— Твоя коса сама косит, а ты за ней едва поспеваешь! — кричал Дмитрий Ивану Малому. — На-ка, наточи и мою, — и он пошел к Ивану, держа косу наперевес.
Иван оставил всех далеко позади себя и теперь стоял, уперев конец косовища в землю и обмахиваясь пучком травы.
— И мою! — просил каждый, и вскоре все собрались вокруг Ивана.
Иван брал косу товарища, подносил лезвие к глазам, внимательно рассматривал его, потом точил и возвращал хозяину, каждый раз слегка присвистывая.
— Здорово наточил, — удивился Дмитрий, пробуя лезвие о травинку. — Говорят, ревнивые хорошо точат. Ну, мамаша, — обратился он к подошедшей Федосье, — хорошенько подумай, чем будешь кормить-поить своих работников.
— Долго раздумывать нечего, — ответила Федосья и, как всегда, когда смущалась, потрогала кончик своего прямого, как у русских, носа. — Угощу вдоволь чистейшей водой из прекрасной нашей Талбы да десятком рожнов жареных гальянов. Хорошо бы, конечно, раздобыть чаю, да вот нету…
— Оладьи бы с маслом да чай со сливками!..
— В такую жару чаю и вовсе не надо, — решил выручить Федосью Иван. — Талбинская вода и без заварки хороша.
Никитка, нарочно потряхивая и гремя пустым чайником, побежал к реке. За ним бросился и Алексей. Немного погодя они вернулись с чайником и берестяным ведром, наполненными чистой водой. Федосья сходила домой, принесла из погреба холодного молока. Все это она поставила в тени, под кустом.
Когда косари зашли на противоположную сторону заросшего камышом озера, вдали показался человек с косою на плече.
— Афанас! — воскликнул вдруг Никитка и сорвался с места.
— Афанас! — подхватил Алексей.
То и дело натыкаясь на огромные кочки и поминутно падая, он спешил вдогонку за братом.
Афанас Матвеев высоко поднял косу, отстраняя ее от подбежавших мальчиков.
— Осторожно, осторожно! А где люди?.. Столько уже выкосили! Мне и места-то не оставили, плуты! Здравствуй, Федосья. Ох, далече идти пришлось по этакой жаре. Тут и без работы устанешь! На вот, фельдшер перед отъездом наказал передать вам.
С этими словами Афанас снял с косовища плотно набитый узелок. Мальчики бросились развязывать его. Там оказалось фунтов пять белой муки да осьмушка чаю.
— Радость-то какая! — взволнованно зашептала Федосья, разводя руками. — Вот радость-то! Теперь уж я вдосталь покормлю вас, работнички мои!
— Я, пожалуй, пойду к старику, — продолжал Афанас. — Гостинчик для него у меня припасен — листок табаку; небось совсем измаялся без курева. К тому же я косарь — как раз пара восьмидесятилетнему деду, — и Афанас направился дальше.
— Ну, я побежала стряпать оладьи. А вы, детки, пока никому не говорите! — радостно крикнула Федосья сыновьям.
Никитка наскоро собрал сухих щепок и палок для костра, а потом вскинул на плечо свою маленькую косу и тоже пошел к деду. Ни слова не говоря, он принялся косить, пританцовывая вокруг каждой кочки. А Алексей еще немного посидел около шатра, мучаясь думами о свежих оладьях, и наконец побежал к юрте.
Иван Малый, еще более оживленный, чем вначале, уже обогнул озеро и подошел к исходному месту. Он оглядел луг, вернулся далеко назад и начал новый ряд впереди отставшего Дмитрия, как бы приглашая его за собой. Так передние, увлекая отставших, вскоре оказались у шалаша.
— Вот тебе на! Что это там за герои руками размахивают! — воскликнул Дмитрий. — Ах, Афанас, Афанас! Во всем ловкий, а ведь будто топором косит. А кто там с ним рядом?
— Да ведь это Никитка, — ответил Иван, ладонью заслоняя глаза от яркого солнца. — А третий — старик.
— Вроде бы так, — согласился Дмитрий.
Иван втянул носом воздух и вдруг заявил:
— Сдается мне, друзья мои, что оладьями откуда-то пахнет.
— Это хорошая примета, — подхватил Дмитрий. — Значит, будущий год будет урожайным.
Раздался дружный хохот.
Работники поели жареных гальянов, запили их свежей водой и молоком да еще поделили кусочек лепешки, принесенной Василием Тохороном.
— Нет, друзья мои, я все-таки чую запах оладий, — настаивал Иван.
— А табаком не пахнет? — спросил Дмитрий. — Вот бы сейчас покурить… Ну да ладно, раз нет, так и нечего выдумывать.
— А хорошо бы нам весь Киэлимэ отдали! — стал мечтать вслух Андрей Бутукай. — Иван бы тогда прямо с берега Талбы до самых гор, поперек всего луга, косой прошелся.
— Три версты-то! — удивился Иван, но тут же задумчиво сообщил: — Да, был бы Киэлимэ наш, мы бы уж для себя покосили!..
— Никитка! — крикнула Федосья, стоя у юрты. — Вскипяти чай!
— Не надо! — закричали ей косари.
От юрты вдруг отделилась маленькая фигурка Алексея, Он бежал, размахивая над головой туеском, и кричал Никитке:
— Чай вскипяти! Мать напекла много, много… — чуть было не проболтался Алексей.
Косари посмеялись над словами мальчика и разошлись в разные стороны… Сейчас уже не было такого участка, чтобы можно было косить всем вместе.
Иван и Егордан выбрали себе лужайку копен на пять, невдалеке от шалаша. Там, на месте высохшего озерка, трава была густая и слежалась, как шерсть на лбу быка.
— Да, я бы один не управился, — сказал Егордан, идя рядом с Иваном. — И почему только трава не в одну сторону полегла?.. В середине, должно, большой камень; ты осторожнее коси.
— Постараюсь. До сих пор ведь косили урожайную траву только для богачей, а уж для тебя, Егордан, на славу покосим.
По толстому, колеблющемуся пласту свалявшейся травы Иван пошел на середину лужайки. Указывая точилом на небольшое возвышение в одном месте, он спросил:
— Не тут ли камень?
— Да, да, здесь! — подтвердил Егордан. — Ты как догадался?
— Хорошая трава сама укажет, где овраг или кочка, где дерево или камень. Чего доброго, можно и без косы остаться, если начать с края.
Иван обкосил бугорок с двух сторон, потом поднял и отбросил срезанные охапки травы, обнажив огромный белый камень.
И снова Иван замахал своей серебряной косой — да все шире, свободнее, увереннее, все больше и больше проникаясь радостью труда. Казалось, светлая сталь в его руках сама отклонялась от коварных неровностей почвы, от камня или торчащего из земли кола и в то же время не оставляла нигде ни травинки. С каждым взмахом Иван отбрасывал от себя буроватые сверху и темные снизу, похожие на шкуры больших медведей охапки. Там, где у любого другого коса неминуемо отскочила бы от плотного пласта слежавшейся травы, попусту блеснув в воздухе, или, пробив пласт, вонзилась бы в землю, там Иван двигался легко и плавно.
Егордан любовался работой товарища и не мог скрыть удивления, когда через некоторое время с лужайкой было покончено. А Иван как будто был даже опечален, что так быстро управился.
— Давно смотрю и все не налюбуюсь на тебя, — проговорил Егордан, мягко улыбаясь.
— Значит, чем-то все-таки и меня наградила судьба, — задумчиво сказал Иван и, усевшись на большой камень, стал подтягивать ремешки на торбасах. — Ни силы, ни хитрости, ни богатства у меня нет… Вот разве только кошу помаленьку. Иной раз вечерком машешь косой и чувствуешь, как все тело радуется. Так бы, кажется, и не бросил никогда. Но ведь у нашего брата и угодий таких нет, чтобы разгуляться можно было, а для богачей и стараться ни к чему. Сегодня вот только разошелся, а уж кончился твой луг. Работа — она как хорошая песня: коль начнешь, так и останавливаться не хочется.
До них донеслись выкрики ребят:
— Чай вскипел!
— Чай пить!
— Идите все сюда!
У шалаша давно уже вился веселый дымок костра. Никитка, Алексей и Федосья сзывали косарей на отдых, и люди потянулись к шалашу.
Дмитрий был особенно весел: старый Лягляр поделился с ним табаком, который принес Афанас. Дмитрий шел с намерением похвалиться перед Иваном тем, что ему довелось покурить. Но, увидев у входа в шалаш горой лежащие на сковородке маслянистые оладьи, сливки и расставленные чашки с крепким чаем, он остановился пораженный.
Со смехом и шутками, весело напились чаю и покосили еще немножко. Но вскоре кончилась лягляринская земля, и пришлось расходиться.
— От всей души благодарю вас! — взволнованно сказал Егордан на прощание. — Выручили! Добрых восемьдесят копен выйдет. То-то говорится: «Зайцу — чаща, человеку — друзья».
— Ну, я-то выручил, положим, не очень, — смеялся Афанас. — Хотя, может, одну копну и накосил. Или и того не будет? Дивлюсь я на Ивана: и меньше меня, и слабее, а косит в десять раз лучше.
— Ты бы, Егордан, позвал меня одного, я бы и сам управился: чай не богачу косить…
— Вместе веселее, — зашумели остальные, — нам ведь тоже хочется помочь Егордану.
— А вдруг мы это для Семена Веселова постарались? — обеспокоенно произнес Дмитрий.
— Не может того быть… — пробормотал немногословный силач Тохорон.
— Пошли! — махнул Иван Тохорону. — По дороге немного и на твоем выгоне помахаем, а то Губастый догадается. Ну хорошо, что позвал нас, Егордан.
— Мы такие, что не пропадем! — уверенно произнес Андрей Бутукай. — Уму якута сам царь дивился. Спрашивает: «Чем вы там, якуты, живы?» А якут-то… — И Бутукай, заметив, что его никто не слушает, бросился догонять друзей.
Через два дня Ляглярины и Эрдэлиры все, от мала до велика, кроме Федота, опять отлучившегося по какой-то выдуманной причине, отправились убирать сено. Даже старая Дарья, опираясь на палку и плечо Никитки, доплелась до шалаша и уселась у входа, веселая и оживленная.
Уже сложили около десятка копен, когда по дороге к Эргиттэ из леса показался серый конь с двумя седоками. Коня вел за повод подросток с вилами и граблями на плече.
— Федор Веселов! Вот подлец! — сказал Дмитрий, всматриваясь в непрошеных гостей.
— Семен… Ой, беда! — прошептала, бледнея, тихая Лукерья.
Все сбились у шалаша.
— Вот досада! — Егордан в сердцах глубоко воткнул вилы в землю.
Вскоре Федор, Семен и Давыд, который вел коня за повод, приблизились к ним.
— Что это ты, Егордан, вилами грозишься? — прогнусавил Семен, и его худое длинное тело медленно сползло с коня. Прихрамывая на затекших журавлиных ногах, он продолжал: — Как же это ты, господин Егордан Лягляр, посмел выкосить тут?