— Смотри!.. Лишний прыжок сделал!..
— Что ты! Наоборот, на один меньше!
— Ну что вы за люди? Как раз столько, сколько нужно!
Афанаса поздравляли с победой.
Прыжки сменились якутской борьбой. Были здесь люди, слывшие могучими борцами. Их так и звали: Егор Силач, Степан Клещи, Федор Топор, Григорий Молот. Но Лука Губастый давно одолел их всех. Кстати сказать, как только дошли вести об отмене мобилизации якутов на войну, у Никуши Сыгаева мгновенно прошла хромота, а у Луки исчезла грыжа. И вот сейчас Лука поглядывал по сторонам в поисках достойного соперника. Кто же с ним потягается? Все боятся.
Лука стоял, засучив рукава, скрестив на груди волосатые руки, и скучающе наблюдал за борьбой. Казалось, его курносый нос стал еще короче, а морда, и без того красная, еще больше налилась кровью. Неожиданно он скривил толстые губы и заскрежетал зубами. Потом решительно ударил ладонью о ладонь, быстро просунул между двумя сцепившимися борцами свои огромные кулаки и, оторвав парней одного от другого, придавил обоих к земле. Заиграла, как говорится, в нем сила! Потом широко развел обе руки и пошел прямо на толпу. Кто приседал, кто отскакивал в сторону, кто, не успев посторониться, валился на зеленую траву. Так перед Лукой Губастым открывался широкий проход сквозь толпу, которая вслед за ним смыкалась опять. Только медлительный Василий Тохорон продолжал стоять на своем месте. Лука надвинулся на него грудью. В толпе громко засмеялись над неповоротливым, молчаливым батраком, который не сумел быстро отстраниться.
— Это кто? — крикнул Лука.
— Человек. Не видишь, что ли? — загудел великан.
Лука схватил его левой рукой за шею и дернул к себе. Тот не пошевельнулся. Тогда Лука попытался сдвинуть Тохорона с места, напирая на него правым плечом. Но и это не вышло. Лука некоторое время постоял, как бык перед боем, недоуменно уставившись на дерзкого упрямца, и вдруг набросился на Тохорона. Он схватил противника обеими руками за поясницу, силясь поднять его и перекинуть через ногу. Но Тохорон сжал обе руки Губастого и рывком оттолкнул его от себя. Лука, перебирая ногами, отлетел на несколько шагов и ударился спиной о «Столб радости». Люди даже рты разинули.
Когда Тохорон широкими, неторопливыми шагами направился к посрамленному Луке, тот грузно опустился на землю и, обороняясь, протянул вперед руки.
— Не тронь! — глухо произнес он. — Не надо, Тохорон!
Так неожиданно выявился в наслеге настоящий богатырь. Толпа наградила его восторженными возгласами.
Каждое лето, до сенокоса, фельдшер и учитель уезжали в город. С ними отправлялся и непоседливый Федор Ковшов, неизменно объяснявший свои разъезды короткой фразой:
— Людей посмотреть и себя показать.
Якутск от Талбы далеко. Путешествие туда на вьючных лошадях длилось дней семь-восемь. Да обратно столько же.
В отсутствие учителя и фельдшера жители наслега чувствовали себя словно осиротевшими. Зная об этом, Кириллов и Бобров через Афанаса уведомляли по почте здешнее население, когда они намеревались быть дома. Это обычно порождало новые волнения.
В самом деле, чего только не наказывали им привезти из города: чай и табак, дробь и косы, ситец и бусы. Да мало ли? Тут уж вспоминали все, в чем испытывали нужду, забывая лишь, что переметные сумы трех верховых коней далеко не все могут в себя вместить. Забывали и о том, что учитель и фельдшер ездили в город по пыльной дороге в мучительный зной не для собственного удовольствия, а потому, что того требовали нужды школы и аптеки. Но об этом как-то меньше всего думалось. Зато с каким нетерпением ждали в наслеге возвращения путешественников! Сколько добра привезут они, сколько новостей расскажут!
Говорили, что в городе фельдшер навещал других сударских. А это люди такие, что и во тьме возле них светло. Уж они-то расскажут Боброву, как победить несправедливость на земле! Недаром он, да и Кириллов тоже обычно приезжали из города с просветленными лицами и сияющими глазами. Оба они, несмотря на усталость, становились после поездки энергичнее, подвижнее, будто окунулись там в сказочную живую воду.
На этот раз еще не было получено от Боброва и Кириллова известия о выезде, и ожидание еще не достигло предела, когда однажды летней ночью в Талбе появился Федор Ковшов, ведя за собой трех навьюченных коней. Привез он печальную весть: учитель с фельдшером остались в городе. Их отстранили от работы и будут судить за то, что в пасхальную ночь они произносили перед народом речи, направленные против царя и религии.
Узнав, что власти начинают интересоваться и его персоной, Федор Ковшов с большой поспешностью выехал обратно, взяв с собой трех коней и все покупки. Бобров коня своего подарил Афанасу, а все, что вырастет к осени на огороде, велел раздать неимущим ученикам. Он кланялся друзьям и просил не забывать его. Кланялся также и учитель всей своей родне и родному наслегу. Оба просили передать бедным людям, чтобы жили они между собой в мире и согласии и не поддавались ни князю, ни попу, потому что скоро все равно их власти придет конец.
В тот же день Федор роздал по списку все заказы, вручил Егордану фунт дроби и сто пистонов, а ночью уехал в Охотск. К утру за ним прискакал из улусной управы одноглазый посыльный Иван. Несмотря на настояния князя снарядить за Ковшовым погоню, Иван вернулся восвояси, сославшись на то, что ему не приказано переходить через Талбу.
Печалился наслег по своим лучшим людям. Зато князь, поп, Тишко и богатеи торжествовали победу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯБОЛЬШИЕ ПЕРЕМЕНЫ
В нужде, да не найтись,
В маяте, да не пожаловаться!
ЕГОРОВЫ
В узкой долине Талбы-реки издавна живут три брата Егоровы.
На прибрежном лугу, над самой водой, стоит дом старшего брата — Михаила Егорова. Изба среднего брата, Григория, находится на другом конце. А посреди долины живет их младший брат — Роман Егоров.
Братья мало чем походят друг на друга. Люди они разные и по внешности, и по повадкам, и по характеру. Взять хотя бы старшего — Михаила. Это стройный человек, с безусым лицом, отличающийся, несмотря на то, что ему пошел шестой десяток, стремительной, легкой походкой и ясной, живой речью. Движения и жесты его уверенны, ловки, точны. Во всей его фигуре и в поведении чувствуются спокойствие, простота и независимость. Человек он прямодушный и пылкий, сразу все в глаза скажет, либо одобрит, либо осудит, но уж зато напрямик, в отличие от Григория, который лишь неопределенно улыбнется, но свое мнение ни за что не выскажет.
Что касается Григория, то он тоже высок ростом, но сутулится и на ходу широко размахивает руками. Самое характерное в нем — большой нос с горбинкой, большие карие глаза и звучный голос. Если Михаил все умеет и за все берется с охотой, то Григорий, напротив, во всем неумеха. Если у Михаила мебель и инструменты отличаются легкостью и красотой, что ни вещь — игрушка, то у Григория они неуклюжи, тяжелы, массивны, ну прямо колодки, что надевают лошадям на ноги, чтобы не ушли далеко, когда пасутся.
Михаил еще в молодости отделился от родителей, когда Егоровы были бедны. С тех пор он так и не разбогател, но живет куда лучше и чище Григория, который чрезвычайно скуп и мелочен, одевается неопрятно и питается скудно. Григорий, впрочем, сознает это и потому побаивается старшего брата, его резких, прямых суждений.
Роман, самый богатый из братьев, часто бывает в городе, разъезжает по далеким наслегам, знается с состоятельными торговыми людьми и старается жить на новый манер. С ним живут и старики, отец и мать, отчего эту семью Егоровых, в отличие от двух других, зовут «стариковской».
Роман, по примеру теперешних богачей, сам не работает, а лишь торгует и путешествует. Однако в сделках он обычно чудит и остается в проигрыше. Добрую, хваленую лошадь Роман способен променять на двухгодовалого безрогого «заморского» бычка. А спустя некоторое время он вдруг убивает бычка на мясо именно за то, что тот безрогий. Он может за очень высокую цену купить двустволку и после первой же охоты, вернувшись без дичи, за бесценок продать новое ружье знакомым купцам.
Роман обзавелся швейной машиной и сепаратором. Такими вещами могли похвастать в наслеге только Сыгаевы. Но шить на машине и пользоваться сепаратором можно было только в отсутствие отца — одноглазого, высокого, иссохшего старика Егорши. А старуха мать хоть и ворчала вначале, увидев новинку, — к чему, мол, это нам, и без этого всю жизнь прожили, — потом быстро примирилась и теперь принимает деятельное участие в утаивании новых вещей от старика.
Старик Егорша говорит громко, с пылом, движения его резки и порывисты, — видать, в молодости был сильным и проворным человеком. А о старухе говорят, что она была еще сильнее и работала даже лучше своего мужа. Когда Егоровы были еще бедны, она прорубала пешней прорубь для подледной рыбалки, а он едва успевал выгребать за ней мелкий лед.
Старики рассказывают:
Однажды Егоровы скирдовали сено. Сам Егорша стоял наверху и подравнивал верхушку стога, а Аннушка вилами подавала ему по полкопны зараз.
Вдруг подул ветер, появились черные тучи, прорезаемые молниями, где-то далеко и глухо загремел гром. Люди вокруг стогов засуетились. Как раз к тому времени Аннушка стала все реже кидать наверх сено. Потом вовсе остановилась и тихо сказала мужу:
— Недужится мне что-то. Не смогу, видно, работать. Придется домой идти.
— Вот еще, нашла время! — закричал сверху муж. — Что ж, по-твоему, гроза пощадит наше сено! Покончим с делом, а потом и рожать можешь!
Собрав последние силы, Аннушка принялась отчаянно работать вилами.
— Потише! — закричал муж. — Не даешь подравнивать да утаптывать как следует. Не спеши, до грозы еще успеем.
Аннушка ушла в шалаш, так и не подав две оставшиеся копны, и вскоре, словно в ответ на негодующее ворчание Егорши, послышался плач ребенка, которого затем нарекли Романом.