— Куда, куда прешь! Дур-рак! — прервал Романа чей-то страшный окрик.
Над ними возникли красные ноздри томского рысака, который чуть не наскочил на них и тотчас промчался мимо. Сидевший на облучке кучер успел хлестнуть их лошаденку кнутом по спине, но она только взмахнула хвостом. Зато седоки испугались. Никита спрыгнул с саней, лежавший на спине больной сел, а Роман, подняв левую руку, смешно втянул голову в плечи.
Оказывается, путешественники так увлеклись ссорой, что съехали на левую сторону улицы.
— Ты смотри, куда едешь! — укоризненно сказал Григорий, когда все успокоились и заняли свои прежние места.
— Непутевая у нас скотина! — Роман сильно натянул вожжи и хлестнул лошадь кнутом.
Лошаденка потрусила немного, но вскоре опять перешла на тихий шаг.
Никита рассмеялся, вспомнив, как Роман, так смело бранивший его, испугался окрика кучера и долго сидел, втянув голову в плечи.
— Ты что смеешься, друг Никита? — спросил Григорий умильно так, будто и сам готов был захлебнуться смехом.
— Коня жалко, — неуклюже соврал Никита. — Обозвали, бедного, «дураком», а мы еще бьем его…
— А его ли это?
— Конечно, его… Другого-то дурака тут нет…
— Ну и плут же ты будешь, шельмец!.. — засмеялся Григорий.
Роман хотел было обернуться и сказать что-то, но, умудренный горьким опытом, продолжал глядеть вперед.
Доктор Красного Креста выдал Григорию направление в больницу. Но Егоровы прежде заехали на постоялый двор попить чаю. Никиту было решено оставить у Сергея Эрбэхтэя на всем готовом. Ему поручалось ежедневно бывать в больнице — носить своему господину еду.
— Если он только посмеет мне перечить, плохо ему придется, — сказала хозяйка, потрогав пальцем шишку под глазом. — Не даром же я буду кормить такого оболтуса!
— Если что не так — в морду и на мороз! — прошипел Роман. — Что же это он, думает жить в городе на всем готовом да еще огрызаться…
Наконец поехали в больницу. Как только сели в скрипучие сани, Роман объявил:
— Григорий, придется нам поделить расходы за ночлег! Говорили, что за ночь берут с человека по полтиннику. Значит, с тебя самого да с парня рубль, да за лошадь тридцать копеек, да на угощение хозяев ухлопали трешницу, — стало быть, на твою долю полтора рубля приходится… Хорошо бы, счеты были… — Роман надолго умолк, видимо все высчитывал. — По-моему, — снова заговорил он, — на твою долю падает два рубля восемьдесят копеек. А по-твоему, сколько?
— А я не считал, — хлестко бросил Григорий. — Я не могу сорить деньгами и не стану по три целковых платить за водку, которая стоит тридцать пять копеек.
— Ведь я из-за тебя у них ночевал… Был бы я один, так и не заглянул бы в лачугу Эрбэхтэя, — вкрадчиво заметил Роман, покачивая головой.
— Нет, за водку я платить не буду. Мне ни к чему заводить дружбу с городскими богачами.
Долго ехали молча. Роман покашливал и ворчал на лошадь. Потом довольно грубо сказал:
— Ну что ж, тогда за ночлег и за лошадь уплати.
— За лошадь тоже не буду платить. За то, чтобы свезти меня и мальца в город, ты уже давно получил пятнадцать рублей. Я веду счет деньгам.
— Что ж, лучше было бы, если бы я высадил вас на окраине города?
— Вот так бы и сделал! — вдруг закричал больной. — А то просто свез бы на берег Лены, да и столкнул там с обрыва. Так бы, пожалуй, лучше всего было!
Братья бранились долго, и Никита вдруг загрустил. У них в семье не водилось денег, и он не знал, что такое жадность к деньгам. Но он отлично знал, что толстые кожаные бумажники обоих братьев Егоровых набиты ассигнациями.
«Моя бедная мать целую зиму за три рубля бьется в хотоне богачей. Да и те рубли уходят царю на подати. А у вас так много денег, чего же вы ссоритесь?» — хотелось сказать Никите. Он с тоской вспомнил о матери, о братьях и чуть не заплакал…
— Ну, тогда уплати хоть рубль за себя и за парня. Или тоже не желаешь?
— В город я приехал лечиться, а не гулять. За то, чтобы довезти меня до больницы, ты уже получил пятнадцать рублей.
— Ну, а если в больницу сразу не примут? А если придется жить у Эрбэхтэя десять дней. Тогда как? Значит, вдобавок к тому, что я привез вас сюда, я должен еще уплатить десять рублей за постой?
— И заплатишь, дружок, если не сумеешь устроить меня, — сказал Григорий с ледяным спокойствием. — Да что мы так медленно едем? А ты, малец, гляди в оба: будешь потом ходить один, как бы тебе не заблудиться.
Роман обиделся и долго молчал. Наконец он завернул в какой-то двор и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Вот и больница. Если умаслить тут кого-нибудь, приняли бы, конечно, быстрее. И ухаживать и лечить стали бы по-иному.
Во дворе стояло в ряд несколько домов, над дверью каждого висела вывеска.
— А ну, дружок, горазд был ты хвалиться своим грамотейством. Найди-ка здесь дом, где лечат от внутренних болезней, хоть раз будь полезен! — с насмешкой обратился Роман к Никите.
Никита спрыгнул с саней, подбежал к первому дому и стал читать, еле разбирая диковинное слово.
— «Те-рапев-ти-ческое»… Не тот, — махнул Никита рукой и побежал ко второму дому.
Там он прочел: «Хирургическое». Никитка постоял в нерешительности, так как это слово чем-то напоминало ему кашель больного.
— Не тот! — махнул он наконец рукой и побежал дальше.
Спутники последовали за ним к третьему дому. Там было написано знакомое слово: «Родильное». У четвертого дома с какой-то диковинной надписью тоже нечего было задерживаться. В отдалении, в самом углу двора, стоял последний, пятый дом.
— Значит, там, — уверенно сказал Роман и направил лошадь туда.
Он привязал ее к столбу и стал осторожно поднимать больного из саней. Никита первым добежал до двери и, задрав голову, стал читать замысловатую надпись:
— «Пси… псих… пси-хиа…»
В доме было шумно, слышались громкие голоса. Оттуда доносилось даже пение.
В дверях показалась девушка с ведром в руке. Она прошла было мимо, но Никита окликнул ее:
— Эй, скажи: почка болит здесь?
Та обернулась:
— Какая тебе «почка»? Видишь: «Психиатрическое»!
— А что это такое?
— Вот чудак!.. Говорят тебе… Ну, ненормальные… — Девушка постучала пальцем по лбу. — Почки, желудок и все такое — первый корпус, понял? А здесь сумасшедшие…
Девушка ушла.
— Ну как, этот дом? — спросил Роман.
— Да нет, нет! — забормотал растерявшийся Никита. — Говорят, первый дом. Поехали обратно.
— Чего же ты глядел, пучеглазый черт!..
Все трое сели в сани, и Роман повернул обратно. Никита уселся спиной к лошади и не сводил глаз с дверей страшного дома. «А что, если сумасшедшие выскочат и погонятся за нами?»
— Что это за дом оказался? — спросил Григорий.
— Это?.. Она сказала… Кажется, сказала, что это баня.
— Так ты, глазастый черт, оказывается, чуть не привел нас к голым людям? Ох и дал бы я тебе как следует…
Наконец все трое вошли в двери первого дома. Их встретила красивая пожилая женщина в белоснежном халате. Она взяла у Романа направление и ушла в какие-то комнаты.
Григорий расстегнул пояс, долго копался в карманах, потом достал бумажник и раскрыл его:
— Я, например, не съел у них и куска хлеба, — тихо сказал он. — Может, всего две-три чашки воды выпил. Ну, да что поделаешь, дам уж целковый… А что до мальца, так он сейчас уж ихний… Они покормят, он поработает… А вот десятку возьми, умасли нужного доктора, ты ведь такие делишки умеешь устраивать… Умирать-то, оказывается, тоже дороговато… Неужто и этой женщине платить?.. Ты, малец, — обратился он вдруг к Никите, — иди к саням, как бы лошадь там не украли. Посмотри-ка…
Никита с радостью выскочил на улицу.
Мальчик ждал своих хозяев и снова, чтобы не мерзнуть, начертил на снегу около коня метки и стал прыгать на одной ноге.
Наконец появился Роман. Он быстро семенил за каким-то человеком в ладно пригнанном, коротком овчинном полушубке и в глубоко сидящей беличьей шапке.
— Биктэр!..
— Что? — Человек в беличьей шапке поднял голову.
А Никита уже успел спрятаться за сани.
Бобров!.. Виктор Алексеевич Бобров, русский фельдшер! Никита до того обрадовался, что еле устоял на месте. Так почему же он спрятался? Отчего вдруг застыдился?
Кто же может объяснить, что взбредет в голову полудикому мальчику из далекого улуса?!
— Биктэр Олексейюс! Болсой пасиба! — говорил Роман, улыбаясь.
— Не за что…
— Пасиба! Болсой пасиба!
— Не за что. — Бобров сделал несколько шагов в сторону ворот.
— Биктэр… Биктэр…
— Я очень тороплюсь, — приостановился Бобров.
— Ты — свой. Ты пазалыста памагай. Мы тенги, ты…
— Я что-то тебя не понимаю, Роман… У нас здесь за всеми следят. Богатый ли, батрак ли — все равно, доктора лечат всех одинаково. Большие доктора, понимаешь?
— Понимайес… Пасиба! Прассай!
— Прощай.
Они попрощались за руку.
Бобров удивленно глядел на свою ладонь: там лежала пятирублевая бумажка.
— Эй, постой, постой, Роман!
Роман обернулся.
— Что это? Зачем ты мне деньги сунул?
— Тебе пазалыста… мало?
— Значит, взятку дал! — Фельдшер схватил Романа за рукав и посмотрел ему прямо в глаза. — Когда же это я взятки брал? Эх вы, кулачье! — Он скомкал деньги, бросил их под ноги Роману и быстро проскользнул в ворота.
Роман разгладил на ладони измятую пятирублевку, аккуратно сложил ее, спрятал в бумажник и подошел к лошади.
Роман пробыл в городе два дня. Он побывал за это время у богатого купца Гавриила Филиппова, владельца каменных магазинов, сдал ему привезенное от Сыгаихи масло, забрал для лавочницы разных товаров и водки и собрался уезжать. Через месяц ему предстояло снова приехать в город за товарами.
Перед отъездом Роман навестил Григория, долго с ним разговаривал, попрощался и, освободившись от всех дел, поехал на постоялый двор собираться в дорогу.
— Ну, как брат? — спросил Сергей.
— Ему все хуже становится…