На третий день вечером Егордан долго сидел, крепко задумавшись. Внезапно он выпрямился и сказал с решимостью:
— Толстобрюхий и взаправду передал наш покос Семену! Но я им не сдамся, раньше выкошу — вот и все… Пусть делают со мной что хотят…
Появившийся вскоре Семен еще в дверях грозно спросил:
— Ну, господин важный, прочитал ты грамотку?
— Прочитал. Он велит отдать Дулгалах. Никак в толк не возьму, что это значит.
— Я тебе указы объяснять не стану. Одно могу сказать — нет у меня таких прав, чтобы ослушаться княжеского распоряжения. Если он сказал мне «бери», я, конечно, возьму.
— А я не отдам покос! Как мы будем жить, столько душ…
— Пашню не отдаешь?! Покос не отдашь?! Да откуда у тебя такой норов! — закричал Семен. Волнуясь, он вытащил из кармана табакерку, но тотчас же сунул ее обратно.
— Ты сам знаешь, как я беден. Да и детишки вот… Не отдам я покос!
— Коли так, принесу тебе завтра похлеще указ, — пригрозил Семен и сердито хлопнул дверью.
— Вот тоже повадился. Он нам теперь житья не даст. Ой, беда, ой, горе!
Назавтра, как только встали, снова появился Семен. Сняв в дверях шапку, он опять извлек из нее пакет, но уже с изображением трех утиных перьев. Неся конверт в протянутой руке, Семен зловеще сказал:
— На, господин хороший, прими указ своего князя! Это вторая его грамотка. Подкрепить, значит, первую.
— Не приму, ни за что не приму! Какой бы грозный указ ни был, а не страшнее моей нужды.
— Ну что ж, тогда отнесу обратно. Распишись, что не принимаешь грамотку, не подчиняешься князю. Дело пойдет к улусному голове, а грамотка будет подниматься все выше да выше, пока не дойдет до самого царя.
Егордан испугался, что и ему, очевидно, придется подниматься следом за бумагой, отвечая за свое ослушание. И он в полном смятении взял пакет.
— Ну вот, теперь ты принял в собственные руки! — обрадовался Семен и поспешно вышел из юрты.
На этот раз прочитали письмо, разломав сургуч.
«Инородцу Якутской области, Талбинского наслега, Нагылского улуса Егору Дмитриеву, сыну Лягляра.
Я тебе вторично указываю, что Дулгалах мною передается Семену Веселову. Тебе предлагается вся тайга Эндэгэ, где ты можешь косить неограниченно. Если ослушаешься этого моего указа, сделаешь большое преступление. С приложением казенной печати
Печать приложена была в двух местах.
И снова все заворчали: не следовало, мол, принимать… Да и принял-то Егордан как-то случайно. Ох и беда же! Кто и когда косил в Эндэгэ?!
Дмитрий Эрдэлир отправился к Афанасу Матвееву. Более сильных защитников — учителя и фельдшера — не было на месте: Кириллов и Бобров уехали в город но надобностям аптеки и школы. С ними увязался и Ковшов. Поехал он без всякой нужды, просто так, по привычке ездить, «людей посмотреть и себя показать», как он говорил.
Как ни досадовал, как ни возмущался, прочитав указы, приехавший с Эрдэлиром Афанас, помочь он был не в силах.
— Что за проклятье! — возмущался Эрдэлир. От гнева он не мог спокойно стоять на месте. — Собраться бы нам, беднякам, вчетвером, впятером да начать косить на участках богатеев!
— А на вас по указу князя соберутся сорок — пятьдесят других бедняков, схватят вас и бросят в тюрьму, — печально ответил Афанас.
— А князь-то что, божество какое? Можно и из него дух вышибить…
— Из одного князя дух вышибешь — другой князем станет, а жизнь прежней останется. Нет, не дело ты говоришь, Дмитрий. Надо с корня…
— А где же этот корень? Дай хоть сучок обрубить, — возразил нетерпеливый Эрдэлир.
— Не слыхал я этого разговора, не было меня тут! — заявил Федот и, косо взглянув на брата, вышел из юрты.
— Корень в царской власти, — убежденно сказал Афанас. — Скоро могучая рука русского народа свалит эту власть. Так говорит фельдшер… Русский народ не только сам избавится от гнета, но и освободит другие народы России. «Живите счастливо и свободно», — скажет он нам тогда. Наше счастье, наша жизнь связаны со счастьем и жизнью русского народа…
— Он прав! — откликнулся Егордан. — Ведь над всеми губернаторами и князьями сидит царь. Разве дерево повалится, если срубить одну ветку?
— Не понимаю я, — недоумевал Дмитрий: — как это не победить одного царя? Кругом столько народу! Надо послать письмо.
— А кому письмо?
— Всем русским и всем якутам.
Афанас с улыбкой покачал головой, удивляясь наивности своего друга, и обнял Дмитрия:
— Эх, дорогой мой, если б можно было по почте поднимать народы! Если бы дело было только в одном царе! Как бы легко все устроилось!
После долгих разговоров сошлись на том, что Афанас от имени Егордана напишет улусному голове жалобу на неправильный указ князя.
— Ворон ворону глаз не выклюнет, — бормотала Дарья из своего дальнего угла. — Тут пиши не пиши. Разве что на всякий случай…
Подходило время сенокоса. Семен больше не показывался. А жалоба голове словно в воду канула.
— Не значит ли это, что голова отменил указ, а князь молчит от стыда? — поговаривали Ляглярины.
Только одна старая Дарья с сомнением покачивала головой.
Споров было много. Порешили на том, что Егордан, будто ничего не зная, соберет как-нибудь своих друзей и за один день выкосит весь Дулгалах. А потом Ляглярины и Эрдэлиры все вместе, от мала до велика, выйдут с граблями и вилами и сразу соберут скошенное сено в копны.
Эрдэлир обежал соседей и по секрету пригласил на помощь Ивана Малого, Андрея Бутукая, Василия Тохорона и Афанаса Матвеева. Все они охотно согласились прийти в назначенный день.
И вот однажды ранним утром на южную окраину Дулгалаха пришли люди с косами, ярко сверкающими в лучах восходящего солнца. Сначала показались Иван Малый, Андрей Бутукай и Василий Тохорон. Навстречу им, тоже с косами на плечах, шли Эрдэлир и Егордан с отцом, который с вечера отпросился у хозяина. За ними спешили вскочившие еще в полночь Никита и Алексей. Никогда в Дулгалахе не было такого количества косарей сразу.
Только Федот в последнюю минуту неожиданно заявил, что у него коса, видно, с прошлой осени надломлена у пятки. Он направился в противоположную сторону и стал спускаться к Талбе, якобы намереваясь пройти к кузнецу, живущему за рекой.
— Чем зря в такую жару за реку ходить, лучше признайся, что боишься Веселовых! — крикнул ему вдогонку Дмитрий.
Но Федот ничего не ответил.
Посовещавшись, решили сначала обкосить поросшее камышом озеро в самой середине Дулгалаха, что, собственно, и составляло основной участок покоса. Косари встали в ряд, лицом к востоку, и, по обычаю, для начала трижды перекрестились. Дмитрий Эрдэлир тоже поднял было ко лбу сложенную щепотью руку, но раздумал и, чтобы скрыть неловкость, обратился к Ивану Малому:
— Ну давай, Иван, начинай первым.
Иван Малый, изобразив на лице удивление, смешно, но ловко отпрыгнул с косою в сторону.
— Нет, брат, первым иди ты сам.
Иван рядом с другими казался щуплым, но в косьбе и в рубке леса всегда был впереди и этим славился на всю округу.
— Ивану! Ивану первым идти! — поддержали остальные.
— Ты, парень, не волынь, кто ж тебя не знает! — засмеялся старый Лягляр, показывая единственный уцелевший зуб.
— Вот наказание-то! — покачал головой Иван.
Он снял с себя изодранную дабовую рубаху, бережно повесил ее на ближайший кустик и поплевал на руки. Потом, медленно приподнимаясь на носках расставленных ног, отвел далеко назад руки с занесенной косой и, вдруг нагнувшись, мягко провел ею перед собой. Колыхнулась под ним полукруглая волна, а срезанные под корень целой полосой высокие стебли даже не успели упасть, а лишь прислонились к нетронутым травам.
— Видно, не отбита как следует, — пробормотал Иван, явно клевеща на свою косу.
И пошел, играя серебряными молниями, пуская влево один за другим похожие на садящуюся ворону пучки сочной травы. Весь он, казалось, стал выше, красивее, стройнее, вся фигура его радостно звала за собой.
— Ох и человек же ты, Иван, ежели в руках коса! — восхищенно воскликнул Дмитрий Эрдэлир. Он быстро поправил ремень на штанах, слегка втянул голову в плечи и тоже заиграл косой ловкими частыми взмахами. — Сейчас, брат, догоню тебя и заставлю посторониться!
За ними, казалось бы даже не замахиваясь, а только мерно и свободно поводя широкими плечами, двинулся Егордан, слегка просовывая в траву конец лезвия и чисто выметая перед собой ровные, одинаковые полосы.
— Вот это работники! — восхищенно забормотал Тохорон и сам, резко поворачиваясь, пошел косить двойными взмахами, вправо — влево, стараясь не отстать от впереди идущих.
Ряд Андрея Бутукая приходился по заливному мелководью, а потому он уселся на землю и стал стаскивать торбаса, при этом превознося якутскую смекалку, что свидетельствовало о его хорошем настроении.
— Уму якута сам царь дивился! — громко пояснял Андрей. — Спрашивает царь у якутского человека: «Чем вы там живы?» А якут, недолго думая, отвечает: «Землею, царь, землею!»
Никто из косарей не заинтересовался притчей, которую каждый из них слышал от Егора десятки раз, да и сам рассказчик нисколько не огорчился этим. Он поднялся, выпрямился и, беззвучно шевеля губами, не глядя под ноги, уверенно замахал косой, иной раз всплескивая воду.
Косьба на первый взгляд дело нехитрое — направляй косу под корень да размахивай себе справа налево. А на самом деле, сколько бы ни шло косарей в ряд, каждый косит по-своему. Это как лица у людей: и глаза, и нос, и рот, — кажется, у всех одно и то же, а вглядишься — все разные.
Старый Лягляр с помощью внучат перетащил со стоящей поодаль изгороди несколько кольев и длинную жердь. Они поставили остов шалаша и стали накрывать его свежим сеном. Тут подошла Федосья, держа в одной руке медный чайник и деревянные чашки, а в другой — десяток рожнов с жареными гальянами. Она опустила ношу на землю подле шалаша и направилась к косарям.