— Дети-то у него есть?
— Есть сынишка лет десяти…
— Значит, жена найдет нового мужа. Ох и богатым ты будешь, коли твой брат преставится!..
Роман промолчал. Никита вспомнил, как братья ссорились из-за денег. Пройдет немного времени, Григорий умрет, и тогда его почти стоголовое стадо, вещи, что хранятся в двух амбарах, постройки — все перейдет к Роману.
«Желает ли он смерти брата?» — подумал было Никита и сам до того испугался собственных мыслей, что мороз пробежал по коже.
— Тогда бы ты сам мог открыть лавку, — продолжал Сергей, — незачем было бы тебе бегать в подручных у Сыгаевых! Сам стал бы нажимать на Сыгаевых, отодвинул бы их…
Никита ждал, что Роман обидится и скажет: «Нет, я не хочу смерти брата». Но Роман долго сидел молча.
— Нет, — заговорил он наконец, — никогда нам не отодвинуть Сыгаевых…
— Жизнь — что ступенька высокого крыльца, — вздохнул Эрбэхтэй. — Над этим мальцом стою я, потом — ты, потом — Сыгаевы, над ними — якутский купец Филиппов, дальше — русские купцы Кушнарев и Коковины, и так ступенька за ступенькой, не знаю, сколько их там до самого верху… А там, выше всех, сидит царь…
Роман уехал.
Трудно приходилось Никите. Вставал он затемно, задавал корму лошадям постояльцев, подметал двор, носил сено в хлев для трех коров. Потом отправлялся с хозяйкой на рынок, — там она держала лоток под вывеской: «Варвара Федорова. Мясо, молоко, меховые изделия». А по возвращении нужно было еще наколоть дров и внести их в дом, напоить коров в зловонной проруби, притащить льду, вскипятить самовары. Да к тому же повсюду гоняли его с поручениями, только и слышалось:
— Эй, Никита, нагылский малец!
А ко всему еще хозяин и хозяйка вечно жаловались:
— Вот привезли парня и оставили. Даром кормим и одеваем. Не знаем, когда наконец заберут его от нас!
Никита каждый день носил Григорию бутылку кипяченого молока. Однажды он столкнулся в воротах больницы нос к носу с русским фельдшером, да успел так ловко проскочить мимо него, что тот его и не заметил. Раза два видел он Боброва в коридоре больницы. Как увидит его Никита, сердце так и забьется от радости, а подойти не может, скорее прячется. Вот диковина!
У Эрбэхтэев и днем и ночью пьянствовали и играли в карты.
— Что ни поручат тебе люди, никогда не перечь, — советовали мальчику хозяева.
Только за водкой бегать не разрешали, чтобы пьяницы покупали ее у хозяйки, а у нее она в пять-шесть раз дороже стоила по ночам.
По вечерам старик хозяин, хромая и выпятив грудь, подходил к столу и начинал метать карты. Играли в штос. Только и видно было, как мелькают его пальцы. За это его и прозвали Сергеем Пальцем.
Однажды из-за послушания Никиты хозяева понесли урон Эрбэхтэй метал, а проигрывающий ему старик положил новую колоду карт на ладонь и окликнул проходившего мимо паренька:
— Сними!
Никита послушно снял. Потом, уже возясь с самоваром, он услышал радостный возглас:
— Есть! — И тот старик, которому он только что снимал карты, снова позвал его: — А ну, малец, сними-ка еще разок!
Когда Никита подскочил, хозяин набросился на него:
— Вон отсюда, дикарь! Больно резвым стал, черт этакий!
Никита убежал.
Вечером Эрбэхтэй пил со своей старухой чай и попрекал ее:
— Тоже еще, отыскала чертенка! Я было выиграл у Петра Эриэна, да поганец этот снял ему карты, и старик отыгрался.
— Значит, руку тебе отбил, — сказала старуха. — Надо было не метать, а самому ставить.
— Когда это я выигрывал на ставке? — огрызнулся хозяин, но все-таки поднялся и нерешительно заковылял к играющим. — Никита, поди-ка сюда, сними-ка мне, — ласково позвал он мальчика.
Три раза снимал Никита хозяину, и все три раза тот проигрывал.
— Убирайся, сатана! — прошипел Эрбэхтэй, когда мальчик снова протянул руку к колоде.
Никита проплакал всю ночь. Хозяин, который раньше не обращал на него внимания, стал теперь строг и придирчив, да еще обзывал сатаной.
Тайно от всех Никита завел себе, по старинному обычаю, палочку с тридцатью зарубками. Через тридцать дней вернется Роман, и Никита поедет домой. До чего же медленно идет время, до чего же медленно убывают зарубки на палочке!..
Это случилось в тот день, когда не стало шестой зарубки на палочке. Никита вел трех коров с водопоя. Они мирно подымались по косогору, и вдруг пестрая телка, шедшая последней, несколько раз подпрыгнула на месте, словно взбесилась, и побежала обратно к проруби. Мальчик с криком понесся за ней. Добежав до проруби, телка ткнулась в нее мордой, но тотчас отскочила и галопом помчалась в сторону города.
Беда! Ведь она может пропасть. Чем же Никита рассчитается за нее? Придется идти в тюрьму. И тогда не увидит он ни матери, ни братьев, ни отца…
— Вот беда, вот беда! — бормотал Никита и бежал что есть мочи.
Он завернул в переулок и с разбегу наскочил на какого-то человека. Мальчик хотел было отскочить, но тот так крепко схватил его, что он едва вывернулся. Вдруг незнакомец громко назвал его по имени и обнял. Никита поднял голову. Русский фельдшер! Узнав Боброва, мальчик снова стал вырываться, всхлипывать и, наконец, заплакал.
— Никита, дорогой мой! Что с тобой? Как ты сюда попал? Давай успокоимся, будем мужчинами! — Бобров поднял Никиту и несколько раз поцеловал его.
Немного успокоившись после неожиданной встречи, друзья объяснились наполовину по-русски, наполовину по-якутски.
— Хазаин хавараит…
— Хозяин? А! Понимаю! Егоров. А живешь-то ты где?
— Тут. Сергей Эрбэхтэй. Старик…
— Как живешь?
— Как, да? — Никита помолчал и почему-то решил утаить, что живет плохо. — Ничего… Хорошо.
— Ну, брат, я твою хорошую жизнь проверю, — сказал Бобров. — Пойдем. Веди меня к своему старику Сергею.
Бобров взял мальчика за руку, и они пошли. Увидев зловонную прорубь, Никита вспомнил о пропаже и приостановился:
— А телка?
— Какая телка?
— Сергей-старик корова пропала!
— А, вон та пестрая, что мчалась как ошалелая? Ну ее, эту корову! — засмеялся Бобров. — Нам, брат, некогда возиться с коровами. У нас, брат, поважнее дела найдутся.
— Нет, я не пойду! — решительно уперся мальчик.
— Как не пойдешь?
— А корова? Корова пропала — моя голова пропа-а-а-ала!
— Тьфу ты! Будь она неладна, эта корова! Ну, пойдем искать ее.
Едва они поднялись на гору, как увидели телку. Она лениво брела им навстречу. Теперь можно было спокойно возвращаться к старику Эрбэхтэю.
Когда они вошли в дом, как обычно кишащий пьяницами и картежниками, старуха, не обращая внимания на приветствие Боброва, зло накинулась на Никиту:
— А ну, лупоглазый, где это ты свои глаза пучил? Куда девал телку? Съел ее, что ли, или угнал к ворам! Даром только хлеб ешь, дылда такая!..
— Вы, хозяйка, потише! Мальчика я сегодня от вас заберу.
— Что он говорит, этот русский?
Когда ей перевели слова незнакомца, она сказала:
— Малец, ты что же это, хочешь уйти с этим русским?
— И уйду-у!.. — прогудел Никита.
— Иди, иди хоть к черту на рога!
— Постой-ка! Ведь мальчик нам нужен! — пробубнил хозяин, игравший в карты. — Господин!..
Хоть и путано, но старик все-таки сумел объясниться с Бобровым по-русски. За шестидневное пребывание мальчика он просил три рубля. А Бобров требовал, чтобы сам старик уплатил за эти шесть дней мальчику: не даром, мол, он на них работал.
— Я якут, мальчик якут. Ты русский — не твой дело.
— Я тебе дам «не твой дело»! Тоже спаситель своего народа нашелся! Знаем мы таких! Пошли, Никита! Нечего тебе в этом притоне делать!
— Пошли! — громко заявил Никита и направился к двери.
Старик забеспокоился, бросил карты и, прихрамывая, подошел к Боброву. Теперь он заговорил о своей ответственности за мальчика, сказал, что не может отпустить «царского человека» с неизвестным, и добавил еще, что следовало бы спросить о мальчике у его господина, находящегося в больнице.
— Я фельдшер, я там работаю, пойдем спросим…
Старик заколебался и, помедлив, сказал:
— Малец, а ты знаешь этого человека?
— Знаю… знаю… Наш человек.
Обещав отпроситься у Григория, Никита ушел с Бобровым.
Григория Егорова рассердила просьба Никиты:
— Вот пучило! Хорошему тебя научит Виктор-фельдшер своими сударскими речами: «Царь плохой, богачи прижимают»! Да не очень-то мы его испугались! Живи там, где жил, и не путай счета… Виктор-фельдшер получил с меня десять рублей, а особого ухода я что-то не вижу…
По лицу Никиты Бобров сразу догадался о его неудаче и сам пошел к больному. Когда он сказал, что мальчику лучше будет жить у него, Григорий не согласился. Но, узнав, что Эрбэхтэй требует за Никиту три рубля, он не на шутку заволновался:
— Вот еще напасть! Значит, за месяц он запросит пятнадцать рублей… За эти деньги можно содержать всю зиму пять коров… Ладно, ладно, бери мальчика к себе, пусть живет…
По вечерней, темной улице Бобров повел Никиту к себе. Он снимал комнатушку у стариков татар на краю города.
— Рахиля Ганеевна! Насыр Ниязович! Это мой друг, хороший парень. Он будет жить у меня. Он тоже не любит царя и богачей…
— Где же поместишь ты такого большого парня? Ведь комната у тебя уж очень мала, — не то всерьез, не то шутя сказала старуха.
— Сто ли сто один ли кичи[5], — бары быр[6], Рахиля, — сказал старик, мешая русские, татарские и якутские слова. — Пусть живет с нами, если не любит царя и богачей. Не любишь их, друг? — спросил он, поглаживая длинную седую бороду.
— Не люблю! — от всего сердца воскликнул Никита.
— Ну, садись, молодец, садись!
Этот экзамен показался Никите легким. Какой бедняк может любить царя и богачей? Ведь царь расстреливает, вешает и ссылает тех людей, которые борются за счастье народа. «Свободная сила свергнет царей, и радостно вздохнут народы», — говорят настоящие люди. А гнет таких богачей, как Сыгаевы, Эрбэхтэй, Егоровы, Никита