыв щербатый рот. — Пять дней ареста!
— Есть пять дней ареста! — гаркнул раздосадованный Никита.
Он повернулся кругом и хотел было уже идти, но уловил смешливые искорки в прищуренных глазах случившегося тут же Ивана Воинова, который все мигом устроил.
Так, чуть не угодив на гауптвахту «за язык», Никита все-таки вступил бойцом во вторую роту ЧОНа и самым лучшим образом завершил свое стремление вернуться в ряды вооруженных защитников своей молодой республики.
Второго февраля 1923 года головной отряд Пепеляева внезапно напал на крупный гарнизон красных в узловом пункте Тайга, в двухстах верстах на юго-восток от Якутска. После трехчасового боя, перешедшего в рукопашную схватку, белые заняли этот «стратегический ключ к Якутску», как определил сам Пепеляев.
Семнадцатого февраля он издал приказ о генеральном наступлении на Якутск.
Тем временем из Нелькана по направлению к столице республики двигался красный отряд. Пробираясь по безлюдной тайге, отражая нападения летучих отрядов противника, испытывая острый недостаток в продуктах, конники потеряли в пути половину гужевого транспорта и много людей. Двенадцатого февраля поздно вечером нельканцы остановились на привал в восемнадцати верстах от Тайги, а глубокой ночью были атакованы скрывавшимся в двух верстах отрядом белых. Из пяти изб, в которых разместились красные, пепеляевцам удалось занять четыре. Но затем, притиснутые к штабной избе, красные сумели оправиться от неожиданности нападения. Они перегруппировали силы и отчаянной контратакой оттеснили белых в ближайший лес, а сами спешно принялись возводить вокруг своих позиций укрепления изо льда и мерзлого навоза. Так началась беспримерная девятнадцатидневная «ледяная осада». В течение всего этого времени голодные, измученн