Егордан, казалось, позабыл о своем несчастье. Он смеялся так же весело, как и до пожара, и даже находил, что, в общем, все обошлось благополучно.
В самом деле, сын жив и невредим, ружье и мука спасены благодаря удалому Эрдэлиру. А ведь могло случиться и много хуже.
— Мы с царем оба пострадали, — шутил Егордан: — у меня вещи сгорели, а у царя — пятерка!
Вечером, перед сном, Егордан обратился к мальчикам:
— Никитка и Давыд, вы тут моложе всех, припасите-ка на завтра дров.
— Сами пойдете! Я вам не раб! — огрызнулся Давыд.
— И то правда! — быстро согласился Дмитрий, опережая готового возмутиться Егордана. — Тут все равны. Давайте тянуть жребий.
Все охотно и весело согласились.
Дмитрий взял пять спичек, из которых две отмстил угольком, и сунул их в рваный картузик Давыда. Встряхнув картузик, он провозгласил:
— А ну, вытаскивайте! Пойдут те, кому достанутся спички с отметкой.
— Есть! — радостно вскрикнул Давыд, вытащив спичку. — Я не иду.
Никите и Егордану тоже достались спички без отметины.
Пришлось отправиться за дровами Майыс и Дмитрию. Вдогонку им неслись торжествующие крики Давыда:
— Бедные, несчастные!.. Рабы, дровосеки!
За дровами идти или за молоком, которое выпрашивали в одинокой избушке, стоявшей вдалеке под горою, — во всех случаях в шалаше тянули жребий, и неизменно Майыс с Дмитрием постигала «неудача». Каждый раз они уходили, сопровождаемые издевательствами Давыда, а Егордан понимающе усмехался, но вслух сочувствовал их «беде».
Однажды ночью Давыд, лежавший у входа, тревожно разбудил Егордана:
— Утки сели, стреляй, Егордан…
— Да нету зарядов, все сгорело, — ответил Егордан и, повернувшись на другой бок, снова захрапел.
— Вот обида! Ну, тогда хоть спугну их.
Давыд выскочил из шалаша и забегал вокруг озерка. Он фыркал изо всей силы, хлопал в ладоши и кидал в воду комья глины. Потом, вернувшись, заорал во всю глотку:
— А где Эрдэлир? Куда девался Эрдэлир? Какой черт утащил его? Эй, Майыс!..
Не успел Давыд обежать жилище Майыс и оказаться у его входа, как Дмитрий пробил головой общую стенку шалашей и, проскользнув на свою постель, укрылся с головой.
— Майыс, ты не видала Эрдэлира? — снова раздался голос Давыда.
А Егордан, быстро прикрыв отверстие в стене, пробитое Дмитрием, крикнул:
— Да ты что, дуралей, сбесился, что ли? Вот же он, Дмитрий!
Прибежавший обратно Давыд совсем растерялся.
— Так ведь не было же его здесь!
— Молчи! Спать не даешь. Еще с вечера тут.
— Да ведь не слепой же я, не было его…
— Зрячий дурак хуже умного слепца видит.
Парень лег, обиженно посапывая и что-то бормоча себе под нос. Но с этой ночи он стал настороженно следить за молодыми людьми и уже не так активно выражал свой восторг по поводу «неудач», выпадавших на долю Майыс и Дмитрия при очередной жеребьевке.
Наедине Егордан не раз порицал Дмитрия за легкомыслие. Но тот совсем потерял голову от любви и не только не задумывался над будущим, но, казалось, даже не понимал упреков Егордана, хотя и слушал его со вниманием. Он был уверен, что нет на свете такой силы, которая могла бы помешать его счастью.
— Неужели ты хочешь пойти наперекор судьбе? — наступал на него Егордан.
— Мы с ней во всем согласны, чего же еще? — медленно отвечал Дмитрий.
— Так ведь наша судьба не от нас зависит.
— А от кого же? Не от богача ли Федора Веселова да от попа Василия Попова?
— А все-таки нельзя так играть счастьем девушки.
— Да я ведь не играю, не играю я! — горячо уверял Эрдэлир. — Ее счастье только со мной. А чем я хуже других? Разве вот штаны рваные ношу? Но ведь люди подбирают себе штаны, а не штаны людей… Ты сравнивай людей голыми.
— Лисиц сравнивают по меху, а людей по богатству, — печально произнес Егордан. — Шерсть-то ведь на нас и не росла никогда. Мы голыми родились, голыми и умрем. Сам рассуди: отец не отдаст, поп венчать не станет. Как же ты после этого думаешь жениться на ней?
— Вот весною возьму Майыс и убегу с ней в тайгу, тогда ищи меня…
— А не слыхал ты, как у нас говорят: «У царя руки длинные, у закона глаза зоркие»?
— Может, скоро отрубят царю руки, а у царского закона глаза лопнут! Виктор Алексеевич не верит, что царь долго продержится.
— Враг он царю-то…
— А Егордан у нас первый друг царю и богачам, так, что ли?
— А что им от того, враги мы им или нет? — возражал Егордан.
— Как что? — удивлялся Дмитрий. — Да если на каждого богача по сотне батраков войной пойдут…
— Как же! Войной! Да мы, бедняки, всегда между собой грызлись, лишь бы только богачу угодить. Посмотри на брата своего Федота! Ведь не слепой видит и не глухой слышит, что русский фельдшер мне жизнь спас, а якут Веселов одно знает — пот из меня выжимать. А Федот, точно брехливый пес, на фельдшера лает, Федора славит.
— Надо открыть глаза и уши…
— Как же! Откроешь нам глаза! Нет, брат, мы слепые. Не откроешь, раздерешь только да больнее сделаешь. Лучше и не ковыряться в наших глазах.
Долго сидел Дмитрий, уставясь в землю, но вдруг встрепенулся и, выпрямившись, сказал, сверкая глазами:
— Нет, никакие законы царские, никакие попы и богачи не разлучат нас! — Потом, обернувшись в сторону маленького шалаша, он демонстративно крикнул: — Пошли, Майыс, за дровами!
Когда Майыс смущенно вышла наружу, Дмитрий смело взял ее за руку и повел к рощице за хворостом.
Вот идут они, держась за руки, позабыв все закону земные и божеские, не загадывая на будущее, вольные и сильные, преисполненные своим сегодняшним счастьем, А на другом краю озерка сидит Давыд с удочкой, и оттуда, издалека, доносятся его угрозы:
— Погоди, Майыс, все расскажу. Уж больно смело ты с Эрдэлиром шагаешь!
— Вот и пошли мы против богачей! Открывай после этого нам глаза… Нет уж, слиплись они у нас наглухо, — пробормотал Егордан и вдруг громко крикнул: — Никита, иди, спать пора!
СУДЬБА
Опытный огород фельдшера Боброва и учителя Кириллова дал к осени обильный урожай. Убирать овощи им помогали Афанас Матвеев и Дмитрий Эрдэлир. Учитель и фельдшер, желая научить якутов огородничеству, каждому предлагали отведать овощей. Но все эти странные растения, кроме картофеля, не понравились жителям наслега.
Да и названий-то таких они никогда не слыхали. Называется «огурец», а на самом деле нечто вроде корня редкостной болотной травы, от которой замертво падают коровы; «капуста», а листья как у полевого хрена. И еще какой-то «укроп» — просто пахучий чертополох, что обильно растет на дворе заброшенной избы. Вот картошка — дело другое! Сытно, вкусно, обильно — это тебе не какая-нибудь ерунда. И многие запасались картофелем для посадки на будущую весну.
Фельдшер все больше и больше сближался с людьми. К тому же он уже не раз брал верх над самым почтенным в наслеге человеком — князем Сыгаевым.
Вначале, когда Бобров только еще собирался огородничать, князь говорил всем, что это пустая затея: бог, мол, ничего не даст тому, кто в него не верит, и огород фельдшера покроется черной землей. А к осени фельдшеровы грядки, как назло, дали богатый урожай.
Или такой случай. Летом, когда наступила засуха и хлеба стали блекнуть, князь собрал народ, чтобы отслужить молебен. А фельдшер, показывая людям на какой-то предмет под стеклом, круглый как часы, висевший у него в комнате, говорил:
— Служите не служите, а дождя, согласно науке, пока не предвидится.
Отслужили молебен, обошли кругом церковную поляну, кропя землю святой водой, а дождя так и не было. Потом разнесся слух, будто круглое стекло у фельдшера обещает дождь. Казалось бы, и все приметы, и сны самого князя, не говоря уже о предсказаниях шамана Ворона и нескольких стариков, предвещали огненную засуху. И что же? Действительно, через несколько дней проливной дождь зарядил на целые сутки.
К фельдшеру ходили не только лечиться, не только посмотреть на диковинные овощи, но и послушать его самого и учителя: они оба охотно рассказывали о южных странах, о больших городах, о том, как все устроено на свете.
Из рассказов выяснялось, что не только в Талбинском наслеге, в Нагылском улусе богатеи захватили себе лучшие земли и привольную жизнь. Повсюду, оказывается, у богача праздного растет и растет состояние, а бедняк все нищает, не зная отдыха в тяжелом труде. Оказывается, не только в Талбинском наслеге бедняков в десять раз больше, чем богачей, а земли у них в сто раз меньше.
Не бог, оказывается, приносит богатство, а пот и кровь народные. Но богатых и тойонов охраняет суд — царские законы. Вот почему против царя и богатеев боролись и борются сотни и тысячи лучших русских людей. Этих людей расстреливают, вешают, гноят в тюрьмах, мучают в ссылках.
Царь — враг народов, а те, кто идет против царя, — друзья.
Все это понять довольно легко, но очень трудно пойти против бога, которому с детства молились, против закона, которого привыкли бояться, против тойона, волю которого привыкли покорно исполнять.
«Все это так, все это правда, но не мне же первому выходить в бой за правду», — рассуждали про себя люди.
Выпал снег, настала зима.
Однажды вечером Дмитрий Эрдэлир ворвался в юрту с корзинкой мелкой рыбы в руках и крикнул.
— Гости приехали!
Никто еще не успел удивиться новости, как в юрту вошли русский фельдшер Виктор Алексеевич, аптечный сторож Афанас Матвеев, Роман и Григорий Егоровы, а также один из зажиточных хозяев с угодьев Эргиттэ, Павел Семенов. Вскоре зашел в сопровождении маленькой Аксиньи и Федор Веселов. Он был без шубы и, как всегда, с завязанными глазами.
Гости лишь обменялись с хозяевами обычными «что нового?» да «как живете?» и тут же принялись шумно спорить, продолжая, видимо, давно начатый разговор. Дело в том, что сегодня всем наслегом затеяли неводить на большом озере. Неводов было два: один — Веселова, другой — Романа Егорова. И вот, когда дело дошло до дележа добытой рыбы, возникла крупная ссора, которую эти люди и принесли сюда с собой.