— Привет Насыру Ниязовичу и Рахиле! Побольше таких собраний! — весело крикнул Бобров из группы арестованных.
Приметный своей белоснежной длинной бородой, старик Насыр старался протиснуться вперед, чтобы увидеть своего квартиранта. Он даже начал было что-то говорить в ответ Боброву, комкая в руках старенькую баранью шапчонку, но умолк, услышав голос Сергея Петрова, который призывал оставшихся на свободе товарищей продолжать революционную борьбу.
Вскоре на помощь перетрусившему тюремному караулу подошли подкрепления из областной милиции и военного гарнизона.
Смело, товарищи, в ногу!
Духом окрепнем в борьбе… —
загремела боевая революционная песня но ту и другую сторону тюремной ограды.
Между заключенными и избежавшими ареста большевиками, которые ушли теперь в подполье, установилась шифрованная переписка через тюремного надзирателя Илью Свинобаева. Этого молодого и смелого человека заключенные большевики быстро склонили на свою сторону. Перепиской ведали: Бобров — в тюрьме, Воинов — на воле.
События развертывались с нарастающей стремительностью.
Огромная толпа женщин ворвалась на очередное заседание «областного совета». Женщины потребовали от растерянных эсеровских главарей освобождения арестованных большевиков. В день Первого мая по городу прокатилась волна демонстраций под лозунгом: «Вся власть Советам!»
В начале июня, после того как было получено известие о выступлении из Иркутска хорошо вооруженного красного отряда под командованием Аполлинария Рыдзинского, обе стороны начали усиленно готовиться к решающему сражению.
Главком белых капитан Недолетов организовал в тайге близ речки Кэнкэмэ, в шестидесяти километрах западнее Якутска, секретную военную базу, куда завез большое количество провианта и боеприпасов на случай отступления. Эсеры занялись усиленной муштрой солдат. Для устрашения большевиков по улицам города возили старую пушку, снятую с борта когда-то затонувшего в устье Лены парохода «Заря».
Большевики города и ближайших деревень организовали боевые группы по пять и десять человек. Городская дружина под руководством Воинова и Кириллова прятала собранное оружие в подвале дома, где жил ссыльный фотограф. Из смеси свинца и баббита изготовлялись самодельные гранаты, которые шутливо назывались «бабашками». Начинив «бабашку» порохом, к ней приделывали боек из пробок от пугача. Испытания гранат на горе Чучур Муран, в пяти километрах от города, дали хорошие результаты.
В подпольной кочующей типографии регулярно выходил «Бюллетень Совета рабочих депутатов».
«Контрреволюционная кучка предателей народа, авантюристов, ставленников буржуазии, опирающихся на тойонов и капиталистов, все еще продолжает свою дикую пляску, — писалось в «Бюллетене» от 2 мая 1918 года. — …Всякое правдивое, смелое печатное и устное слово загнано в подполье… Может быть, еще никогда, даже во времена Романовых, якутское население не переживало таких ужасных дней, как теперь… Братская рука победителя-титана — российского и сибирского социалистического пролетариата и беднейшего крестьянства, протянутая на помощь якутским рабочим, уже готова схватить предателей…»
«Бюллетень» призывал всех трудящихся сплотиться вокруг Совета рабочих депутатов. Он заканчивался призывами:
«Да здравствует победа рабочего класса! Власть рабочим и бедноте! Долой контрреволюцию! Да здравствует революция и социализм! К позорному столбу предателей и врагов народа!»
14 мая 1918 года в «Известиях ВЦИК.» была напечатана статья Емельяна Ярославского. В переводе Ивана Кириллова эта статья распространялась среди населения в виде листовок и зачитывалась на собраниях.
«Я верю в победу трудящихся и там, на далеком Севере, — писал товарищ Ярославский. — Быть может, первые пароходы привезут по широкой северной реке в заброшенный край номер газеты с моей статьей…»
— Привезли! Получили! — неизменно раздавались крики, когда читающий доходил до этого места, будто товарищ Ярославский был где-то здесь и сам говорил эти слова.
«Пусть же вместе с тем почувствуют бедняки Севера, как горяча наша любовь к ним, как относимся мы к их борьбе в далеком краю! Пусть почувствуют они, что мы здесь делаем то великое дело, о котором мы говорили с ними в первые месяцы революции…
Боритесь, братья якуты! Боритесь, товарищи! Помните, что всюду идет борьба с эксплуататорами тойонами, какую бы маску они ни надели, каким бы знаменем они ни прикрывались.
Ваши тойоны прикрылись красным знаменем! Сорвите его с них! Ваши тойоны прикрылись словами: земля и воля. Вы видите, что они дали вам взамен этого! Боритесь до полного освобождения трудящихся, до социализма!»
Эсеровская милиция ловила людей с этими листовками, избивала, бросала в тюрьму, но эсеры так и не сумели задушить слова правды.
В районе Витима в отряд Рыдзинского влились бодайбинские красногвардейцы, и теперь сводный отряд, насчитывающий триста человек, двигался к Якутску на четырех пароходах. Приближаясь к крупным населенным пунктам, командование высылало вперед разведывательные группы на моторных лодках с заданием перерезать телеграфные провода, идущие к Якутску.
Двадцать шестого июня отряд занял город Олекминск, где в тот же день была установлена советская власть.
В селе Исить командование отряда встретилось с Иваном Воиновым — уполномоченным якутской подпольной боевой дружины. Здесь был разработан детальный план дальнейшего наступления.
Тридцатого июня в два часа дня в Якутск прискакал Иван Кириллов, несколько дней назад посланный большевиками в село Кузминку, в двадцати верстах южнее Якутска. Он привез известие о прибытии туда красного отряда. В тот же час новость была передана заключенным товарищам.
В десять часов вечера раздались первые выстрелы. Красногвардейцы подошли к городу с четырех сторон. С севера наступала рота молодого черноусого грузина Иллариона Одишария. Она получила задание освободить политзаключенных из тюрьмы и соединиться с местной красной дружиной. Рота легко захватила двухэтажное каменное здание винной монополии и несколько амбаров с запасами хлеба эсеровского продкома, находящихся рядом с тюрьмой. В это время местная красная дружина завязала перестрелку с тюремной стражей.
Под перекрестным огнем дружины и подоспевшей роты Одишария белая милиция, теряя людей, начала отходить к центру города.
С криками «ура» вырвались из тюрьмы члены совдепа. Перебегая через широкий тюремный двор, Виктор Бобров заметил лежащего на земле того маленького милиционера якута, который присутствовал при его аресте. Он смотрел на Боброва безумными глазами и силился подняться, но валился обратно. Виктор остановился и вдруг, почувствовав себя фельдшером, сделал несколько шагов в сторону раненого. Но тот неожиданно приподнялся и выстрелил. Пуля просвистела мимо уха Виктора. В тот же миг вбежавший с улицы Иван Кириллов вырвал из рук предателя винтовку. Он лежал теперь на спине и быстро-быстро сучил короткими ногами в старых торбасах.
«Брыкас!» — промелькнуло в голове смешное слово, сказанное этим самым милиционером в день ареста. «Наверно, приказ», — подумал Бобров и бросился к Кириллову…
После бурных объятий и приветственных возгласов освобожденные большевики извлекли из тюремного цейхгауза оружие, а дрожащего начальника тюрьмы с несколькими надзирателями втолкнули в «свою» камеру и, приставив к ней караул, влились в наступающую красногвардейскую роту.
Вдруг за городом зачастили выстрелы. Рота Одишария бросилась туда с намерением выйти в тыл белогвардейцам. Но выстрелы внезапно прекратились. Выскочив на окраину города, рота натолкнулась на нескольких раненых белогвардейцев. Корчась и катаясь в пыли, они проклинали своего главкома. Оказалось, что эсеровский главком первым ушел из города с главными силами, но, добравшись до Никольской церкви, стоящей на отлете, принял за красных выскочивший за ним отряд своей областной милиции и скомандовал открыть по нему огонь. Наконец, опознав своих, он двинулся было к своей секретной базе у таежной речки Кэнкэмэ, но натолкнулся на наступавшую с запада роту красных. Вскоре после короткого боя сильно поредевший эсеровский отряд сдался.
Дольше всех держались посты белых на восточной окраине города. Эсеры засели с пулеметами на колокольне Преображенской церкви и в двухэтажном здании женской гимназии. Первая рота, наступавшая на этом направлении, продвигалась по открытому лугу и подверглась жестокому обстрелу. Но подоспевшие пятая и шестая роты заставили замолчать вражеских пулеметчиков.
Утром 1 июля город был в руках красных и над двухэтажным зданием бывшей резиденции «областного совета» под крики «ура» и винтовочные салюты взвилось красное знамя.
Совет рабочих депутатов принял на себя всю полноту власти.
ЗА ПОМОЩЬЮ
Ляглярины и их соседи пережили голодную зиму. Богачи не хотели нанимать работников на новых условиях и без особого труда находили людей, которые соглашались работать по-старому. Десятки «приемных детей» под давлением своих «отцов» письменно отказались от денег. Но из бедняков, участвовавших в беседах Кириллова, только один Федот, старший брат Дмитрия Эрдэлира, на следующий же день после ареста учителя стал наниматься по-старому, и богачи, назло остальным, очень расхваливали его. А все остальные, в свою очередь, назло богачам, держались бодро и даже несколько вызывающе, стараясь выглядеть довольными и независимыми.
Но у себя дома батраки только и говорили о нужде, а некоторые даже упрекали доверенных, «выдумавших» такие неприемлемые условия. Вместе с тем все они совершенно искренне считали Федота предателем. И за его усердие ему прилепили обидное прозвище «Запыха». Федот чувствовал себя очень неловко среди соседей, но старался делать вид, что ему все нипочем.
Ляглярины, лишившись заготовленного сена, терпели большую нужду. Нечем было кормить единственную корову Дочку, впервые отелившуюся этой весной. Теленок на второй же день пал.