— Ты здесь, оказывается, сидишь? — спросил Алексей таким тоном, будто они сегодня уже виделись, только не в этой комнате.
— Здесь, здесь… Ну, как наши?
— Все хорошо.
— А ты чего приехал? Ведь я домой собираюсь!
— Ну… дождешься тебя! — проговорил глуховатым, как у матери, голосом Алексей и обиженно отвернулся.
У каждого радость выражалась по-своему. Никита обнимал брата, суетился, возбужденно говорил и смеялся. Алексей отвечал степенно, коротко и тихо, только в его задумчивых глазах светились любовь и радость.
В этом году Алексей окончил седьмой класс талбинской школы. Он вызвался сопровождать грузы сельпо, чтобы повидаться с братом и подать заявление в педтехникум. А к покосу он должен вернуться к себе, в Талбу.
Семен прислал Никите письмо:
«Никита! Я уже окончил четвертый класс и перешел в пятый. Опиши, какой город. Ведь я скоро буду учиться там. Мы живем хорошо. Мать тебе посылает землянику в масле. Кушай.
Наконец Никита сообразил, что они все время стоят в дверях, и, обняв брата за плечи, сказал:
— Пойдем сядем.
Направляясь к дивану, Алексей вдруг вывернулся из объятий Никиты и остановился, недоуменно оглядываясь.
— Что?
— Ох ты… Мне показалось, что прямо на нас… два парня идут… — Алексей медленно подошел к трюмо и потянулся к нему пальцем. — Ну и зеркало же тут у вас…
Он весело рассмеялся, уселся на диван и стал неторопливо, но очень увлекательно рассказывать про жизнь семьи и талбинских знакомых.
Проговорив весь вечер, братья направились светлой и свежей летней ночью на дачу, за пять верст от города.
— А ты знаешь, Алеша, я сегодня прочел у одного писателя о том, как хорошо якуты относились к политическим ссыльным. Ох, и книга у меня тут! — и Никита похлопал по своему брезентовому портфелю.
— Какая? — тихо спросил Алексей. — «История моего современника»?
— Что?! — вскричал Никита и в изумлении остановился на дороге. — Ты уже прочел?.. Давно?
— Нет, недавно, этой зимой.
Они помолчали. Никита шел и думал о том, как легко и уверенно идут за ним его братья по тому пути, по которому он, Никита, шел с таким великим трудом и с тяжкими лишениями. Он обнял брата и вдруг высоким голосом запел:
Мы — молодая гвардия…
Рабочих и крестьян, —
Алексей подхватил песню.
Через несколько дней Алексей подал заявление в педтехникум и с обозниками сельпо уехал домой. С ним же выехала и Мария Семеновна Дмитриева — новый талбинский фельдшер, — бывшая батрачка Майыс. Она окончила в этом году якутский медтехникум.
В обкоме Никите обещали предоставить отпуск попозже. Тогда он узнает о результатах заявления Алексея и тоже двинется домой. А там целый месяц в родной юрте! Будет охотиться, косить и вместе с Алексеем приедет в город к открытию техникума.
В конце июля он получил отпуск, узнал, что Алексей допущен к приемным испытаниям, и собрался в Талбу. Весело ходил он по городу, покупал нехитрые подарки родным и заодно полушутя громко прощался со знакомыми парнями и девушками.
— Да! Я ведь уезжаю! — будто вспомнив, восклицал он. — До свидания, мои дорогие!
— Ой, правда?.. Куда? Надолго? — удивленно останавливались друзья.
— Домой… На месяц, — тихо сообщал Никита, нарочно помедлив с ответом.
— А… домо-ой! В о-отпуск!.. — разочарованно тянули товарищи. — Ну, до свидания…
— Ляглярин! Я тебя с утра ищу!
Посреди улицы соскочил с велосипеда Миша Ковров. Никита подбежал к нему, держа в руке гребенку, только что купленную для маленькой сестренки.
Ковров пожал Никите руку, улыбнулся и объявил:
— Ну, поезжай, брат, в Москву!
— Как? Что? — опешил Никита.
— В Москву! Учиться! — отчеканил Ковров, энергично кивая своей круглой головой. — Из Наркомпроса сообщили, что есть одно место в Институте журналистики. Сегодня мы на бюро должны решить, кого из комсомольцев рекомендовать туда. Ты очень подходишь.
— Но… ведь я…
— Что?
— Ведь я совсем собрался домой… А если сперва съездить туда, а потом…
— Нет! — рассмеялся Ковров. — Если сперва «туда», так ты опоздаешь в Москву. Ведь целый месяц пути… Поезжай, брат Никита, не упускай счастливый случай. Ведь сам вздыхал: «Ох, буду ли я когда-нибудь в Москве?» Ну, я тороплюсь на бюро! — воскликнул Миша, взглянув на ручные часы, и уже поставив ногу на педаль, поспешно проговорил: — Подумай и брось мне записку.
Ковров покатил дальше.
Никита побежал за ним:
— Какую записку?
— Записку о твоем согласии.
Ковров все сильнее нажимал на педали и скоро скрылся за углом. Никита забежал за угол. Где-то далеко сверкнули спицы велосипеда.
Никита в смятении остановился на улице и, чтобы собраться с мыслями, стал внимательно разглядывать маленькую гребенку. Потом, неловко сунув ее в карман, ринулся через улицу, к горкому партии.
Он столкнулся в дверях с Проней Даниловым.
— Вот хорошо! — громко обрадовался Данилов. — Пошли, Никитушка, на дачу.
— Пошли! — механически отозвался Никита, и они затопали по деревянному тротуару.
— Что это у тебя вид какой-то странный? — спросил Данилов, на ходу всматриваясь в Никиту.
— Вид? Ничего…
— А я сегодня зарплату получил…
— А я уезжаю! — выпалил Никита и остановился. — В Москву!
— Куда?!
…Потом они вернулись в горком и, сидя вдвоем в пустом кабинете управделами, почему-то полушепотом начали обсуждать Никитину поездку.
— Журналист при желании всегда сможет стать педагогом, — рассудительно проговорил наконец Данилов, когда Никита сказал о том, что мечтал стать учителем. — Ты поезжай. Пойдем в обком комсомола и сообщим Коврову о твоем согласии… Родные? Да, это… Ну, напишешь хорошее письмо, они тебя поймут… Пойдем, Никитушка.
— Пойдем, Проня.
И с торжественной серьезностью на лицах пошли они в обком сообщить Коврову о согласии Никиты.
Заседание затянулось допоздна. Только в полночь сообщил Ковров дожидавшимся в коридоре Никите и Прокопию о том, что бюро решило рекомендовать Никиту Ляглярина в Институт журналистики.
На заре они подошли к сонным дачам и решили тихонько пробраться к своим койкам, чтобы никого не беспокоить. Но когда они выходили узкой тропой из сосновой чащи, их напугал неожиданно громкий возглас:
— Стой! Попались, гуляки! — и с хохотом выскочил из кустарников Степан Булочкин.
За ним, посмеиваясь, поднялся Ваня Шаров.
— Что вы тут делаете? — недовольно спросил Данилов.
— Мечтаем, — тихо произнес Шаров, смутившись.
— Обсуждаем весьма сложный вопрос. — Булочкин вытянулся, взял под козырек и выпалил: — Думаем: найдем ли мы в городе Якутске двух прекрасных девушек, достойных составить наше счастье? Или нам следует подаваться в другие города Советского Союза?
— Брось, Степа! — фыркнул Ваня Шаров.
— Подавайся, подавайся! — усмехнулся Данилов сразу подобрев. — Вот Никита уже подается в Москву…
— Что-о?.. — в изумлении разинули рты Степа и Ваня.
Все четверо присели на длинную скамейку вдоль стены общежития и начали тихо беседовать. Через некоторое время Степа встал и скрылся.
Вскоре одно за другим стали с хлопаньем открываться окна. Высовывались взлохмаченные головы еще полусонных ребят.
— Что? Где он? Правда, едет?
— Да говорят вам — правда! — Данилов укоризненно покачал головой. — Уже поднял тревогу…
Но в этот момент в открытом окне второго этажа, прямо над головами сидящих, раздался спокойный девичий голос:
— Никита, ты правда едешь?
— Правда… — тихо ответил Никита, запрокинув голову к высокому небу. — Правда, девушки!
И ожила, пришла в движение вся дача. Один за другим начали выскакивать ребята и девушки. Вскоре со смехом и песнями все пошли на облитое яркими лучами восходящего солнца озеро, где поодаль друг от друга стояли две купальни.
Через неделю Никита прошел несколько комиссий и получил в Наркомпросе командировочное удостоверение и проездные. Он послал родным вместе с тугим узелком гостинцев хорошее сыновнее письмо о том, что ему выпало большое счастье ехать учиться в Москву.
В один из жарких летних дней пристань была полна народу. Непроходимо громоздились телеги, рядами стояли разные сельскохозяйственные машины. Повсюду высились штабеля мешков с мукой, ящики с чаем и стеклом.
Шум, суета, говор, крики, приветствия на разных языках.
Из толстой трубы огромного пассажирского парохода «Пролетарий» валил к небу густой черный дым. Временами пароход шумно выдыхал из богатырской железной груди горячий пар. «Пролетарий» был готов к отплытию на юг.
Великая, прекрасная река Лена! Вся она сейчас переливалась мириадами сверкающих искр. Песчаные берега дальних островов медленно таяли в серебряном просторе величавой реки.
Никита стоял, окруженный друзьями, в минуты расставания ставшими еще более родными, — русскими и якутскими парнями и девушками.
Все заметно волновались, а потому разговор часто прерывался. Как-то сник и потускнел даже неиссякаемо веселый и остроумный Степан Булочкин.
Вот из-за ближайшего острова бойко выплыл любимый якутами крохотный пароходик «Красный», делающий за сутки несколько рейсов через Лену и связывающий Якутск с восточными улусами республики.
— Никита, хорошенько запомни нас, — говорил Булочкин, стараясь казаться веселым. — А то приедешь и, ты высокообразованным…
— Ну уж тебя-то я всегда узнаю, — отшучивался Никита, с трудом борясь со своим волнением. — Ты у нас один такой…
— Ничего, к тому времени будут и другие такие же хорошие парни, — ловко подхватывал Булочкин, вызывая всеобщий смех.
В сознании Никиты возник образ Алексея. Он вспомнил, как братишка обиженно отвернулся и глуховатым, как у матери, голосом проговорил: «Ну… дождешься тебя!» Вот и опять не дождался милый паренек, не дождалась родная дружная семья, но все равно будут они ждать и ждать его хоть десять лет, хоть всю жизнь.